Виктория Клейтон - Танец для двоих

• Название: Танец для двоих
• Автор: Виктория Клейтон
• Издательство: Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга»
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2008
• ISBN: 978-966-343-861-0, 978-5-9910-0315-5

Виола Отуэй, молодая романтичная особа, долгое время находилась под опекой богатой и заботливой тетушки. Но однажды тетя решила, что ее племяннице пора стать самостоятельной, и Виола оказалась один на один с суровой действительностью.

Девушка устраивается на работу в Общество по защите памятников архитектуры и влюбляется в… старинный особняк Инскип. Старший сын владельца особняка, Джереми, не сводит с Виолы глаз, его сестра Лалла посвящает гостью в свои секреты, а строгий босс постоянно упрекает в легкомыслии. Поездка в Инскип-парк полностью изменит жизнь Виолы: она невольно окажется в центре смешных и грустных событий…

---

— Я намереваюсь превзойти в благородстве мистера Джайлса Фордайса, — сказал Дэниел с сарказмом в голосе. Он положил на стол, подальше от моих мисок с соусом, восемь книг. — Если ты на самом деле желаешь заняться самообразованием, то должна прочитать все это. Эти восемь книг сформировали политическую историю человечества. Начни с «Законов Хаммурапи», которые написаны в Вавилоне за восемнадцать столетий до Рождества Христова. Затем прочти «Книгу Мертвых», которая сможет объяснить озабоченность древних египтян потусторонним миром. Эта озабоченность предопределила статический характер древнеегипетской цивилизации. Третья книга — Тора, священная книга иудеев. Четвертая — поэмы Гомера. Они лежат у истоков древнегреческой культуры. Пятая — «Законы Ману», памятник древнеиндийской литературы. Шестая — Конфуций. Он оказал огромное влияние на умы правителей Китая. Седьмая — «Республика» Платона, восьмая — «Политика» Аристотеля. Таким образом, мы добрались до 330 года до нашей эры.

— Немало! — беззвучно вздохнула я, глядя на объемную стопку.

Я взяла в руки Тору, обложка которой была потрепана немного больше остальных. На титульном листе было написано: «Дэниел Эзра Эбельмелех, 1946 г.».

— Это моя собственная копия Торы. Видишь, я не желаю, чтобы кто-то превзошел меня в галантности. — Дэниел нарочито вежливо поклонился до пояса.

— Это твое настоящее имя?

— Конечно. Когда я прибыл в Англию, то решил, что навсегда порву со своим еврейством. Поэтому я взял фамилию Фогг. На следующий день после моего прибытия на Лондон спустился густой туман. В желтом дыму нельзя было разглядеть пальцы на вытянутой руке.

— Как интересно! Я и понятия не имела, что ты еврей.

— Ах! Перед тобой человек с характерной внешностью и именем Дэниел, а ты не догадывалась, что я представитель избранного народа! — Дэниел злобно рассмеялся. Его смех перешел в сухой кашель.

— Извини меня, пожалуйста! — промямлила я виновато. — Я не узнала в тебе еврея лишь потому, что нечасто в своей жизни встречала евреев. По правде говоря, я не встречала ни одного из них.

Я мучительно старалась вспомнить все, что мне приходилось слышать о евреях. Р. Д. однажды назвал знакомого «еврейчиком». Безусловно, Р. Д. хотел унизить его. Я не знала смысла этого слова, но чувствовала негативную интонацию. Вряд ли среди моих школьных подруг были еврейки. Все, что я знала о еврейском народе, было почерпнуто из книг. Я вспомнила старого доброго еврея Риа из романа Диккенса «Наш общий друг». Риа намного превосходил по своим человеческим качествам хозяина-христианина, но был абсолютно беззащитен. Его притесняли и унижали абсолютно все. Джордж Элиот попыталась оправдаться за «Мальтийского еврея»[62] и Шейлока[63], когда написала «Дэниел Деронда». Но в ее романе хороший еврей является исключением из общего правила. Он не похож на других представителей своего народа. В голове пронеслись строки из «Венецианского купца»: «Да разве у жида нет глаз? Если нас уколоть — разве у нас не идет кровь? Если нас отравить — разве мы не умираем?»[64]

— Могу себе представить! Английский высший класс привечает евреев, как патогенных микробов! — Дэниел взглянул на меня с выражением глубокой неприязни. Я пробормотала что-то в ответ, но Дэниел прикрыл глаза и протестующе поднял руки. — Ты не должна извиняться. Ты ни в чем не виновата. В конце концов, это ведь в моей родной стране совершили попытку раз и навсегда избавиться от этой вредной бактерии.

В моей голове пронеслись страшные картины Второй мировой войны. Я вспомнила, что когда-то читала статьи о том, как нацисты преследовали евреев. Перед глазами встали фотографии, на которых груды мертвых тел валялись, сваленные во рву. Обнаженные дети и взрослые, стоявшие на коленях в ряд перед вооруженными людьми в униформе. Аккуратные стопки одежды, очков и человеческих волос на стеллажах. Я затаила дыхание. Пламя свечи дрожало на столе, отбрасывая тени на стену. В очаге потрескивал уголь. Капли влаги конденсировались на стене. Мне почти исполнился двадцать один год, а я понятия не имела, что означает слово «еврей».

— Ты не жалеешь о том, что порвал со своим еврейством? — Я старалась говорить как можно естественнее. Дэниел смотрел на меня разгневанно и печально одновременно. — Говорят, что евреи удивительно умны и артистичны. Ты должен гордиться!

Дэниел фыркнул и обнажил зубы.

— Ach was! [65] Ты повторяешь очередную глупость. Среди евреев найдется множество не очень умных, плохо образованных и дурно воспитанных кретинов. Их не меньше и не больше, чем среди всех остальных. Твое замечание — избитая банальность.

— Я была не права! Сейчас я это понимаю!

Дэниел немного смягчился, увидев мою покорность.

— Что ты можешь понимать? Ты еще слишком молода и слишком глупа. Конечно, это не твоя вина. — Дэниел был единственным на земле человеком, которому я позволяла называть меня глупой, не чувствуя при этом ни капли обиды. — Да, я горжусь. По крайней мере… нисколько не стыжусь. Но что хорошего в гордости? Гордость не согреет тебя в мороз, не накормит, когда ты умираешь от голода, не защитит от пинков и побоев. Гордость не стоит ничего, когда тебя лишают всего и оставляют рыться в земле, как животное, забыв о человеческом достоинстве. — Дэниел тяжело вздохнул. — Я обнаружил, что не могу перестать быть евреем, — другие люди постоянно напоминали мне, кто я есть на самом деле. Тогда я решил превзойти Бааля Шем Това [66]. Я изучал Талмуд и Тору, молился в синагоге, выучил иврит, развешал в доме талисманы и стал есть только кошерную пищу. Я носил ермолку и талит и изо всех сил старался держаться на расстоянии от гоев. Но вскоре мне надоели подобные ограничения. Я задыхался в тисках, навязанных мне другими людьми. Мне всегда тяжело было приспосабливаться. Я не находил успокоения в ритуалах, не видел радости в праздниках. Таким образом, я снова стал тем, кем был всегда, — евреем по крови, а не по религии. Я первый и последний гуманист. Мне суждено нести свою ношу одному до последней минуты, без надежды на искупление. Мне не дождаться ни человеческой помощи, ни, тем более, Божьей милости.

— Мне так жаль! — вырвалось у меня.

— Жаль? О чем ты жалеешь? — Выражение лица Дэниела оставалось враждебным. Приступ кашля заставил его прижать платок ко рту. Когда Дэниел наконец отнял платок от губ, его лицо стало менее сердитым.

— То, что ты рассказал, звучит очень грустно!

Дэниел улыбнулся. Я заметила, что улыбка далась ему нелегко.

— Мне почти пятьдесят. С возрастом человеку становится грустно жить. Он теряет веру в смысл происходящего. Вот и все! Хватит самоанализа на сегодня. Это всего лишь минутная слабость, за которую придется заплатить.

— Ты имеешь в виду, что будешь расплачиваться за рассказ о своих переживаниях? Не могу в это поверить!

— При всем моем уважении… — Дэниел произнес медленно, словно взвешивая каждое слово: — За каждым словом, за каждым воспоминанием скрывается мучительная боль, которая почти не лечится временем.

— О, в таком случае, — я чувствовала себя не на шутку встревоженной, — давай поговорим о чем-нибудь другом. Спасибо огромное за книги и… не хочешь ли ты попробовать соус?

Дэниел опустил кончик мизинца в миску, которую я придвинула к нему.

— Неплохо. Несколько остро. На мой вкус, ты увлеклась и добавила слишком много перца. — Дэниел вытянул руку и провел ладонью по моей щеке. Я была ужасно удивлена этим проявлением нежности. — Ты так похожа на нее. Ты так похожа на мою сестру. Не обижайся на меня!

Глаза Дэниела наполнились слезами. Он резко развернулся и вышел, не дав мне вымолвить и слова. Он не обратил внимания на Жозефину, которая подпрыгивала на месте, бешено махала ему лапами и что-то бормотала себе под нос.

— Ты знала, что Дэниел еврей? — спросила я у Тиффани, которая сидела на краю моей кровати и пила травяной чай. Тиффани вычитала в каком-то журнале, что травяной чай полезен для восстановления здоровья. Прошла неделя с момента нашего разговора с Дэниелом.

— Конечно! Это же очевидно. Он не может быть никем иным. Только не говори мне, что ты не знала.

— Я никогда не лгу, — ответила я кротко, потупив глаза. — О'кей! Иногда я говорю неправду. Я говорю неправду довольно часто, но только не в этом случае. Я и понятия не имела. Он вдруг ощетинился как еж, когда мы завели разговор на эту тему. Не знаю почему, но я почувствовала себя виноватой, хоть и не знала, в чем моя вина.

Я сделала глоток невероятно сладкого чая, чтобы немного успокоиться.

— Думаю, что мы все немного виноваты, — сказала Тиффани. — Конечно, мы еще не родились, когда все это произошло, но все мы несем бремя ответственности за преступления против человечности. Самое страшное в том, что эти ужасы повторяются вновь и вновь. Подумай о ГУЛАГе или о том, что делают красные кхмеры в Кампучии. Никто не усвоил уроков, которые преподнесла человечеству Вторая мировая война.