Роман Солнцев - Поперека

• Название: Поперека
• Автор: Роман Солнцев
• Жанр: Современная проза

"ДЕНЬ и НОЧЬ" Литературный журнал для семейного чтения (c) N 3-4 2004 г.

---

Из его сбивчивого рассказа-вопля можно было понять, как предвоенный террор прокатился по семье Братушкиных. Отец Василия, Матвей Иванович, работал председателем райисполкома, когда к нему приехали чекисты из области и попросили подписать для “тройки” список односельчан Братушкина, которых следовало раскулачить и сослать в Игарку. Матвей Иванович отказался – вокруг беднота, за что ссылать? И с того дня он ждал, когда приедут за ним. Но его всё не трогали. Через год внезапно взяли брата Ивана (а их было трое братьев, Михаил, Иван и Сергей). Через два года началась война, Михаил ушел добровольцем на войну, вернулся в 45-ом, а в 47-ом вернулся из лагерей Иван. Михаил спросил у него: “Когда тебя арестовывали, почему не сказал, что ты не Михаил?” – “Я подумал, меня все равно теперь уже не отпустят, а тебя тоже посадят”.

– Вот какие были наши отцы?! Своих не предавали, семей не бросали, с молодыми блядями под венец не шли...

“Постой-постой, он все же в меня метит, – наливаясь раздражением, поднялся из-за стола Поперека. Ишь, уставился, и Анюта испуганно глядит в эту сторону. Да, отец мой женился на молодой, уехал в Томск... но вам-то какое дело?! И кого он предавал? Тоже служил в армии, Венгрию прошел...”

А Братушкин вдруг завопил, уже брызгая слюной, с ненавистью сверкая сизыми глазищами:

– Да, да, это я тебе вместо Жорика ответил! Я!.. Я это всё умею, а ты – фуиньки! Губы развесил, поверил, ага? Выскочка, самозванец, хера ли ты можешь? Без меня бы твоя лаборатория сто лет в говне задом сидела!..

– Василий Матвеевич, – шепотом пытался одернуть Братушкина седой старик. – Ну, зачем на своем-то дне рождения?

– Какой день рождения? День поминок! Я всё умел, а эти демократы разорили мою Россию!.. Слышишь, ты?!

Поперека молчал, лицо его презрительно искривилось. Вот, значит, как! Рука судорожно воткнула вилку в огурец, потом в хлеб. Но Петр Платонович сильный, он, поймав взгляд Братушкина, кивнул.

– Помнишь? Небось не забыл?.. – Василий Матвеевич подскочил вплотную к Попереке. – Как я с генералами в Москве общался? Я ногой их двери открывал! Я их как тряпки на член мотал! А ты только потом разевал пасть!

В самом деле, когда прилетали в Москву с выполненным военным заказом, сибирская делегация и минуты не торчала в приемной Министерства обороны – Братушкина тут любили и побаивались. В пиджаке и тельняшке, как рыбак с моря, в грузных ботинках с железными набойками, он входил, рыча девицам-секретаршам:

– Соскучились по сибирякам, красоточки?

Из-за вас, красоточки,
Из-за вас, любезные,
Попал я за решеточки,
Решеточки железные...

Где генерал-полковник, с носом как половник? Где генерал-майор, бестолковый ухажер? – И т.д.

Конечно, трудно забыть времена, когда талантливые инженеры были в чести, когда военный начальник мог распустить совещание, разогнать полковников, чтобы мигом принять рабочую группу из Сибири. Ведь и то верно: над заказами, над которыми трудились Поперека и Братушкин, в Москве работало ученого народа раз в сто больше! Сравнить хотя бы КБ Лавочкина и КБ Решетнева! При всем том, что Решетнев начинал на голом месте, в тайге. Зато его спутники лучшие на свете, по десятку лет летали...

А группа Попереки занималась тогда просвечиванием воды (“поиском вражеских подводных лодок”) и весьма преуспела в создании прибора. Петр Платонович помнит, как начальство потчевало сибиряков коньяком и чаем с иностранными конфетами, как сидели они среди генералов за прозрачными, из стекла, столиками, на прозрачных, тоже, видимо, из некоего стекла стульях (чтобы ничего нельзя бы спрятать, подложить – магнитофончик, микрофон). И главный генерал, поддакивая Василию, тоже цитировал по окончании беседы какую-нибудь фривольную частушку. Он даже их, говорили, записывает.

Кстати, и академик Евдокимов в Новосибирске собирал частушки, даже переплетал в виде книжечек. Но с той поры, как в стране победила свобода слова и частушки стали издавать вполне легально, толстыми томиками, стало неинтересно их собирать. Как и анекдоты.

Наверное, из-за этого также злобится Братушкин на новые времена – уж он-то докладывал анекдоты лучше всех в лаборатории – с мрачным скучающим лицом.

– А ты, сука, самовыдвиженец!.. “Я, я, я”!.. При любой ситуации...

Этому человеку надо все-таки ответить. Сдерживаясь, с усмешкой Поперека спросил:

– А что, всю жизнь сидеть, как баба в сельском клубе на скамейке, ждать, пока кто-то на танец потянет?

Все вокруг ожидали, конечно, что он вспылит, – характер Петра Платоновича известен. Но будет лучше, если вот так, спокойно, как с больным.

– Да! Да! – не унимался Братушкин. – Если ты р-русский, да! А ты – шурупом во все дырки! Звону много, а денег нет.

– Сейчас – да... но идеи-то были мои? – очень тихо отвечал Петр Платонович беснующемуся Василию Матвеевичу. – Идеи-то были мои или нет?

– Фуй ли идеи?! – чуть остывая, но все же с серыми губами, сжав кулаки, рычал именинник. – Идеи – сопли... ты их в жизни претвори! Я – вот этими руками...

– Красиво говоришь, начальник, – еще тише возразил Поперека, стоя над столом, бледный, но с неистребимой кривой усмешкой. – Это в Италии, во времена Россини, певцам платили в десять раз больше, чем композитору. Считалось: хер ли музыку сочинить, а вот ты спой!

– Пошел твой Россини в манду! Я Глинку люблю, все русское!

– А я все хорошее!

– Конечно, как за границу – так ты! А я валенок, да?

– Опять двадцать пять! Ты был засекречен, засекречен! А я предлагал идеи... идеи не секретны... но под эти идеи нам давали заказы. Давали или нет?!

Не объяснять же человеку, который всё это прекрасно знает, что приглашали авторов идей, а не тех, кто делал приборы. У инженеров была вторая, а то и первая степень допуска к закрытым материалам, с них брали подписку о неразглашении...

И тут в разговор, сопя, влез, как медведь, Антон:

– Василий Матвеевич... побойтесь бога... он за эти годы основал семь лабораторий: в университете, в Институте Физики, в КаБе “Геофизика”, где и вы работали, где хорошо платили...

– Да я где угодно мог работать! У меня грамота от самого Славского... вот, сейчас!.. – Почти рыдая, расшвыривая какие-то тяжелые красные папки, он выдернул лист с бронзовым профилем Ленина. – Смотрите! “Удостоверяю, что у товарища Братушкина В.М. золотые руки. Министр Средмаша Славский”. Мне сказали, он больше никому таких справок никогда не давал!

– И замечательно, – кивнул Поперека.

– Что киваешь, как попугай?! Разрушили страну! Никогда народ так хорошо не жил, как при советской власти!

– Да? А теперь вспомни, вспомни, кого вместо тебя членами делегации отправляли в эту заграницу. На одного Попереку троих своих – одного стукача, одного “ученого” из парткома, ну и, конечно, жену секретаря райкома или обкома (пусть походит по магазинам). Было так? Было! А мясные очереди забыл? А эти отоваривались в своих подвалах. – Он вспомнил, где видел человечка в “тройке” – бывший работник обкома, ныне – ведает промышленностью в областной администрации.

– Зато я мог в Сочи поехать с женой и сыном... а теперь на один билет не набрать! И это ты сделал! Такие как ты! – Братушкин уже не орал, а сипел, но от этого его ненависть казалась еще страшнее.

Поначалу его запальчивость можно было отнести за счет выпитой водки. А сейчас Василий Матвеевич почти трезв, этот умный злобный человек. Что, что с ним произошло?

Ведь еще месяц-два назад Поперека и Братушкин, как два единоверца, плечом к плечу и работали, и на семинарах научных сиживали. Что-то случилось совсем недавно, и Поперека этого не заметил. Да, Вася живет один, без жены, и с сыном у него отношения до сих пор неладные. Причиной раскола в прошлом, конечно, стала водка. Но Вася, хоть и пил всегда легко и много, никогда не терял голову. Что же случилось? И что сегодня рвет ему сердце? Возраст? Вот ведь, уже “полтинник” с лишним, а стоит у разбитого корыта? Наверное, и то мучает, что за работу платят мало... Но ведь и Поперека получает пока что копейки. Может быть, еще прорвемся?! Или дело все же не в деньгах?

Но почему он не пришел, не рассказал о себе что-то такое, чего Поперека не знает? Нет, он приходил в больницу... и Петр Платонович его внимательно слушал... да, еще запомнилась странная фраза Братушкина, брошенная им удивленно в палате: “Ты что, так серьезно?” Может быть, для него эта ужасная мистификация в сети Интернета была игрой? Пусть пьяной, мрачной, но игрой? И лишь увидев, как болезнь обрушила Попереку, он понял, что игра зашла слишком далеко и раскаялся. А сейчас признается в том, что сотворил, потому что носить в себе это тяжело. Но почему столько злобы? Как будто не удовлетворен тем, что натворил, а прямо-таки убил бы сейчас ненавидимого Попереку.