Элизабет Хауэр - Полгода — и вся жизнь

• Название: Полгода — и вся жизнь
• Автор: Элизабет Хауэр
• Издательство: Библиополис
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1995
• ISBN: 5-7435-0014-2

В центре внимания Элизабет Хауэр — выдающейся австрийской писательницы — судьба нашей современницы со всеми ее счастливыми и горькими моментами. Героине романа удается не ожесточиться в жизненной борьбе, сохранить уважение к себе, она умеет понять других людей, любить и прощать.

---

Сойдя с дороги, она стала пробираться через лесные заросли вниз по течению реки. Она точно знала дорогу, потому что часто ходила здесь. В глубокой низине кустарник расступился, открылась лужайка с короткой, мягкой травой. Густая листва высоких деревьев почти не пропускала солнечный свет. Глубоко вздохнув, девочка побежала вниз по ложбине. Она чувствовала, как ее ноги щекочет трава и как по ним пробегают муравьи. Потом она легла на спину и стала смотреть в густую синеву неба, которая нарушалась быстро проплывающими облаками. Где-то поблизости шумел, ища путь к реке, ручей. Совсем рядом пробирался, шурша листьями, какой-то зверь. Рената отогнала от себя страх и снова предалась веселой путанице своих мыслей, которые приходили ей в голову только здесь. Главными действующими лицами в них всегда были деревня с ее жителями, лес со своими тайнами и опасностями, иногда вспоминался город. Но о нем Рената думала без особого желания. Она не скучала по родителям и с тех пор, как была здесь, почти забыла о них. Помнила она только о Камилле и именно поэтому возвращалась в своих мыслях к воспоминаниям о городе. В такие минуты Рената представляла, что делает сейчас Камилла, и всегда видела одну и ту же картину: Камилла с большим чемоданом в руках садится в поезд, который едет в деревню. Ее взгляд остановился на ярко-красных гроздьях рябины. Ягоды выглядели как жемчуг для принцессы, а принцессой была, конечно, Камилла. В тот момент, когда она решила собрать, высушить, а потом нанизать ягоды на нитку, чтобы подарить эти бусы Камилле, она услышала чьи-то шаги и от страха крепко закрыла глаза. Шаги приближались, и вскоре она почувствовала, что над ней кто-то склонился. Потом чужой голос произнес: «Девочка, что ты здесь делаешь?» Рената открыла глаза. Перед ней стоял солдат, его голова была перевязана, но глядел он весело. Он улыбался ей. Рената вскочила, не зная, что ответить, и наконец решила назвать свое имя, на что солдат рассмеялся и ушел. Она смотрела ему вслед, он был большим и серым и шагал по лесу, как великан. Он испугал ее и похитил у нее Камиллу.

Придя домой, она пробралась в кладовку, в которой лежала буханка сдобного хлеба и форма для его выпечки. Вдыхая запах сливок и сыворотки, она радовалась хлебу, от которого хотела отрезать ломоть и съесть его перед амбаром, усевшись на большое бревно. Вечером все будут есть молочный суп — густой, наваристый, с зернышками тмина, которые можно подогнать ложкой к центру тарелки и сделать из них маленькие черные островки.

* * *

— Со следующим эшелоном раненых приедет военный священник, — сказал Ганс Ахтерер жене.

— Ну и что, — ответила Грета. Она мыла тяжелые бидоны из-под молока и не имела ни малейшего желания разговаривать. Ее муж, справившись со всеми дневными делами, сидел в кухне. Они были одни.

— С сегодняшнего дня настоятелю не разрешают больше ходить по монастырю. Он может посещать только церковь и ризницу. Он уже освободил свою комнату, два других священника ждут нового назначения. Им не позволили остаться здесь.

Грета обернулась и вопросительно взглянула на мужа:

— Да, но почему, кто имеет право им приказывать?

— О чем вспомнила. Право имеют все, кроме нас.

— Ты думаешь, что-нибудь уже заметили? — тихо спросила Грета.

— Может быть. Вдруг проболтался кто-то из солдат, с которыми настоятель общался больше, чем с другими. А может, и нет. Вероятнее всего, это распоряжение городской партийной ячейки.

Ганс подошел к жене и взглянул на нее.

— Грета, — медленно произнес он, — ты не против, если настоятель будет исповедовать раненых, которые хотят этого, у нас? Ведь многие могут выходить за пределы лазарета.

Бидоны, один за другим, с громким стуком ударялись о пол. Крестьянка отвернулась от мужа и, стоя лицом к двум чанам, от содержимого которых поднимался запах металла и кислятины, сказала:

— Я понимаю, что ты хочешь и должен что-то сделать. Ты тот человек, который не все может принять. Который идет на риск за свои убеждения. Я не знаю, много ли пользы от листовок, которые ты передал отцу настоятелю для солдат. Я не знаю, действительно ли эти сельские парни, на которых рассчитывает настоятель, поняли, что они воюют не за родину и мир, а за гибель этой родины и уничтожение всего, что им было дорого. Я ничего не говорила и ни во что не вмешивалась, но то, что ты предлагаешь сейчас, кажется мне опасным. А одного я вообще не могу понять. Зачем ты одновременно занимаешься какими-то темными делами со своим другом, ведь здесь речь идет только о деньгах и прибыли, больше ни о чем.

— Ты не права, — возразил Ганс Ахтерер, — от этих дел я ничего не имею. Я делаю это только ради своего друга и с целью борьбы против режима. Это все.

— Ради друга, — с горечью сказала Грета. — Хорош друг. Два станка все еще стоят в амбаре. Каждый раз, когда я прохожу мимо, я схожу с ума от страха. Почему он не забирает их?

— Мне никак не связаться с ним, — ответил муж. — Но я обещаю тебе, что все будет в порядке. Подумай над моей просьбой. В одиночку отцу настоятелю не удастся ничего сделать. Ему нужен помощник.

— А кто тебе поможет, случись что-нибудь? Твой друг? Бог?

Грета Ахтерер сняла с плиты чугунок, в котором варила суп на завтра, и заложила отверстие с вырывающимся наружу пламенем чугунными кольцами.

— А может быть, красавица Ирена? — сказала она, обращаясь больше к себе самой, чем к нему, и вытерла щеки передником.

Ганс молчал. Этого жена уже не могла вынести. Остатков наигранного спокойствия хватило только до двери, но на улице, во дворе, ее терпение кончилось. Она согнала куриц с насеста, выгнала детей с сеновала, прогнала украинцев, расположившихся на террасе, и наконец убежала на скамейку в саду. Там она разулась, очистила обувь от грязи. Гроза прошла стороной, стало гораздо прохладнее. «Хорошо бы немного отдохнуть, — думала Грета, — хоть один разок».

Она видела, как муж подошел к ней, но даже не пошевелилась, когда он сел рядом.

— Я все же предложу настоятелю свою помощь, — сказал Ганс.

— Знаю, — ответила жена.

Вечером Ганс Ахтерер решил, не дожидаясь согласия друга, увезти станки. Он знал, что ему не обойтись без помощи украинцев. Ему было хорошо известно, сколько врагов у него в деревне и что среди них есть такие, которые только и ждут случая, чтобы навредить ему. А в эти времена нет ничего проще.

На следующий день приехала Камилла. Дома была только Грета. Она с удивлением смотрела на девочку, которая смущенно стояла перед ней, не отваживаясь поставить на пол свою коробку и, запинаясь объясняла, что приехала навестить Ренату.

— Я слышала о тебе, — сказала Грета Ахтерер, когда Камилла назвала свое имя, — от Ренаты. Входи.

В комнате Камилла положила на стол записку от матери, развернула ее и сказала:

— Я приехала не просто так. Я хочу у вас работать.

Но Грету Ахтерер не так-то легко было провести. Названные девочкой причины казались ей недостаточными для объяснения настоящих мотивов этого неожиданного визита. В выжидающей позе девочки не было ни тени покорности, в ней, наоборот, скрывалось какое-то намерение. Грета задалась целью узнать, в чем оно состоит.

Радость Ренаты была безграничной. Она ни на мгновение не усомнилась в том, что Камилла приехала из-за нее, и уже в первую четверть часа постаралась показать ей двор, дом, чтобы сразу же ввести подругу в курс этой чудесной, захватывающей деревенской жизни. Вечером, когда девочки лежали в широкой удобной кровати, Рената, не замолкая ни на минуту, продолжала обо всем рассказывать. Камилла с трудом боролась со сном, но, когда Рената вдруг, без особого любопытства, спросила о своем отце, она сразу же проснулась.

— Мой отец приехал в отпуск, а твой — уехал. А потом мой тоже уехал, — сказала Камилла.

— Значит, там не осталось ни одного папы, — засмеялась девочка.

* * *

Императорские покои монастыря сохраняли свое роскошное убранство до 1940 года. В сентябре этого года в монастыре разместили беженцев немецкого происхождения из Бессарабии. Оставшимся там священникам разрешили и дальше осуществлять управление монастырем, но это продолжалось недолго. В 1941 году гестапо, согласно параграфу номер два распоряжения об изъятии частных и негосударственных владений в пользу рейха, произвело окончательную конфискацию монастыря.

К 1943 году, когда пункт переселения беженцев прекратил свое существование, императорские покои окончательно утратили свой первоначальный блеск. Барочная мебель, картины, зеркала и украшения были вывезены, чтобы дать место более простой обстановке. По дороге на склад самые ценные вещи украли, а оставшиеся хранились там не долго, так как все в конце концов было разворовано и сбыто по дешевке на рынке. Переселенцы на исконную родину, согнанные сюда ради иллюзии, не имели никакого понятия о месте, куда их выслали. Они с недоверием относились к местному населению, а местное население — к ним. Вместо своих зажиточных дворов они жили теперь все вместе в тесных, холодных залах монастыря с последними остатками украшений, потерявших первоначальный смысл, и прежде чем закрыть глаза после еще одного пустого, без единой надежды прожитого дня, смотрели вверх, на белую лепнину и живопись в медальонах, содержания которой они не понимали. Они не щадили этих стен, переживших века. Чтобы вывести на улицу печную трубу, уничтожалась декоративная отделка, а из-за вешалки для одежды отбивались богатые украшения на стенах залов. На наборном паркете варили, стирали, ели, играли, дети разрисовывали его для своих игр.