Андрей Волос - Кто оплачет ворона?

• Название: Кто оплачет ворона?
• Автор: Андрей Волос
• Издательство: журнал "Новый мир"
• Жанр: Публицистика
• Год: 2012

Про историю России в Средней Азии и про Азию как часть жизнь России. Вступление: «В начале мая 1997 года я провел несколько дней в штабе мотострелковой бригады Министерства обороны республики Таджикистан», «совсем рядом, буквально за парой горных хребтов, моджахеды Ахмад-шаха Масуда сдерживали вооруженные отряды талибов, рвущихся к границам Таджикистана. Талибы хотели перенести афганскую войну на территорию бывшего Советского Союза, который в свое время — и совсем недавно — капитально в ней проучаствовал на их собственной территории. В самом Таджикистане война (жестокая, беспощадная, кровопролитная, но оставшаяся почти неведомой миру) только-только утихла», «комбриг расстроенно вздохнул и пробормотал, как будто недоумевая: — Вот занесло-то, ядрена копоть! И куда, спрашивается, лезли?!».

Основное содержание очерка составляет рассказ о том, как и когда собственно «занесло» русских в Азию. Финальные фразы: «Триста лет назад Бекович-Черкасский возглавил экспедицию русских первопроходцев в Хиву. Триста лет — легендарный срок жизни ворона. Если бы речь шла о какой-нибудь суетливой бестолковой птахе вроде воробья, ничего не стоило бы брякнуть: сдох воробей. Но ворон! — ворон может только почить. Ворон почил. Конец эпохи свершился».

---

Кто оплачет ворона?

1

В начале мая 1997 года я провел несколько дней в штабе мотострелковой бригады Министерства обороны Республики Таджикистан.

Штаб располагался на окраине города Ходжента — так издревле озвучивает его русский язык. Если написать «Худжанд», это будет чуть ближе к истинному звучанию, но все же не так, как на самом деле, поскольку у нас нет буквы, означающей слитное звонкое произнесение «дж».

Штаб занимал территорию примерно с футбольное поле. По периметру его огораживал крепкий забор. Внутри — плац и несколько небольших зданий, выжелченных крепким азиатским солнцем: казарма, столовая, кое-какие службы. И собственно штаб, одна из пыльных комнат которого являлась кабинетом комбрига.

Сам он был щеголеватым полковником лет тридцати пяти — русский, родом из Воронежа. Еще год назад нес службу в чине майора 201-й дивизии МО РФ, дислоцированной в Душанбе. Перейдя из российской армии в таджикскую, вспрыгнул сразу на две ступени карьерной лестницы.

Дел у комбрига хватало. Помимо тех, что являлись его служебными обязанностями, было еще почти столько же совсем иных: его должность, позволявшая в принципе поднять «в ружье» целую бригаду, делала полковника одним из самых авторитетных людей Худжанда.

Поэтому мы то и дело срывались с места и мчались на очередную «стрелку». Речь всегда шла о вещах существенных — как правило, о деньгах. Иногда нас ждала одна сторона бизнес-конфликта — с жалобой на вторую, иногда сразу обе. Стороны желали восстановления справедливости. Меня в дела не посвящали, я ловил обрывки разговоров краем уха. Было понятно, что у комбрига просили суда и защиты, обращаться же за таковыми в какое-либо иное место считали делом бессмысленным. Если не опасным. Перед встречей комбриг никогда не забывал переодеться в спортивный костюм.

Вероятно, все это он делал не совсем бесплатно. Денег в бригаде не было. Жалованье не платили. Чтобы залить в бак уазика десять литров бензина (из тех трехлитровых банок, которыми торговали на перекрестках веселые подростки с папиросками), комбриг вызывал к себе начфина. Того долго искали и в конце концов вынимали откуда-то пьяным. Честно глядя на командира, начфин выворачивал карманы своей капитанской формы, потом долго гремел ключами, чтобы продемонстрировать угрюмую пустоту сейфа…

Между тем время было неспокойное: совсем рядом, буквально за парой горных хребтов, моджахеды Ахмад-шаха Масуда сдерживали вооруженные отряды талибов, рвущихся к границам Таджикистана. Талибы хотели перенести афганскую войну на территорию бывшего Советского Союза, который в свое время — и совсем недавно — капитально в ней проучаствовал на их собственной территории. В самом Таджикистане война (жестокая, беспощадная, кровопролитная, но оставшаяся почти неведомой миру)[1]только-только утихла. Воспоминания о ней были куда как свежи: и мирные люди, и бывшие боевики говорили о том будущем, которое могло наступить, если Ахмад-шах даст слабину, с опаской и отвращением.

— А если все-таки? — спрашивал я. В одном кармане лежал диктофон, в другом блокнот, однако я давно усвоил, что комбриги не любят письменных и звуковых свидетельств, а потому полагался на память. — Если все-таки прорвутся, сколько продержится бригада?

Комбриг щурился на солнце, валившееся в не обремененное занавесками окно.

— Двадцать минут, — отвечал он, пожав плечами. — Двадцать пять — от силы.

Его ответ меня озадачивал.

— Что, правда? А сколько в бригаде всего? — Я крутил ладонью, имея в виду как матчасть, так и людские ресурсы, которые должны победно хлынуть навстречу противнику. — Сколько всего выйдет?

Комбриг снова щурился — теперь уже на меня.

— Я знаю, сколько точно не выйдет, — отвечал он по-военному четко. — Двадцать шесть бэтээров и вся танковая рота. Потому что для них — ни солярки, ни аккумуляторов. А по факту, может, и больше.

Мы помолчали.

— Ладно, поехали, — вздохнул комбриг, беря со стола фуражку с неправдоподобно красиво загнутой тульей. — Надо там поговорить кое с кем…

Я был готов.

Оставалось только шагнуть за порог, и в принципе мы могли бы сделать это молча. Однако, вероятно, мои вопросы и его ответы бросили на действительность некий новый свет, не столько проясняющий дело, сколько показывающий, насколько оно запутанно.

Поэтому комбриг расстроенно вздохнул и пробормотал, как будто недоумевая:

— Вот занесло-то, ядрена копоть! И куда, спрашивается, лезли?!

И посмотрел на меня так, как будто именно я должен был ответить на его вопрос.

Но в ту пору я, кажется, над этим еще не задумывался.

2

Через три года Россия может отметить трехсотлетие начала экспедиций князя Александра Бековича-Черкасского.

До этих событий русские люди тоже отваживались пускаться в азиатские странствования. Но они делали это на свой страх и риск. А экспедиции Бековича знаменовали собой первые государственные намерения России овладеть землями и богатствами Средней Азии.

В ту пору Петр I, чьи преобразования, как известно, касались буквально всех областей российской жизни, вел активную политику на Западе. Открыть морской торговый путь в страны Запада было невозможно без победы в войне со Швецией. В 1709 году Полтавское сражение переломило ход войны. Россия окончательно закрепилась на Балтике, в северных портах.

Можно было повернуться к Востоку — он тоже представлял собой немалый интерес для державы. Потенциально это был огромный рынок для русских товаров. Из Хивы и Бухарии приходили в Астрахань караваны, азиаты везли на продажу свое и закупались тем, что пользовалось спросом на родине. В России их не обижали: они платили положенные сборы и торговали более или менее свободно. Однако русским купцам было бы гораздо выгоднее самим продвигать свои товары на Восток. Но для этого требовались знания чужеземных условий, дорог, рынков, обычаев и, самое главное, такая же, как у пришлых бухарцев и хивинцев, уверенность в собственной безопасности.

Петр думал о перспективах торговли в Средней Азии. Однако Хива и Бухария были всего лишь воротами к тем пространствам, за которыми лежала баснословная Индия.

В числе прочих наказов Бековичу предписывалось попытаться склонить как хивинского, так и бухарского ханов в русское подданство, построить несколько крепостей, а также предпринять кое-какие мелочи, касавшиеся посылок лазутчиков в Индостан.

Особо при этом подчеркивалось: «Вышеописанному командиру накрепко смотреть, чтоб с обывателями земли ласково и без тягости обходился»[2]. Лично у меня есть определенные сомнения в том, что эта фраза в жизни значила именно то, что на бумаге.

Бекович совершил три экспедиции (в 1715, 1716 и 1717 годах). Все они подробно рассмотрены в литературе, в том числе и в самое последнее время[3]. Первая позволила Бековичу составить достоверную карту восточного берега Каспия. Во время второго похода на его берегах было построено несколько крепостей.

Третий, сухопутный, оказался самым тяжелым и полным лишений. Отряд Бековича выступил из Гурьева-городка. За 65 дней совершил переход и, потеряв на пустынно-безжизненном плато Устюрт четверть своего состава, оказался у порога Хивы.

Первоначально отряд Бековича состоял из казаков (500 гребенских, 1500 яицких), астраханских российских дворян, мурз и нагайских татар (500 человек), эскадрона охотников из шведских пленных и двух пехотных рот. Кроме того, в него входили артиллерийские офицеры, несколько пушек с обслугой и до двухсот купцов с товарами. Немалая сила — больше трех тысяч.

Некий калмык Кашка покинул Бековича на полпути, опередил его и, прибежав в Хиву, настроил хана против русских.

Хан собрал тридцать четыре тысячи войска, слух же пустил о ста[4].

Бекович расположил основные силы отряда, оказавшегося в урочище Карагач, тылом к реке, по всем правилам военного искусства огородив стоянку собственным обозом.

Выпустив тучу стрел, конные уступали место пешим, рассчитывавшим прорваться в лагерь. Но следовал залп картечи, и поле очищалось, если не считать тел убитых. Все новые штурмовые отряды беспорядочными толпами притекали к лагерю Бековича. Неустанный бой продолжался до вечера.

Так было и на другой день. И днем позже. Хивинцы прежде не встречали такого сопротивления. И не верили, что горстка «урусов» устоит против всей их рати.

Однако «урусы» устояли, проявив неслыханную доблесть и мужество.

Тогда в лагерь явились парламентарии. Они объявили, что хан желает мириться: как выяснилось, он вообще категорически против войны, нападение произошло без его ведома. И намерен строго наказать виновных.

В знак искренности хивинцы целовали Коран, Бекович присягнул на кресте. Мир был согласован и подтвержден. Хан принимал русского посла очень ласково и уверял в дружбе. Прием закончился общим пиром. Русские музыканты играли полковую музыку.