Виктория Клейтон - Танец для двоих

• Название: Танец для двоих
• Автор: Виктория Клейтон
• Издательство: Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга»
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2008
• ISBN: 978-966-343-861-0, 978-5-9910-0315-5

Виола Отуэй, молодая романтичная особа, долгое время находилась под опекой богатой и заботливой тетушки. Но однажды тетя решила, что ее племяннице пора стать самостоятельной, и Виола оказалась один на один с суровой действительностью.

Девушка устраивается на работу в Общество по защите памятников архитектуры и влюбляется в… старинный особняк Инскип. Старший сын владельца особняка, Джереми, не сводит с Виолы глаз, его сестра Лалла посвящает гостью в свои секреты, а строгий босс постоянно упрекает в легкомыслии. Поездка в Инскип-парк полностью изменит жизнь Виолы: она невольно окажется в центре смешных и грустных событий…

---

— О Боже! Не говори ничего, если не хочешь! Это касается лагеря, не правда ли?

Дэниел глубоко вдохнул и нетерпеливо махнул рукой.

— Да, из-за этого я не могу оглянуться назад. Я не могу двигаться вперед по жизни. Меня преследуют воспоминания. Они мучают меня. — Дэниел съежился и скрестил руки на груди.

— Может, нам стоит поговорить? Может, тебе станет легче, если ты обо всем расскажешь? Наверняка тяжело носить все в себе. Попробуй облегчить душу!

— Я говорю тебе правду. Я боюсь…

— Чего ты боишься?

— Не знаю. Возможно, я боюсь сойти с ума. Через несколько лет после того, как я переехал в Англию, я попытался поговорить об этом. Мне порекомендовали хорошего специалиста-психолога. Понимаешь, о чем я говорю? Когда солдаты видят слишком много насилия на войне, многие испытывают шок. Этот доктор помогал бывшим солдатам выйти из шокового состояния. Он также оказывал помощь бывшим узникам лагерей.

— Да, — сказала я, когда Дэниел замолчал на минуту.

— Я записался на прием. Доктор оказался очень приятным и мудрым человеком. Я начал рассказ. Он слушал внимательно, его лицо выражало сочувствие. Неожиданно, когда я перешел к наиболее тяжелой части своего повествования, доктор пошевелился в кресле. Солнечные лучи осветили его, и пуговицы на его костюме засверкали. Доктор был в униформе. Я немедленно весь покрылся потом. У меня закружилась голова. Я с трудом сдерживал рвоту. Руки затряслись как в лихорадке. Не в силах больше терпеть, я выбежал из кабинета… Больше я никогда не обращался к докторам.

— О Дэниел! Как жаль! Ах, если бы ты только мог найти того, кому бы полностью доверился. Мужчинам иногда также необходимо плакать. Однажды я видела, как плачет мой отец. Он сказал мне, что после этого почувствовал себя гораздо лучше.

Дэниел стал метаться по кухне. Он сжал руки в кулаки, его лицо побелело.

— Хорошо, если ты желаешь выслушать, я попытаюсь рассказать тебе обо всем. Но ты должна иметь в виду: некоторые вещи так же тяжело слушать, как и рассказывать о них. — Дэниел снова закашлялся. Меня охватило мрачное предчувствие. — Я не уверен, что ты поймешь. Это был совершенно другой мир. Мы перестали быть цивилизованными существами. Я имею в виду не только нацистов. Знаешь, что тяжелее всего было переносить в лагере? Ты больше не можешь верить ни одной живой душе. Первым потрясением для меня стало, когда другой узник, поляк, такой же еврей, как и я, набросился на меня. Он выбил мне зубы только за то, что я спросил, почему он издевается над стариками. Боль от побоев привела меня к утрате иллюзий. Нацисты знали свое дело. Они использовали привилегии, чтобы разъединить нас. Некоторые узники получали дополнительную еду, одежду, обувь. Мы все хотели жить. Но ценой такой жизни становилась потеря самоуважения.

— Это ужасно. Я представляла себе все совсем по-другому. Мне казалось, что узники должны были объединиться перед лицом страданий, должны были поддерживать друг друга.

— Заключенных, которые надзирали за бараками, называли «капо». Обычно ими становились осужденные по политическим статьям — элита. Они были безжалостными, хуже нацистов. Всюду были шпионы, которые готовы были продать своих же товарищей за миску похлебки и лишний кусок хлеба. Мы страдали от голода, жажды и болезней. Нас опустили так низко, что мы потеряли всякое представление о человеческом достоинстве. Из заключенных, большей частью евреев, составляли Sonderkommando. Их обязанностью было заставить смертников раздеться перед тем, как зайти в газовые камеры. Затем они должны были вытянуть трупы, обрезать волосы у женщин, вырвать золотые зубы, рассортировать одежду и обувь. Далее члены зондеркоманды транспортировали мертвые тела в крематорий и выгребали пепел. Несмотря на то что их жизнь была чистилищем, они выполняли грязную работу, потому что все равно хотели жить. Ирония в том, что нацисты уничтожили их всех до одного, для того чтобы избавиться от свидетелей.

Дэниел остановился и закашлялся. Я не знала, что сказать, любые слова казались банальными и неуместными. Вдруг Дэниел резко повернулся и впился в меня взглядом, словно ожидая слов поддержки.

— Никто не имеет права осуждать тебя за то, что ты ненавидел их, — единственное, что пришло мне в голову.

— Я часто желал, чтобы моя ненависть сожгла меня. Я должен был сгореть во имя веры в собственную добродетель. Знаешь, что спасало меня каждый раз? Знаешь, почему я не попал в газовую камеру? Я играл на альте. Наш комендант был высококультурным, чувствительным человеком. — Лицо Дэниела скривилось в саркастической гримасе. — Он обожал слушать классическую музыку и терпеть не мог плохого исполнения. Разве не считал он себя божеством среди животных? Когда нас освободили, я решил, что никогда больше не возьму в руки альт, никогда не буду играть на нем. Я должен был понести наказание, мне больше нечего было принести в жертву.

— Но играть для того, чтобы остаться в живых, совсем не то же самое, что мучить и казнить своих собратьев-заключенных.

Дэниел содрогнулся.

— Я тоже так считал. Я думал, что никому не приношу вреда. Несмотря на голод — нас кормили только грязной баландой — и болезни — легкие не выдерживали тяжелого труда, — я старался играть хорошо, потому что изо всех сил цеплялся за грязную, холодную, болезненную, изъеденную вшами жизнь.

Дэниел согнулся от очередного приступа кашля. Он кашлял так сильно, что я испугалась. Я не должна была настаивать на том, чтобы он излил душу. Я была еще слишком неопытна, чтобы помочь ему. «Может, стоит остановиться?» — подумала я. Дэниел положил руки на спинку кресла, повернулся лицом к огню в очаге и заговорил очень быстро, словно опасаясь, что я перебью его:

— Однажды, в начале апреля, когда зимние холода только отступили, я заметил feigwurz — крохотный желтый цветок, выросший между серых бетонных плит, на которых стояли наши бараки. Нас выстроили в ряд, перед тем как погнать на работу. Я наклонился сорвать цветок. Вдруг меня пронзила мысль, что я стану невольным убийцей живого существа. Меня почти до слез растрогала способность растения пробиться к свету через толстый слой бетона. Я выпрямился и вдруг увидел свою сестру Миру. Она стояла в шеренге вновь прибывших. Мне почудилось, что цветок был символом. Я стану защитником Миры, ее освободителем. Я приложу все усилия, чтобы сохранить что-то гораздо более ценное, чем существо, в которое превратился. Мира ждала своей очереди. Ей должны были выдать лагерную робу и побрить голову. У нее были такие же блестящие темные волосы, как и у тебя.

Дэниел смотрел на мои волосы, как будто пытался воскресить воспоминания.

— Ей было всего пятнадцать. Я размышлял о том, как буду отдавать ей свою пайку хлеба. Я буду жить для того, чтобы спасти эту молодую, невинную, неиспорченную девочку. Я не стал окликать ее: нам запрещалось разговаривать во время работы, и я понимал, что это опасно. Мне приходилось видеть, как людей безжалостно убивали за гораздо меньшие прегрешения. Я отвернулся, чтобы Мира не могла увидеть меня. Но в самый последний момент не выдержал и на одну секунду, всего лишь на секунду, взглянул на нее. Мира поймала мой взгляд. На ее лице появились по очереди удивление, ужас и сожаление. Она окликнула меня. Я покачал головой. Она оставила шеренгу и побежала ко мне. Я услышал, как охранник закричал и поднял винтовку. Я остановился и закрыл лицо руками. Другой охранник ударил меня по голове прикладом, заставляя идти. Я сделал шаг, за ним другой. Моя сестра умирала, а я продолжал идти…

— Бедная, бедная Мира! — Я увидела молодую темноволосую девушку до смерти напуганную, которая бежала к старшему брату в поисках защиты. — Бедная девочка! — Я вздрогнула, представив смерть от пули.

— Я должен был умереть вместе с ней! — произнес Дэниел так тихо, что я едва расслышала его слова. — Я должен был обнять ее, поцеловать. Что стоит моя жизнь, если я оставил Миру умирать в одиночестве?

— Думаю, что люди, которые гораздо сильнее тебя, поступили бы, как ты. У тебя не было выбора. Если ты прикоснешься к чему-то горячему, ты отдернешь руку раньше, чем почувствуешь боль. Инстинкт самосохранения работает так же. Это рефлекс.

Дэниел выглядел изможденным. Его лицо приобрело зеленовато-серый оттенок. Он прижал носовой платок к губам, не в силах подавить приступ кашля.

— Я не должен был заводить разговор на эту тему. Подобные разговоры вызывают у меня жуткие приступы тошноты. Мне не стоило пытаться объясниться.

— А я полагаю, что должен. Каким образом ты собираешься жить дальше, если не можешь примириться с прошлым? Ты ведь только оглянулся назад, — я задрожала от собственного безрассудства, — ты не убивал ее, ты любил ее. Ты не сделал ничего дурного. Это не твоя вина! — Дэниел посмотрел на меня. Я поняла, что он всей душой жаждет поверить мне. — То, что случилось, — чудовищно, но ты не можешь ничего изменить. Тебе следует примириться с жизнью. Ты должен жить ради тех, кто ушел, — я взяла его холодные руки в свои. — Ты снова должен играть. Это станет твоим вызовом. Я никогда не испытывала ничего подобного. Я никогда не смогла бы выдержать все то, что выдержал ты. Но потому, что со мной ничего подобного не происходило, я ясно вижу, что следует делать тебе.