Борис Тимофеев - Правильно ли мы говорим?

• Название: Правильно ли мы говорим?
• Автор: Борис Тимофеев
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Языкознание
• Год: 1961

---

«Живые цветы» принадлежат к тому же ряду...

* * *

Еще об одной «инерции», хотя и другого рода.

«Иван Дмитриевич со своей супругой Валентиной Сергеевной сортируют яблоки из своего сада».

Эту подпись я прочитал в газете под фотоснимком, изображавшим садовода-любителя и его жену.

Прочитал и подумал: а почему «с супругой», а не с «женой»? И вспомнил, что «супруга» в разговорном языке всё чаще вытесняет «жену».

Посмотрел у Даля: «Супруг и супруга почему-то почитаются более вежливым, чем муж и жена». Заметьте: Даль пишет «почему-то», следовательно и в те времена это вызывало удивление.

Но обратимся к классикам.

Раскрываю наугад Пушкина:

«Я обвенчана, я жена князя Верейского...» — отвечает Маша Дубровскому.

Раскрываю Крылова:

«А с доброю женой, кто этого не знает,

Живется как-то веселей...»

(«Откупщик и сапожник»)

Примеры легко умножить.

Мы не скажем о картине, изображающей Пушкина с женой, «Пушкин с супругой», мы не назовем письма Льва Толстого к жене «Письмами к супруге» и т. д.

Почему же за последнее время — кстати и некстати (пример — приведенная в начале газетная заметка) вместо милого слова «жена» всё чаще мелькает холодно-официальное «супруга»?..

Ведь слово «супруга» кроме официальной формы имеет еще и другую: если не ироническую, то шутливую.

Примеры этого можно легко найти у классиков.

Сперва обратимся к Пушкину:

«А что же делает супруга,

Одна в отсутствии супруга?»

(«Граф Нулин»)

Шутливая интонация тут не вызывает сомнения.

Вспомним еще слова, которые «проповедывал Евгений»:

«Когда б мне быть отцом, супругом

Приятный жребий повелел...»

И здесь ясно чувствуется пушкинская ирония к словам «философа в осьмнадцать лет»...

А письмо Ленского к Ольге перед дуэлью:

«Сердечный друг, желанный друг,

Приди, приди: я твой супруг...»

Иные (из тех, кто знаком с Ленским не по поэме Пушкина, а только по опере Чайковского) воскликнут: «Помилуйте! Какие же шутки в такой трагический час?!»

Напоминаю, что следующую строфу в поэме Пушкин начинает строкой:

«Так он писал темно и вяло»...

(курсив Пушкина).

Открываю Гоголя.

«Мертвые души». Визит Чичикова к Собакевичу.

«Что ж, душенька, пойдем обедать...» — сказала Собакевичу его супруга...»

О наличии иронии у Гоголя, я думаю, можно не распространяться.

Однако вернемся от классической литературы к жизни. И здесь мы снова столкнемся со словом «супруга», применяемым к месту и не к месту.

Нет, решительно «жена» должна быть восстановлена в своих правах!

Об одной словесной путанице

Речь пойдет о путанице вокруг слов «скульптура», «статуя», «монумент» и «памятник».

Передо мной лежит конверт, изданный Министерством связи СССР. На конверте — под соответствующим изображением — написано: «Ленинград. Аничков мост. Скульптура Клодта».

Рядом — газета, в которой написано: «...в зеленом садике возле скульптуры Льва Николаевича Толстого...»

И в том и в другом случае — «скульптура». Так с чьим же именем она связана: изобразителя-ваятеля или изображенного?

Ошибка, безусловно, во втором случае. Надо было написать: «возле памятника Льву Николаевичу Толстому».

Скульптура — это (наряду с живописью и графикой) один из видов изобразительного искусства, осуществляемый мастером, называемым «скульптором» (по-латыни) или «ваятелем» (по-русски).

Статуя — результат этого творчества, конкретное произведение скульптурного искусства. В более узком понятии — скульптурное изображение фигуры во весь рост (в отличие от бюста).

Напоминаем, что Пушкин совершенно правильно назвал свое общеизвестное стихотворение «Царскосельская статуя», а не «Царскосельская скульптура». Скульптура может быть декоративной, когда ваятель создает статуи для украшения общественных зданий, жилищ и парков, и монументальной (от латинского слова «moneo» (мо́нео) — «напоминаю», когда он создает произ- ведения, посвященные памяти великого или выдающегося человека, а также подвигу или событию, достойному памяти потомства (например, памятник «Стерегущему» в Ленинграде).

К сожалению, приходится убеждаться, что слово «скульптура» в периодической печати вытесняет слова «статуя» и «памятник», как мы это видели на примере, отмеченном в начале этого раздела («скульптура Клодта» и «скульптура Толстого»).

Итак — «Девушка с разбитым кувшином» — это статуя (скульптура Соколова).

«Медный всадник» — это памятник (скульптура Фальконе и Колло).

А что же тогда «монумент»?

То же слово «памятник», только на латинском языке. Если поэт античного Рима Гораций писал:

Exegi monumentum...» («Э́кзеги́ монуме́нт<ум>»), то Пушкин, а еще ранее Державин заменили в русской поэзии слово «монумент» русским словом «памятник» и писали:

«Я памятник себе воздвиг нерукотворный...» (Пушкин) и «Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный...» (Державин).

Следовательно, повторяем, «монумент» и «памятник» — это абсолютно одно и то же, только на разных языках.

Почему же забытый уже во времена Пушкина «монумент» снова возродился в нашей печати, иногда превращаясь в «монументальный памятник»?!

Непонятно!

Что же означает это словосочетание «монументальный памятник»?

«Памятный памятник»? Тавтология, бессмыслица!

Один читатель, пытаясь спорить, писал: «Не всякий памятник — монумент (грандиозно-величественный)».

Прочитав это, я невольно вспомнил объяснение одного экскурсовода группе туристов на Дворцовой площади в Ленинграде: «В середине огромная гранитная колонна, на вершине которой — бронзовый ангел в натуральную величину...»

___________

¹ Эта фамилия (Falconet) долго писалась «Фальконет» и склонялась.

Так же, как невозможно определить «натуральную величину ангела», нельзя установить границу, отделяющую «просто памятник» от «грандиозно-величественного». Если вопрос только в величине — следует самым «монументальным» признать памятник королю Виктору-Эммануилу в Риме — один из величайших по размеру и бездарнейших по художественности памятников в мире!

Что сила искусства не в масштабе — ясно каждому.

Но вернемся к вопросу о памятниках с точки зрения «грандиозности».

С этой точки зрения, памятник в г. Пушкине — это «просто памятник», а памятник в Москве — «монументальный памятник»? Так, что ли?

И новый памятник Пушкину па площади Искусств в Ленинграде — «монументальнее» памятника ему же на Пушкинской улице?

А что сказать тогда про огромный памятник, установленный под Лейпцигом в память «битвы народов» 1813 года? Это, вероятно, «сверхмонументальный» памятник, и по сравнению с ним многие «монументальные памятники» превращаются в «просто памятники». Так, что ли?

Нет, не так! Всякое скульптурное изображение, воздвигнутое в память великого или замечательного события или человека, называется по-русски «памятником», и заменять это русское слово латинским словом «монумент» или добавлять к слову «памятник» эпитет «монументальный» — значит злоупотреблять иностранными словами и создавать тавтологию.

А происходит это в силу укоренившейся привычки и уже знакомой нам «инерции речи».

Вот и всё...

Канцеляризмы и штампы

Канцеляризмы и штампы...

Словесные сорняки такого рода дают обильные всходы не только в речах некоторых ораторов, но и в деловой переписке, а порой и в периодической печати. Они имеют весьма солидную давность, ведя свое происхождение от

чиновничьего «казенного» языка царских департаментов.

Подобный нежизненный, а порой и откровенно архаический язык проник в наше делопроизводство с первых лет революции.

Я хорошо помню, как в те годы писали в удостоверениях и мандатах (как тогда было принято говорить): «Дано сие такому-то в том, что он действительно является лицом, коим себя именует, что подписом и приложением печати удостоверяется». (Заметьте: не «подписью», а «подписом»!)

Следует указать, что и до настоящего времени некоторые пишут в конце заявлений (перед тем, как подписаться): «к сему» — остаток старинной формулы «к сему руку приложил».

Канцелярский язык прочно вошел в речь иных до­кладчиков. Вместо того чтобы сказать, например: «Некоторые товарищи не понимают важности культработы», такой оратор обязательно скажет: «Со стороны отдельных товарищей имеют место случаи недопонимания важности охвата трудящихся культработой...»

Речь такого оратора пестрит прочно укоренившимися словесными штампами: он скажет не «сегодня», а «на сегодняшний день», не «надо», а «надлежит», не «также», а «равно», не «в отношении», а «по линии», не «спросить», а «заострить вопрос» или «поставить вопрос со всей остротой».