Борис Хотимский - Непримиримость. Повесть об Иосифе Варейкисе

• Название: Непримиримость. Повесть об Иосифе Варейкисе
• Автор: Борис Хотимский
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1985

Борис Хотимский — прозаик, критик. Особое внимание в своем творчестве он уделяет историко-революционной теме. Его книги «Пожарка», «Рыцари справедливости», «Латырь-камень», «Ради грядущего», «Три горы над Славутичем» были с интересом встречены читателями. В повести «Непримиримость» рассказывается о большевике Иосифе Варейкисе, члене Коммунистической партии с 1913 г., активном участнике борьбы за власть Советов в Подмосковье, на Украине и в Поволжье. Летом 1918 г. под непосредственным руководством председателя Симбирского комитета РКП (б) И. М. Варейкиса была ликвидирована авантюристическая попытка левого эсера Муравьева сорвать Брестский мир; этот героический эпизод стал кульминацией сюжета.

---

Вот этот бы момент запечатлеть! Иосиф не только будто глазами видит, он пальцами ощущает тонкую кисть, кладущую краску вдоль намеченной углем линии — черной линии поверх белой грунтовки. Но в пальцах не теплое дерево кисти — холодная металлическая заготовка. Привычные пальцы закрепляют ее в шпинделе станка, прилаживают резец, еще движение — шпиндель вертится и вертит заготовку, и тянется из-под резца витая красавица-стружка… И это мог бы он изобразить — так подобрать краски, чтобы заиграл своим блеском металл. А сумел бы так написать, чтобы увиделось стремительное вращение? Может, сумел бы…

Нет, Иосиф Варейкис, не кисть суждено тебе держать — древко знамени!

17. В ШТАБЕ И «В НАТУРЕ»

Муравьеву не терпелось. Упредить удар противника, не ждать у моря погоды! Двинуться по шоссе, за Большим Пулковом развернуться и — вперед!

— Успех неминуем, — убеждал он остальных, сняв фуражку и нервно почесывая начавшую седеть голову. — Надо только захватить казачьи батареи прежде, чем их установят на позиции. Быстрота и натиск! Так ведь учил Суворов? Ваше мнение, полковник?

Темные глаза главкома лихорадочно горели, блеклые от недосыпания щеки зарумянились. На него глядели с интересом и ожиданием находившиеся тут же прикомандированные к штабу солдаты и матросы.

— Мое мнение, — отозвался невозмутимый Вальден, поглядывая то на командующего, то на карту, то на аккуратно разложенные поверх нее записочки донесений, — не торопиться. Наша позиция для кавалерии неуязвима. Значит, придется им спешиться. Но спешенный казак все равно не пехотинец, в душе он остается кавалеристом. А посему предлагаю первым делом обстрелять коноводов, этого казаки не выдержат, коней пожалеют. Если же мы оставим позицию и выйдем на шоссе, там они смогут атаковать нас в конном строю. Зачем же предоставлять им такую возможность? Не говорю о том, что еще не вся наша артиллерия подтянулась…

Михаил Артемьевич с трудом выслушивал столь занудные рассуждения. Он то вскакивал со стула, то снова садился. А Валъден неумолимо гнул свое:

— Здесь мы скрыты, нашу численность можно определить, лишь подойдя на выстрел. Зачем же раскрываться прежде времени? Тем паче что численности противника мы тоже толком не знаем. А если у них дивизия в резерве? Долго ли обскакать на конях наши фланги?

— Волков бояться — в лес не ходить. — Муравьев заходил по комнате, стуча каблуками сапог и звеня шпорами. — Войска ждут моего приказа, полковник!

— Я всего-навсего начальник штаба, — сдержанно ответил Вальден. — Моя обязанность — суммировать все данные и высказать свое мнение. Мое дело — оформить вид приказ. А решать и приказывать — вам, вы командующий.

«К чертям! — подумал командующий. — Продиктую приказ о генеральной наступлении». Но все же овладел собой и заставил себя говорить примирительным тоном:

— Все это я знаю, полковник Вальден. Но согласитесь, бывают же моменты, когда выгоднее всего суворовские быстрота и натиск…

— Суворов говорил еще и о глазомере, — напомнил Вальден.

— А вот это уж по вашей части, полковник. Семь раз отмерить — ваша задача. Моя задача — один раз отрезать.

Начальник штаба теперь непроницаемо молчал, и в его молчании не чувствовалось какою-либо согласия.

— Ну ладно! — Михаил Артемьевич вздохнул шумно. — Нашла коса на камень. Давайте спросим у других. Как видите, я не против демократии… Ваше мнение, товарища?

— Да поскорей бы наступать, товарищ командующий! — откликнулся один из солдат. — Пора кончать всю эту волынку.

— Точно, браток! — поддержал его матрос. — Корабли нас заждались, да и мы по ним соскучились, У нас тут в бушлатиках, извиняюсь, ж… мерзнут. Так поскорей всадим штык в ж… Керенскому и — амба!

Против этих двоих высказались трое, им соображения начштаба представлялись резонными.

— А вы что скажете, Константин Степанович? — обратился главком к комиссару, который знай себе помалкивал.

Еремеев неторопливо вынул изо рта трубку и негромко, будиично произнес:

— Что скажу? Скажу, что мнение полковника Вальдена достаточно обоснованно.

Ссориться одновременно и с начальником штаба и с комиссаром было бы, мягко говоря, неразумно, И Муравьев невероятным усилием воли принудил себя продолжать разговор по возможности веселым голосом, как бы о облегчением:

— Вот и отлично! Пишите приказ, полковник…

Не успели разослать приказ, как с правого фланга донеслись звуки нарастающей перестрелки. Все ближе, ближе… Неужто началось?

Муравьев весь подтянулся, насторожился, прислушиваясь. Как боевой конь при звуке трубы, решительно направился к дверям, бросив на ходу:

— Где шофер? Заводи свой драндулет! Поехали со мной, комиссар. Поглядим в натуре.

И, усевшись, как всегда, рядом с шофером, скомандовал:

— Гони на Кузьмино! Чтобы в ушах свистело, мать его в душу!

Еремеев только трубочкой попыхивал, слушая разудалого главкома.

На пригорке они вышли из автомобиля. Пули здесь посвистывали редко и видно было далеко. Вон подтягиваются резервы, вкатываясь в окопы. На правом фланге матросы палят без передышки.

— Взгляните-ка, Константин Степанович. — Муравьев передал комиссару свой бинокль. — Что видите?

— Вижу цепь спешенных казаков за деревьями… Еще одна цепь перебежками подтягивается… А вот и всадники в стороне, тоже за деревьями. Посмотрите сами.

— Ну-ка, ну-ка. — Муравьев снова приник к биноклю. — Ага, вижу! Это… это не коноводы. Это, пожалуй, начальство. Наверняка начальство! Ну, сейчас мы их пуганем…

Он обернулся к расположившемуся поблизости резервному взводу:

— Командира ко мне!

Подбежал взводный, козырнул. Главком указал ему на всадников за деревьями, их и без бинокля было видно, отдал приказание. Молодой офицер, истомившийся ожиданием, обрадовался возможности отличиться и заорал самозабвенно:

— Взво-од! Первая шеренга с колена-а… вторая шеренга стоя-а! Прице-ел!.. Залпами-и!.. То-овсь!.. Пли!!

Взвод грянул дружно, как на учении.

— Залпами их, залпами! — Муравьев не отрывал от далеких деревьев горящего взора. — Возьмите бинокль, комиссар, я и так вижу… Ага, не нравится! Ага, лататы!..

Еремееву видно было в бинокль, как врассыпную удирали всадники.

И вдруг над тылом правого фланга возникло белое облачко шрапнели — как нарисованное, через секунду донесся звук выстрела.

— Ну, сволоча! — главком досадливо оскалился. — Теперь будут жарить, на испуг брать.

— То мы их пугаем, — усмехнулся Еремеев, — то они нас.

— Где же, черт побери, ваши батареи завязли? А это что еще там?! Никак, сдрейфили?

Шрапнель подействовала на красногвардейцев. Иные, покинув залегшие цепи, отбегали — поодиночке и группами — к задам деревни, прятались за сараями.

— Необстрелянные, — вздохнул Еремеев и молча направился к сараям. Михаил Артемьевич не слышал, что он там говорил своим разлюбезным братьям по классу, только увидел, как побежали обратно к покинутым цепям фигурки в перепоясанных цивильных пальтишках. «А что? — подумал он. — Из них еще отличных солдат воспитать можно. Уж если нашу деревню серую, забитую обучили воевать, то этих, городских, бойких…»

Тут главком увидел, что противник выкатил две батареи к самому склону. Ну, наглецы! Одна из батарей тотчас шарахнула по приближавшейся роте прямой нлводкой — солдаты повернули вспять, побежали. Одни лишь пулеметчики не растерялись, залегли и открыли ответный огонь.

— А вот это уже по вашей части, Михаил Артемьевич, — ехидно заметил возвратившийся перед тем Еремеев и повел своей трубкой в сторону драпавших солдат.

Муравьев побагровел. Выдернув из кобуры наган, он помчался наперерез бегущим. Полы шинели развевались, главком скакал по бездорожью, как борзая, длинными энергичными бросками. Сейчас ему удобнее было бы в кожаной куртке, но только позавчера сменил ее на более теплую и более привычную шинель.

— Ротного ко мне! — орал он, размахивая револьвером. — Господа офицеры, мать вошу растуды и разэгак!!!

Офицеры, отбегавшие вслед за солдатами, смутились и спешно начали кое-как собирать рассыпавшуюся роту, с грехом пополам выстраивать. Перед главкомом, держа у козырька дрожащие пальцы, вытянулся ротный в чине штабс-капитана, в новеньком обмундировании, с побелевшим холеным лицом.

— И это… это русские офицеры?! — Муравьев задыхался от бега и ярости. — Под трибунал!.. Расстреляю перед фронтом, так вас и равзтак!! Разжалую всех к такой-то матери и назначу унтеров… Ко всем чертям на рога, к дьяволу!

Рота, собранная наконец и выстроенная, не шевелилась и молчала. Муравьев перевел дыхание, спрятал наган в кобуру, бешено взглянул на солдат — на одного, другого, третьего… И снова — к офицерам, уже несколько потише, но так, чтобы слышно было всем: