Лени Рифеншталь - Мемуары

• Название: Мемуары
• Автор: Лени Рифеншталь
• Издательство: Ладомир
• Жанр: Культурология
• Год: 2006
• ISBN: 5-86218-462-7

«Мемуары» Лени Рифеншталь (1902–2003), впервые переводимые на русский язык, воистину, сенсационный памятник эпохи, запечатлевший время глазами одной из талантливейших женщин XX века. Танцовщица и актриса, работавшая в начале жизненного пути с известнейшими западными актерами, она прославилась в дальнейшем как блистательный мастер документального кино, едва ли не главный классик этого жанра. Такие ее фильмы, как «Триумф воли» (1935) и «Олимпия» (1936–1938), навсегда останутся грандиозными памятниками «большого стиля» тоталитарной эпохи. Высоко ценимая Гитлером, Рифеншталь близко знала и его окружение. Геббельс, Геринг, Гиммлер и другие бонзы Третьего рейха описаны ею живо, с обилием бытовых и даже интимных подробностей.

В послевоенные годы Рифеншталь посвятила себя изучению жизни африканских племен и подводным съемкам океанической флоры и фауны. О своих экзотических увлечениях последних десятилетий она поведала во второй части книги.

---

В этой неоднозначной ситуации Удет, должно быть, очень страдал. Он изменился в сравнении с прежними временами, когда все знали его как веселого и жизнерадостного человека, стал серьезным, его шутки уже никого не могли обмануть. В кругу друзей он не скрывал, что назначение главным интендантом ВВС не очень-то его осчастливило. Удет был кем угодно, только не канцелярской крысой. Когда он покончил с собой, ему исполнилось всего сорок пять лет. Смерть этого человека и ее обстоятельства потрясли всех его друзей до глубины души.

Карл Цукмайер в драме «Генерал дьявола» верно обрисовал характер Удета, но причины, приведшие его к добровольному уходу из жизни, в пьесе вымышлены. Удет не был, как изображает Цукмайер, жертвой гестапо, не был и врагом Гитлера. Хотя он и не принадлежал к числу фанатичных почитателей фюрера, но все же относился к нему, как сам мне говорил, с большим уважением. По моему мнению, Эрни все-таки заслуживал того, чтобы такой известный писатель, как Цукмайер, дал правдивое изложение его трагедии.

Зловещий сон

Война все усиливала свое разрушительное воздействие. Немецкие войска заняли большую часть Европы, вели регулярные обстрелы Ленинграда, продвинулись до Крымского полуострова, а теперь стояли в 30 километрах от Москвы. В Азии японцы сражались с американцами и англичанами, театр военных действий простирался от Сингапура и Борнео до Гонконга, а в Северной Африке армия Роммеля вела бои с британцами. Война превратилась в гигантский степной пожар, охвативший весь земной шар.

С каждым днем все сильнее ощущалась ее жестокость: непрерывные налеты авиации, еженощно ревущие сирены, предупреждающие о приближении бомбардировщиков и затем дающие отбой воздушной тревоги, тотальное затемнение всей страны, карточки — не только на продукты питания, но на все, что требуется человеку, без исключения.

Тем не менее все еще давались спектакли и проходили кинопремьеры, которые я, однако, перестала посещать, удалившись от всего и всех, даже от своих друзей. Мои мысли и чувства сконцентрировались исключительно на Петере и его судьбе. Я не уделяла внимания коллегам, почти совсем прекратила поддерживать связь с родителями, хотя они очень много значили для меня. Мать я любила до бесконечности, как и брата, с которым мы были очень близки еще с юности. У меня оставалась только одна обязанность — закончить «Долину». Болезнь как будто прошла, так что стало возможным наконец приступить с Гаральдом Кройцбергом к разучиванию испанских танцев. Работа с Кройцбергом, у которого в Зеефельде[330] была своя студия, стала для меня как для танцовщицы целым событием.

В это время меня стали преследовать ночные кошмары. Ужасы войны полностью овладели моим подсознанием. Я видела сюрреалистические картины из снега, льда и человеческих тел, которые распадались на части и снова, как в игре-головоломке, соединялись воедино. Мне мерещилось море крестов на белых кладбищах и снятые с лиц умерших гипсовые маски, покрытые льдом. Образы то расплывались, то снова становились резкими, то приближались, то вновь удалялись, словно снятые с борта вошедшего в штопор самолета. Потом мне казалось, будто я слышу крики, — ужасный сон! Спустя несколько часов после пробуждения радио сообщило, что продвижение немецких войск в России прекратилось из-за наступления сибирских морозов, которые привели к большим человеческим жертвам. От подобных сообщений мне становилось жутко. Между этим сном и трагедией в России, несомненно, существовала некая телепатическая связь. Меня и прежде посещали подобные переживания, но это жуткое видение я так никогда и не смогла забыть.

После того как пресса и радио известили, что Гитлер снял с постов нескольких генералов, а себя провозгласил главнокомандующим сухопутными войсками и объявил войну Соединенным Штатам, я перестала верить в победу. Случилось нечто большее, чем просто наступление сильных морозов, приведших к неописуемым страданиям сражавшихся в России войск. Было потеряно доверие, которое вермахт доселе питал к Гитлеру как к победоносному полководцу. Его приказ удерживать фронт под Москвой при таком жутком холоде, несмотря на огромные потери в людской силе и технике, вызвал у некоторых генералов и многих солдат протест и недоверие. Так, наступление морозов в России — 5 декабря 1941 года — косвенно стало катализатором последующих катастроф.

1942 год

В декабре ко мне неожиданно приехал Петер. Его ревматизм прошел, и после выписки из полевого лазарета командир поручил ему выполнить в качестве курьера несколько важных заданий в Германии. Отзыв на фронт снова и снова откладывался. Так мы смогли провести вместе несколько недель без сцен и споров, отчего я была очень счастлива. Тем труднее далось нам на этот раз прощание: Петеру нужно было возвращаться на полярный фронт. Мы никак не могли оторваться друг от друга. Петер раз за разом высвобождался из моих объятий, возвращался, чтобы еще крепче обнять меня, и наконец, не оглядываясь, выбежал из дому.

Но через три дня он вернулся. Что случилось?

— Балтика замерзла, — сказал он, — корабли застряли во льдах. Нам приходится ждать, пока не освободится фарватер, чтобы можно было выйти в море.

Горькая церемония прощания повторялась несколько раз. При последнем прощании — по моей записи в дневнике, произошло это 24 января 1942 года — нервы у нас обоих были на пределе. Перед отплытием кораблей Петер собирался позвонить мне еще раз из Засница.[331]

Я ждала напрасно. Ни звонка, ни телеграммы, ни письма. Прошло два дня, три, четыре. Я начала беспокоиться, не могла спать. Когда минуло девять дней, а от него все не было никаких известий, нервы у меня сдали. Мне казалось, что Петера уже нет в живых, что корабль, возможно, затонул или подорвался на мине. До сих пор даже во время тяжелейших боев из самых отдаленных мест ему всегда удавалось передать весточку или сообщить о своем местонахождении через особого посыльного.

В отчаянии я попыталась узнать в штабе вермахта что-нибудь о том, где находятся корабли, — безуспешно. Потом стала справляться у горных стрелков в Миттенвальде. Наконец один офицер сообщил по телефону, что корабли пока так и не вышли в море и все еще находятся в порту.

Эта новость потрясла меня. Где же тогда Петер? Я думала, что потеряю рассудок. Тут и позвонил знакомый Петера.

— Я слышал, — сказал он, — вы хотели узнать, где сейчас Петер Якоб?

— Да, — ответила я и затаила дыхание.

— Несколько дней назад я был вместе с ним — мы говорили и о вас.

— Вы были вместе с ним?

— Да, — подтвердил он немного хрипловатым голосом, — мы с ним основательно посидели — это было веселое застолье, выпили немало.

— А где он сейчас? — спросила я упавшим голосом.

— Наверное, еще в Берлине.

— В Берлине?

— Да, в Берлине, он неделю жил в гостинице «Эдем» с одной очень привлекательной особой, которую вы, вероятно, знаете.

У меня закружилась голова, трубка выскользнула из рук. Я лежала на кровати как громом пораженная.

На рассвете снова раздался звонок. Больше никого не хотелось слышать, но телефон звонил беспрерывно. Наконец я сняла трубку и услышала откуда-то издалека голос — это был Петер. Мне показалось, что у меня сейчас разорвется сердце.

— Лени, ты можешь меня понять?

— Петер? Это ты? Где ты сейчас?

Связь была ужасная, почти ничего не было слышно.

— Я говорю из Засница — мы еще в порту — через несколько часов корабли отплывают — приезжай, пожалуйста, — перед отплытием мне нужно обязательно тебя увидеть.

— Невозможно, не могу приехать, — проговорила я в отчаянии.

Петер настаивал:

— Приезжай, ты должна приехать, я не могу уехать, пока не объясню тебе все.

Я сильно разволновалась и не могла вымолвить ни слова.

— Лени, ты меня не слышишь? Приезжай, ну приезжай, пожалуйста! — Голос у него был хриплый и, как мне показалось, полный отчаяния. — Если ты прямо сейчас отправишься на машине, то мы еще сможем увидеться, корабли подождут, я помешаю им отплыть из гавани, пока ты не приедешь. Ты должна приехать!

— Попытаюсь, — ответила я.

После этого разговора мне казалось, будто гора с плеч свалилась. Я хотела лишь одного — еще раз увидеть Петера перед отплытием на фронт и узнать, что могло его заставить так ужасно обманывать меня.

Только около полудня, в сопровождении двоих моих сотрудников, я выехала на своем маленьком «фиате» из Берлина. Мы потратили несколько часов, пока смогли раздобыть бензин. Было холодно, шел снег, продвигаться по дорогам становилось все труднее. Через ветровое стекло почти ничего не видно. Но самое плохое — слишком рано начинало темнеть. Спустя несколько часов снега намело столько, что мы могли двигаться только на малой скорости, а потом и вовсе остановились. Я не находила себе места из страха, что не смогу прибыть вовремя и не застану Петера.