Махмуд Теймур - Египетские новеллы

• Название: Египетские новеллы
• Автор: Махмуд Теймур
• Издательство: Иностранная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1956

Сборник «Египетские новеллы» составлен из произведений разных писателей — разных и по своему общественному положению, и по возрасту, и по художественной манере. В нем напечатано несколько рассказов старейшего египетского писателя, известного драматурга и новеллиста, действительного члена Египетской Академии Наук — Махмуда Теймура. Его рассказы не только широко известны египетскому или арабскому читателю, они переведены и на европейские языки. И здесь же, рядом с произведениями Махмуда Теймура, опубликованы рассказы молодого писателя Юсуфа Идрис, которому нет и тридцати лет.

В «Египетских новеллах» мы найдем не много рассказов с борьбе с колонизаторами. Но они горячи и страстны; они — предвестники тех огромных книг, тех эпопей о борьбе за счастье своей родины, которые, несомненно, скоро появятся; они лишь окно в будущее, окно, наполненное светом и воздухом.

---

Мансур эфенди разгневался и спросил:

— Скажи мне, мальчик, зачем нужно постоянно воспевать любовные истории на тропических островах и показывать полуголых женщин? Скажи мне, мальчик, зачем показывать женщин в купальных костюмах? Какая польза от безнравственных романов, которыми заполнены все наши журналы и газеты? Ведь они только разлагают нашу молодежь. Каждый юноша представляет себя героем романа, а каждая девушка стремится подражать героине какого-нибудь рассказа или кинофильма. Все это идет из Голливуда, сын мой. Кино — это действительно место пустых фантазий!

Я понял, что не смогу переубедить своего учителя и, переведя разговор, спросил его, как поживает семья.

Теперь к старику вернулось спокойствие, и он стал рассказывать о своих дочерях, хотя я знал о них гораздо больше, чем он сам.

Он рассказал, что, оберегая младшую дочь от тлетворного влияния кино и скабрезных романов, запретил ей покупать журналы и газеты, в которых печатаются фотографии кинозвезд и полуголых женщин, и ходить в кино.

Немного помолчав, Мансур эфенди поведал мне, что, несмотря на его запрещение, младшая дочь тоже собирает фотографии артистов и читает любовные романы. Он рассказал, что она делает со своими волосами: то заплетает их на манер одной популярной кинозвезды, то распускает, как это делает другая известная актриса. Затем с горечью в голосе он добавил:

— Бомбоубежище!.. Да проклянет аллах эти бомбоубежища!

И я почувствовал, что в душе этого человека какая-то трагедия. Было очевидно, что его дочь в бомбоубежище влюбилась в какого-то юношу. Я не успел ничего ему ответить, как вдруг он сказал печальным шепотом:

— То она говорит матери, что этот похож на одного артиста, иногда ей кажется, что тот похож на другого. Короче говоря, я запретил ей даже посещать школу и сейчас хочу выдать ее замуж за порядочного человека, который не знал бы американских киноартистов.

Тогда я понял, что в несчастье Мансура эфенди не был виноват какой-то определенный юноша, как мне это показалось вначале… Я ничего не смог возразить ему и попытался было удалиться. Но он продолжал говорить: объяснял, что, желая дать младшей дочери образование, он послал ее в среднюю школу. Но оказалось, что вся культура его дочери — от Голливуда, от полуголых женщин в купальных костюмах, от журналов, которые пишут о том же самом. Мансур эфенди отчаялся. Девушек, которые не учились, испортил Голливуд. А если они и обучались чему-нибудь, то к этому пагубному влиянию присоединялось еще и разложение от бульварных газет и романов.

Я успокоил старика: во всяком случае, младшая дочь скоро выйдет замуж и образумится…

Мансур эфенди просил меня не уходить, но я почувствовал, что нам нужно расстаться. Однако он не отстал от меня, пока не добился обещания навестить его в том самом старом доме, где я впервые услышал рассказы о кино, о любви и приключениях, где любили слушать мои деревенские истории, где меня впервые поцеловала девушка и где я познал первое разочарование.

Я обещал учителю наведаться, и это его явно обрадовало. Он сказал, что и супруга очень хочет меня видеть. Затем, запнувшись, начал было рассказывать о дочери, которая… но не докончил и, смущенный, прервал себя:

— Клянусь аллахом, ты хороший парень, и я был бы рад видеть тебя своим сыном.

Я ничего не ответил, попрощался и медленно пошел прочь, чувствуя сострадание к своему старому учителю.

Но про себя я подумал: «Я не смог бы жениться на его дочери. Я не знаю ни одного слова из тех, которыми она упивалась в кино и в романах и которые, как она полагает, все мужья говорят своим женам. Возможно, когда-нибудь бедняжка и выйдет замуж, но никогда не услышит от мужа подобных слов, и он не сможет создать ей то, о чем она мечтала. И поэтому в душе каждого мужчины она будет продолжать искать юношу, который нашептывал бы ей такие ласковые и опьяняющие слова!»

ЮСУФ ДЖАВХАР

Бродячие кошки

Перевод А. Рашковской

Когда в этот вечер в Каире раздались звуки сирены, предупреждающей о воздушном налете, моя последняя посетительница — ее звали Давлят — еще не успела покинуть приемной. Нам предстояло оставаться вдвоем, пока не минет опасность. Девушка взяла сигарету из моего портсигара, лежавшего на бюро, и, закурив ее, откинулась на спинку кресла. Дым, клубясь и извиваясь, поплыл над двумя людьми, охваченными тревогой и страхом перед надвигающейся опасностью.

Я перевел взгляд с ее лица на газету… Давлят не была красавицей, но веселое зеленое пятнышко на подбородке было ей к лицу и обращало на себя внимание. Эта маленькая изящная татуировка была доказательством того, что Давлят родом из деревни.

Ей исполнилось двадцать лет, она играла маленькие роли в тех ничтожных театриках, которые неожиданно возникают, кое-как показывают за сезон несколько повторяющихся спектаклей и терпят крах. Их директора скрываются, не заплатив бедным артистам. Поэтому девушке в поисках заработка приходилось рассчитывать не столько на искусство, сколько на свою привлекательность и желание некоторых молодых людей, проводивших лучшие часы в кофейнях на улице Имададдин, поцеловать веселое зеленое пятнышко на ее подбородке.

Я был знаком с ней уже два года, так как она жила у моего друга Тагира, холостого инженера, служившего в министерстве путей сообщения. Он предупреждал, что прогонит ее, если она выйдет из дому без разрешения. И несмотря на то, что Давлят была счастлива и знала, что мой друг человек решительный, она все же ослушалась его. Женщина всегда одержима страстью к непослушанию.

Когда Тагир вечером вернулся и не застал ее дома, он закрыл перед ней дверь, и она, рыдая, пришла ко мне просить заступничества. Но мой друг был тверд, и слезы Давлят не поколебали его решения. Он не скрыл от меня, что воспользовался случаем, так как она ему надоела и он искал предлог для ссоры. Ее вид тронул меня, она напоминала бездомную кошку, которая ищет пристанища, и я, выражая свое сочувствие, старался ее утешить.

С этого дня, увидев, что я ее не избегаю, она стала иногда приходить ко мне. Давлят появлялась только с заплаканными глазами; когда жизнь ей улыбалась, она исчезала. Видя, что она измучена, я давал ей возможность излить свои жалобы и высказать свои опасения: я заметил, что она находит в этом успокоение и утешение. Она вздыхала, раскрывая передо мной свою душу, и, протягивая на прощанье руку, с улыбкой на губах шептала: «В конце концов, все хорошо — у меня есть друг».

Я не тяготился Давлят; она не была навязчивой, ничего не требовала и редко принимала те безвозвратные ссуды, которые я ей предлагал, хотя именно нужда приводила ее ко мне. И если стыд мешал Давлят принимать деньги, она просила меня послать слугу за сендвичами, удивляясь при этом, как быстро сумела переварить сытный обед и снова проголодаться. А я, глядя на ее пересохшие губы и прислушиваясь к слабому, словно затухающему голосу, определял, что она ничего не ела со вчерашнего дня. Голодный блеск ее глаз напоминал мне глаза бродячих кошек, страдающих от голода в темные дождливые ночи. Я оставлял Давлят у себя и затем, закончив прием пациентов, под покровом ночи отвозил ее в своей машине в какой-нибудь ресторан. Я садился напротив нее, наблюдая за той радостью, которая светилась в ее глазах, когда она просматривала меню, пытаясь выбрать, жалея меня, самые дешевые блюда. Я, смеясь, отнимал меню, выбирал ее любимые блюда и наблюдал, как она притворяется, будто ест без всякого аппетита, и как затем голод побеждает и она забывает свою благопристойную умеренность.

Наблюдая за Давлят во время еды, я испытывал скрытую радость. Была ли это радость подающего милостыню или сладость сочувствия к ее красоте, растоптанной судьбой? Не знаю, но эти скромные ужины с Давлят я предпочитал многому. Случилось даже так, что однажды позвонила моя невеста и попросила пойти с ней в кино. Я сказал, что занят, и отказался, потому что собрался пойти ужинать с Давлят. По-видимому, невеста почувствовала в моих извинениях ложь, и это побудило ее вместе со своим младшим братом обойти некоторые рестораны, где, как она знала, я имел обыкновение ужинать. Ее подозрения оправдались, она застала меня на месте преступления и бросила на нас презрительный взгляд. Сильно преувеличив это происшествие, она сообщила о нем своей семье и призвала брата в свидетели того, что я был со змеей в образе человека.

Напрасно я старался помириться с невестой и доказать свою невиновность. Она была девицей нервной и избалованной и твердо решила, что есть только одно средство возмездия за «измену» — расторжение помолвки.

В своем ослеплении женщины считают, что мужчина должен унижаться и пресмыкаться у их маленьких изящных ножек, чтобы получить прощение. Но мой желудок не мог переварить подобной глупой заносчивости, и я, не споря, принял разрыв. Я ненавижу лицемерие общества, которое порицает приближение к «змеям в человеческом образе», даже если они не ядовиты. Это говорю я, врач, который часто принимает в своем кабинете дам высшего света, страдающих теми болезнями, при упоминании о которых возмущается добродетель.