Сергей Клычков - Стихотворения

• Название: Стихотворения
• Автор: Сергей Клычков
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 1991
• ISBN: 5-268-01382-3

С каждым годом творчество Сергея Клычкова завоевывает все большее признание читателей. После выпуска первых поэтических сборников «Песни» (1911) и «Потаенный сад» он примыкает к новокрестьянскому направлению, во главе которого были Н. Клюев и С. Есенин. С большим мастерством Клычков разрабатывал мотивы русской песни и сказки. В 1937 году он был незаконно репрессирован, и его самобытная поэзия и проза на многие десятилетия были преданы забвению. В настоящую книгу вошло лучшее из поэтического наследия С. Клычкова.

---

С февраля по июль 1937 года Клычков, в соответствии со вновь заключенным издательским договором, продолжил текущую работу над переводом других глав эпоса «Манас». По словам В. Н. Горбачевой, «он спокойно и страстно отдался работе, уже не думая, что каждое название, каждая деталь, пусть взятая из подстрочника, может быть истолкована самым фантастическим образом: раз заказали продолжение, значит, признали полезной его работу. Как нужно это сознание художнику!»[29].

Однако в ночь с 31 июля на 1 августа 1937 года поэт был арестован. В. Н. Горбачева запомнила эту ночь на всю жизнь:

«Около полуночи — неожиданные, очень громкие, злые удары. Я вскочила и с неосознанной еще тревогой бросилась к двери. В дом вошли трое, сказав что-то в темноту. (В саду были еще люди). Я повела их в комнату Сергея Антоновича. Он зажег свечу, прочитал ордер на арест и обыск… и так и остался сидеть в белом ночном белье, босой, опустив голову в раздумье. Очень он мне запомнился в этой склоненной позе, смуглый, очень худой, высокий, с темными волосами, остриженными в кружок. В неровном, слабом свете оплывающей свечи было в нем самом что-то такое пронзительно-горькое, неизбывно-русское, непоправимое… Хотелось кричать от боли»[30].

Варвара Николаевна тут же начинает хлопотать за мужа. Она пишет письма Сталину и Ворошилову, обращается через посредство художника А. Г. Репникова (оформителя «Алмамбета») к Калинину…, Всё оказалось тщетным. «Жене сказали, — вспоминала Надежда Мандельштам, — что он (Клычков. — С. С.) получил десять лет без права переписки. Мы не сразу узнали, что это означает расстрел. Говорят, что он смело и независимо держался со следователем. По-моему, такие глаза, как у него, должны приводить следователей в неистовство…»[31]

В 1956 году вдова и сын Клычкова получили справку о реабилитации поэта и справку, где указывалась дата его смерти — 21 января 1940 года. Лишь в 1988 году выяснилось, что эта дата была фальсифицированной. Вот что ответила Военная коллегия Верховного суда СССР 6 июля 1988 года на повторный запрос дочери поэта Е. С. Клычковой об обстоятельствах гибели отца:

«Клычков Сергей Антонович… был необоснованно осужден 8 октября 1937 года Военной коллегией Верховного суда СССР по ложному обвинению в том, что якобы с 1929 года являлся членом антисоветской организации „Трудовая крестьянская партия“, имел связь с Л. Б. Каменевым, проводил антисоветскую деятельность в идеологической области. Клычков С. А. был приговорен к расстрелу. Сведениями о точной дате исполнения приговора не располагаем, однако известно, что по существовавшему в то время положению такие приговоры исполнялись немедленно по вынесении. Места захоронения осужденных к расстрелу не фиксировались»[32].

Слезы, горечь и страданье Смерть взяла привычной данью… Но неизъяснимый свет, пронизавший все творчество Сергея Клычкова, дошел к нам через десятилетия мрака и замалчивания. Дошел, — теперь уже навсегда, — чтобы светить всем, подлинно любящим великую русскую поэзию.

Сергей СУББОТИН

ПОТАЕННЫЙ САД

«Я всё пою — ведь я певец…»

Я всё пою — ведь я певец,
Не вывожу пером строки:
Брожу в лесу, пасу овец
В тумане раннем у реки…

Прошел по селам дальний слух,
И часто манят на крыльцо
И улыбаются в лицо
Мне очи зорких молодух.

Но я печаль мою таю,
И в певчем сердце тишина.
И так мне жаль печаль мою,
Не зная, кто и где она…

И, часто слушая рожок,
Мне говорят: «Пастух, пастух!»
Покрыл мне щеки смуглый пух
И полдень брови мне ожег.

И я пастух, и я певец,
И все гляжу из-под руки:
И песни — как стада овец
В тумане раннем у реки…

1910–1911

САД

Ручеек бежит по лугу,
А мой сад на берегу,
Он стоит невидим другу,
Невидим врагу…

Ой ли сад любви, печали,
А в нем ветки до земли —
Да они весной почали,
По весне цвели…

Не услышать другу гуслей,
Не гулять в моем саду,
А и сам-то я из саду
Ходу не найду!..

На певучем коромысле
Не носить с ручья воды,
Где поникли, где повисли
Ягоды, плоды —

Где встает туман по лугу
На высоком берегу,
Да где нет дороги другу,
Нет пути врагу!..

1912–1913

«В овраге под горою…»

В овраге под горою,
Под сенью бирюзовой
Стоит мой теремок.
Вечернею порою
У окон вьются совы,
Над кровлею дымок…
Я одинок, как прежде,
С надеждою земною
В далекой стороне,
И месяц надо мною
В серебряной одежде
Плывет по старине…
И прежний сон мне снится,
И так я счастлив снова
В последний, может, раз:
У окон плачут совы,
Над кровлею зарница,
На страже звездный час.
И месяц, уплывая,
Все ниже в тучах, ниже,
И я в стране другой
Тебя, друг, не увижу —
Тебя я не узнаю,
Друг, друг мой дорогой!..

1912–1913

«Образ Троеручицы…»

Образ Троеручицы
В горнице небесной
В светлой ризе лучится
Силою чудесной.

Три руки у Богородицы
В синий шелк одеты —
Три пути от них расходятся
По белому свету…

К морю синему — к веселию
Первый путь в начале…
В лес да к темным елям в келию —
Путь второй к печали.

Третий путь — нехоженый,
Взглянешь, и растает,
Кем куда проложенный,
То никто не знает.

<1910>

«По лесным полянам…»

По лесным полянам
Вкруг родной деревни
За густым туманом
Ходит старец древний…

Всюду сон глубокий
От его улыбки,
Под его рукою
Опадают липки…

Всюду сон глубокий
От его улыбки…
И бегут потоки
За его клюкою…

И висит иконой
Месяц над полями,
И кладет поклоны
Старец мудрый, старый…

И кладет поклоны
Старец мудрый, старый
За поля и яры
В заревое пламя…

Старец, старец древний
По лесным полянам
Вкруг родной деревни
Ходит за туманом…

1912–1913

ДЕТСТВО

Помню, помню лес дремучий,
Под босой ногою мхи,
У крыльца ручей гремучий
В ветках дремлющей ольхи…

Помню: филины кричали,
В темный лес я выходил,
Бога строгого в печали
О несбыточном молил.

Дикий, хмурый в дымной хате
Я один, как в сказке, рос,
За окном стояли рати
Старых сосен и берез…

Помолюсь святой иконе
На соломе чердака,
Понесутся, словно кони,
Надо мною облака…

Заалеет из-за леса,
Прянет ветер на крыльцо,
Нежно гладя у навеса
Мокрой лапой мне лицо.

Завернется кучей листьев,
Закружится возле пня,
Поведет, тропы расчистив,
Взявши за руку меня.

Шел я в чаще, как в палате,
Мимо ветер тучи нес,
А кругом толпились рати
Старых сосен и берез.

Помню: темный лес, дремучий,
Под босой ногою мхи,
У крыльца ручей гремучий,
Ветки дремлющей ольхи…

<1910,1913>

«Печаль, печаль в моем саду…»

Печаль, печаль в моем саду,
Пришла тропой лесною…
А сад мой цвел во всем году,
Теперь завял весною…

Не гнется легкая стрела
На легком самостреле…
Не слышно утром у села
Серебряной свирели…

Уж не гляжусь в лесной ручей,
Проснувшись с песней птичьей…
И не туманит мне очей
Ни взор, ни стан девичий…

Твердят: печаль — старик слепой!
Кого же я, счастливый,
Бродя поросшею тропой,
Так долго жду у ивы?

<1910>

«У деревни вдоль тропинок…»