Борис Тимофеев - Правильно ли мы говорим?

• Название: Правильно ли мы говорим?
• Автор: Борис Тимофеев
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Языкознание
• Год: 1961

---

Вспомним строки Пушкина в «Евгении Онегине» (гл. V):

«И Таня в ужасе проснулась...

Глядит, уж в комнате светло;

В окне сквозь мерзлое стекло

Зари багряный луч играет;

Дверь отворилась...»

или Лермонтова:

«Отворите мне темницу!»

Вспомним стихи Туманского:

«Вчера я растворил темницу

Воздушной пленницы моей...»

Вспомним строки Кольцова:

«Ворота тесовы

Растворилися...»

Вспомним начало стихотворения А. К. Толстого:

«Вновь растворилась дверь на влажное крыльцо...»

Вспомним, наконец, популярный романс Чайковского:

«Растворил я окно...»

Вспомним «Братьев Карамазовых» Достоевского:

« — Сейчас отворю тебе! — сказал Иван и пошел отворять Алеше...»

Я предвижу вопрос читателя-оппонента: а почему же пушкинская Татьяна говорит няне:

«Не спится, няня: здесь так душно!

Открой окно да сядь ко мне...»?

Отвечаю:

Татьяна, по свидетельству самого Пушкина (гл. III, строфа XXVI):

«...по-русски плохо знала,

Журналов наших не читала

И выражалася с трудом

На языке своем родном...»

Где уж ей было знать такие тонкости, как различие между словами «отвори» и «открой» (как мы только что видели, сам Пушкин писал: «дверь отворилась»...)

А разве не доказательство моей правоты слово «затворник», передающее понятие о человеке, сидящем за «затворенной» дверью?

Конечно, понятие «открыть» и «закрыть» (особенно первое) во много раз шире, чем «отворить» и «затворить». Вот почему можно «открывать собрание», «открыть остров», «открыть новый элемент», «закрыть проезд», «открыть подписку», «закрыть прием», «открыть предприятие», «закрыть прения» и т. д., не нарушая правильности русской речи.

«Открыть» и «закрыть», как мы видим, кроме понятия, связанного с «крышкой», имеют множество отвлеченных значений. Ведь когда мы, например, говорим «день открытых дверей», мы имеем в виду не фактически отворенные двери, а широкий доступ всех желающих ознакомиться с работой высшего учебного заведения.

В порядке примечания: не следует путать слова «затворить» и «запереть», что случается со многими.

«Запереть» можно только при помощи какого-либо запора: замка, ключа, крючка, задвижки, щеколды и т. п.

Уходя надолго из дома, дверь не затворяют, а запирают. Конечно, всё сказанное относится и к слову «отпирать».

Поэтому следует признать, что черт, явившийся к Ивану Карамазову, отлично понимал тонкости русского языка, говоря Ивану в ответ на стук Алеши: «Отопри, отопри ему...»

О просторечии

Вопрос о просторечии тесно примыкает к вопросу о богатстве языка, ибо именно из просторечия можно почерпнуть много нового, образного и яркого, обогащающего нашу разговорную речь и литературный язык.

«Вслушивайтесь в простонародные наречия, молодые писатели, — вы в них можете научиться многому, чего не найдете в наших журналах», — писал А. С. Пушкин,

Этот завет величайшего поэта можно повторить и сейчас.

Взаимоотношения языка литературного и так называемого просторечия — тема не новая. С тех пор как существует понятие литературы, вторжение просторечия в литературный язык имеет своих горячих поклонников и не менее горячих противников.

Да и само понятие «просторечие» не укладывается в твердые границы. Ведь порой в это понятие вкладываются и слова устаревшие, и слова крестьянского обихода, и слова профессиональные, и слова, которые просто произносятся неправильно.

Но сначала поставим вопрос: в чем отличие литературного языка от разговорного?

Все истинные ораторы отличаются красноречием; этим словом наш народ давно определил сущность живой, свободной, «красной», то есть красивой, речи. Но речь должна быть, конечно, не только красивой, но и умной, глубокой, содержательной. Можно говорить красиво о пустяках, но это будет не красноречие, а краснобайство. (Какое замечательное слово придумал народ!)

Но от живого, разговорного языка отличается речь не только литературная, книжная, но и речь написанная.

Кому из нас не приходилось чувствовать разницу в речах ораторов, говорящих свободно и читающих свою речь? Пусть порой такая речь «по бумажке» и гладка и блещет всякими литературными достоинствами, — эта гладкопись отличается от настоящего красноречия так же, как консервированные фрукты от свежих.

(Заметим в скобках, что речь «без бумажки» требует от оратора безусловного авторства; недаром Петр I указывал: «господам сенаторам речь держать в присутствии не по писанному, а токмо своими словами, дабы дурь каждого всем ясна была...»)

Вот почему часто речи в прениях, возникшие без подготовки, внезапно, вдохновенно, — порой так отличаются от гладко написанного, но сухого доклада. Вот почему оратор иногда так отличается от докладчика. Вот почему живая речь доходит до слушателей лучше, чем старательно подготовленная.

Итак — письменный язык отличается от разговорного, книжный язык разнится от живой речи.

Наш великий Пушкин в «Письме к издателю» в 1836 году говорит:«Может ли письменный язык быть совершенно подобным разговорному? Нет, так же, как разговорный язык никогда не может быть совершенно подобным письменному. Не одни местоимения «сей», «оный», но и причастия вообще и множество слов необходимых обыкновенно избегаются в разговоре. Мы не говорим: «карета, скачущая по мосту», «слуга, метущий комнату», мы говорим: «которая скачет», «который метет» и пр., заменяя выразительную краткость причастия вялым оборотом. Из того еще не следует, что в русском языке причастие должно быть уничтожено. Чем богаче язык выражениями и оборотами, тем лучше для искусного писателя. Письменный язык оживляется поминутно выражениями, рождающимися в разговоре, но не должен отрекаться от приобретенного им в течение веков. Писать единственно языком разговорным — значит не знать языка».

Всякий язык, кроме строгих грамматических правил, имеет и «прихоти», о которых писал еще Белинский.

Мне, например, кажется прихотью языка то, что некоторые наши — вполне, казалось бы, правильные — деепричастия, образованные от вполне правильных глаголов, не употребляются.

Почему какая-то «неловкость» ощущается в деепричастиях «ждя», «пия», «вия», «пиша», «тяня»? Почему мы невольно заменяем эти деепричастия другими, например, «ожидая», «выпивая», или оборотами: «в то время, как я вил», «в то время, как я писал», «когда я тянул»?

Почему? Я не могу найти ответа на этот вопрос. Это — «прихоти» языка...

Или вот простое русское слово «кочерга». Это слово нормально склоняется во всех падежах, кроме родительного множественного числа! Как сказать: «кочерг» или «кочерег»? Именно на эту тему Михаил Зощенко даже написал сатирический рассказ...

Однако вернемся к рассматриваемому вопросу.

Русский крестьянин, естественно всегда стоявший гораздо ближе к природе, чем горожанин, знает и употребляет в быту много слов, которые непонятны и чужды горожанину. К тому же существуют очень точные слова, известные только жителям некоторых областей — северных, средней полосы, южных, лесных, степных, примор­ских...

Вот, к примеру, слово «шаста». Что это такое? Мох, растущий на стволе дерева с северной стороны и защищающий его от холодных ветров. Я уверен, что многие миллионы — и я в этом числе — ни разу в жизни не упомянули в разговорном языке слово «шаста». Но значит ли это, что такое слово можно из нашего словарного фонда выбросить как ненужное?

Конечно, нет! И если оно практически не нужно огромному большинству населения, то это не значит, что его не употребляют в разговоре лесорубы, охотники и другие лица связанные с лесом.

А сколько таких чудесных слов в языке садоводов, рыбаков, пчеловодов, пастухов, сколько их в языке хлебопеков, портных, сапожников, слесарей, столяров, шахтеров — всей «великой армии труда», — и как всё это обогащает наш великий русский язык: каждое такое слово, идущее из народных глубин, — это песчинка, но из таких песчинок состоят величественные горные громады нашей родной речи...

А термины, свойственные людям особого занятия? Взять хотя бы специальный язык охотников. Мне с детства нравилось, например, что хвосты у разных животных носят у охотников особые названия: хвост волка — «по- лено», хвост лисицы — «труба», хвост зайца — «цветок», хвост гончей собаки — «гон», хвост сеттера — «перо», хвост борзой — «прави́ло» и т. д.

В чем практический смысл существования подобных слов? В экономии времени для их произнесения? Но едва ли слово «полено» много короче слов «волчий хвост». И чем такой «техницизм» помогает охотнику?

«Техницизм» здесь сливается с языковой традицией, с давней привычкой, а может быть и со стремлением к поэзии, столь характерному для нашего поэтического народа.