Игорь Оськин - У нас была Великая Эпоха

• Название: У нас была Великая Эпоха
• Автор: Игорь Оськин
• Жанр: Проза

Автор дает историю жизненного пути советского русского – только факты, только правду, ничего кроме, опираясь на документальные источники: дневники, письменные и устные воспоминания рядового гражданина России, биографию которого можно считать вполне типичной. Конечно, самой типичной могла бы считаться судьба простого рабочего, а не инженера. Но, во-первых, их объединяет общий статус наемных работников, то есть большинства народа, а во-вторых, жизнь этого конкретного инженера столь разнообразна, что позволяет полнее раскрыть тему.

Жизнь народных людей не документируется и со временем покрывается тайной. Теперь уже многие не понимают, как жили русские люди сто или даже пятьдесят лет назад.

Хотя источников много, но – о жизни знаменитостей. Они и их летописцы преподносят жуткие откровения – о падениях и взлетах, о предательстве и подлости. Народу интересно, но едва ли полезно как опыт жизни. Политики, артисты, писатели живут и зарабатывают по-своему, не так как все, они – малая и особая часть народа.

Автор своим сочинением хочет принести пользу человечеству. В то же время сильно сомневается. Даже скорее уверен – не было и не будет пользы от призывов и нравоучений. Лучшие люди прошлого уповали на лучшее будущее: скорбели о страданиях народа в голоде и холоде, призывали к добру и общему благу. Что бы чувствовали такие светочи как Толстой, Достоевский, Чехов и другие, если бы знали, что после них еще будут мировые войны, Освенцим, Хиросима, Вьетнам, Югославия…

И все-таки автор оставляет за собой маленькую надежду на то, что его записи о промелькнувшей в истории советской эпохе когда-нибудь и кому-нибудь пригодятся в будущем. Об этом времени некоторые изъясняются даже таким лозунгом: «У нас была Великая Эпоха!»

---

Через пару месяцев работы на заводе он совершил святотатство – отменил комплексную стыковку в варианте Камаевского. Отключил корабельную аппаратуру и приборы смежников – десяток шкафов в рост человека. Вся эта махина работала сама на себя, время тратилось на устранение неисправностей в ней и тратилось бессмысленно, так как эти экземпляры аппаратуры никуда не поставлялись. Собственно комплексная стыковка ракетной аппаратуры осталась в полном объеме. Именно эта аппаратура шла отсюда на московский завод для установки на ракету.

Он подготовил приказ на изменение, мельком сказал что-то Михееву насчет упорядочения контроля, по предыдущим случаям знал об отсутствии у него интереса к техническим подробностям. Тот подписал приказ.

Вернувшийся из командировки Камаевский побушевал немного, Михеев озабоченно засуетился, но на заводе уже работали по новой схеме контроля, притом намного быстрее, без лишних помех. Вопрос был решен – положительно. А Колесов знал, что рискует – похвала могла быть только от собственной совести, а наказание могло быть суровым. По житейским правилам следовало провести обсуждение и согласование, но при известной одержимости Камаевского бесполезно оперировать разумными доводами.

Шел последний год правления Хрущева. В это время возникли большие претензии к институту: и по «Аметисту», и особенно по системе управления крылатой ракетой «Антей», Эта работа была главной в институте – и по объему занятых и по значимости.

Ракета «Антей» заваливалась в полете. Когда обе разработки прошли половину пути, началось «укрепление руководства». В силе были обкомы партии и региональные совнархозы. Директор института Чарин – лауреат многих премий, Герой труда, доктор наук (без защиты, по совокупности заслуг), авторитетный в судостроении человек. Однако министр судостроения Бутома был оттеснен от власти и даже пересажен из высотки на Котельнической набережной в скромное здание. Чарина сняли и назначили директором секретаря парткома, человека тихого и незаметного.

Новый директор в свою очередь поменял нижестоящих.

Главным инженером института назначен вузовский профессор (без докторской степени) с подчеркнуто изысканной манерой общения, получивший прозвище «герр профессор». Он пытался внести коренные улучшения в разработанные и изготовленные системы, то есть проявил волюнтаризм. Патриоты института потихоньку сплачивались против инородного пришельца, Михеев возглавил эту борьбу как член парткома. Борьба шла с переменным успехом, уже на место Михеева был назначен другой человек, и в то же время не было приказа о снятии Михеева. Он оставался на своем месте.

Через три-четыре месяца после «укрепления кадров» работа наладилась. Высшее руководство могло быть удовлетворено, но специалистам понятно – результаты не могли получиться так быстро, сказались последние усилия снятых. Подтверждалось известное правило: «Любые дела проходят пять стадий: шумиха, неразбериха, поиск виновных, наказание невиновных и награждение непричастных».

Через несколько месяцев сняли Хрущева. Министерства вернулись к власти, так что министр Бутома мог позволить себе свободомысленное высказывание:

— Я отдал институт с директором, а мне его вернули с секретарем парткома.

Назначил нового директора – Павлова. Он опытный специалист, главный конструктор проектов, свой человек в институтской среде. Ветеран войны, полноги на протезе. Характер жесткий и решительный. Одно время был секретарем парткома, что устроило также и обком партии.

Герр профессор был обвинен в волюнтаризме и вернулся в свой вуз. Михеев остался на своем месте Зайцев, начальник отдела, был назначен главным конструктором системы «Аметист». Так решил Павлов. Назначение казалось странным – год до пенсии, сидел себе без дела, дело шло без него: заместитель, начальники лабораторий работали самостоятельно. В институте его уважали – много и успешно поработал раньше. Позднее, на его 60-летие хотели сделать приятное – на стенде поместили его фотографии разных лет, смолоду до сих пор. Волевое, почти каменное лицо постепенно преображалось в благостный, апостольский лик. «Страшная картина», — произнес кто-то из стоящих у стенда.

У Зайцева было чему поучиться и, главное, требованию простоты.

— Не усложняйте, делайте проще, — наставлял он. Не принимал сложных и путаных объяснений и не отставал до получения ясного ответа по нестыковкам и сбоям. После падений ракеты на старте он вызывал всех разработчиков, даже не имеющих прямого отношения к теме, и настойчиво допрашивал их, не стесняясь задавать «глупые» вопросы.

Колесов с удовлетворением воспринял такой подход. Упрощение комплексной отладки на заводе было в том же русле. «Работа – это просто, сложна наука, теория, а работа – всегда просто», — говорил коллега по работе. Другой, человек с большим жизненным опытом, обобщал: «Совершенство есть не то, к чему нельзя ничего добавить, а то, от чего ничего нельзя отнять».

С Зайцевым ему довелось поработать в Москве, в Химках, на самолетостроительном заводе имени Лавочкина. Завод прославился своими самолетами во время войны. Теперь здесь делали ракеты, устанавливали на них автопилот и радиоголовку, проверяли и отправляли в Феодосию на испытания.

Колесов возглавил институтскую бригаду из 10–15 человек. Работа всё та же – игра до победного конца. Но на чужом поле прибавилось кутерьмы. Пришлось осваивать «политику».

Большой человек – Эйдис, заместитель генерального конструктора Челомея, к которому он ходил подписывать документы, спросил:

— Ну как там ваша система?

— Отлаживается, — ответил осторожно.

— Ну да, как то г…. — высохло, но еще пахнет.

Участники совместной работы соревновались, кто кого больше обольет грязью. Обычно участники разборок пользуются криком как рабочим инструментом, отставляемым в сторону в нерабочей обстановке. Проводивший совещания главный инженер завода сам не кричал, зато издевался над ленинградцами и лично над Колесовым с явно садистским удовольствием. Накалял обстановку звонками, письмами, телеграммами – в институт, в министерство.

Колесов тогда еще был старшим инженером, поэтому в Москву направили Зайцева: снимать напряжение. На совещаниях он напористо отметал обвинения, выдвигал встречные, а среди горячих споров мог, наклонившись к Колесову, вдруг спросить:

— Слушай, а где ты такие ботинки купил?

Сборку ракет делали в основном по ночам, днем шла отладка. Как-то Колесов остался на ночную смену – понять задержки по сборке. Подозрение подтвердилось – ночью рабочие, оставшись без погонялы, просто не работали. Кое-что и нехотя они сделали по его просьбе. Наутро на совещании он бесстрастно рассказал об этом, главный инженер попенял своим, а его поставил в пример.

В совещаниях участвовал ведущий конструктор Бабакин, в споры не вступавший и односложно отвечавший на вопросы по своей части – конструкции ракеты «Аметист». Это был будущий генеральный конструктор лунной программы.

В одном цехе с ленинградцами отлаживали свою систему люди Королева.

Временами Зайцева подменял Михеев с той же задачей – демпфировать вопросы (это его слоган). Его неиссякаемая энергия однажды спасла Колесова от большой неприятности. Он поехал в отпуск в Полтаву прямо из Москвы, сел в вагон. Вдруг вбегает запыхавшийся Михеев вместе с их сотрудником и вручает ему его документы. Оказывается, Колесов забыл их на подоконнике в парадной на выходе из гостиничной квартиры, проверил и оставил. Михеев узнал про Полтаву, вычислил вокзал, на такси примчался из Химок и побежал по всем вагонам.

С юга в Москву пришла радостная весть: ракета попала в цель. Отпраздновали в ресторане по соседству – в аэропорту Шереметьево.[14]

Складывались хорошие отношения с Михеевым. Дома, в Ленинграде, на очередной праздник Колесов пригласил его, холостяк пришел со своей подругой. Был также Степанов. Компания друзей.

Семейное. Он старательно удовлетворял свои родительские чувства: менял пеленки (памперсов тогда не было), баюкал, выгуливал на улице, играл, с двухлетнего возраста разыгрывал на полу приключения и театральные сцены, учил читать, плавать и т. п. Всё это было в радость, общение с ребенком лет до семи – просто райское наслаждение. Яркое воспоминание, до слез умиления – балетный танец пятилетнего сына в центральном парке Полтавы. Под музыку паркового радио он самостийно изображал балетные па – руки в стороны, пробежка, поворот, вращение, прыжок, очевидно, воспринятое с телеэкрана. Люди улыбались, родители радовались.

От 3 до 6 лет была большая беда: его ночной лунатизм. Среди ночи он вдруг начинал громко плакать, не просыпаясь, вставал и ходил по квартире. Пытались успокаивать, минут десять он продолжал ходить и плакать, потом ложился и продолжал спать. Ужасно было видеть это, пугала неизвестность – что будет дальше.[15]