Дэвид Бирн - Весь мир: Записки велосипедиста

• Название: Весь мир: Записки велосипедиста
• Автор: Дэвид Бирн
• Издательство: Амфора
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-367-01180-7

Культовый музыкант и композитор, обладатель «Оскара» и «Грэмми», основатель великих Talking Heads предстает в этой книге с новой стороны — как путешественник и рассказчик.

Однако талантливый человек талантлив во всем, и читать путевые заметки Дэвида Бирна необычайно увлекательно. Объездив без преувеличения весь мир, музыкант убедился, что лучше всего наблюдать жизнь разных городов с седла «двухколесного коня»: такая точка обзора — быстрее, чем при ходьбе, и чуть выше пешеходов — не даст заскучать, но при этом позволит рассмотреть городской пейзаж в деталях, недоступных пассажирам стремительно несущихся автомобилей или поездов. Велосипед хорош еще и тем, что оставляет время на размышления, — и Дэвид Бирн щедро делится с читателем своими мыслями о самых разных вещах: политике, музыке, архитектуре, истории и особенностях национального характера.

Точные, зачастую парадоксальные наблюдения музыканта составляют своеобразную карту мира — увиденного глазами велосипедиста.

---

© The Imperial War Museum, image ART2291

День еще в разгаре, солнце высоко, и я вновь качу на юг, за реку — теперь в Имперский военный музей, где устроена великолепная экспозиция камуфляжа, включающая два наряда, которые использовались на съемках моего фильма «Правдивые истории»! Есть здесь и корабль, покрашенный по всем правилам так называемого «слепящего» камуфляжа (см. фото выше).

Как выразилась моя подруга С.: «Где эта раскраска могла что-нибудь скрыть? В цирке, что ли?» В нашем представлении, камуфляж — обожаемые военными рисунки разноцветных пузырей, практичные и не очень, но, похоже, когда камуфляж только изобрели, это понятие вмещало в себя намного больше. Он не просто применялся для того, чтобы заставить предмет слиться с общим фоном леса или пустыни. Его также использовали, чтобы сбить с толку (как это делает, скажем, множество насекомых): заставить наблюдателя перепутать перед и зад, неправильно оценить форму (а значит, и назначение) объекта, его размеры. Где-то выскакивали забавные цистерны и баки, которые зрительно увеличивали размеры войска или отдельной колонны, где-то надувались «потемкинские» танки и артиллерия, которую потом можно было сдуть обратно и сложить до следующего раза. Небольшое подразделение могло тащить за собой фальшивые танки в надежде, что враг, видя превосходящие силы, воздержится от атаки.

Национальные стереотипы

Когда я поворачиваю назад в гостиницу, солнечный свет уже начинает тускнеть. По извилистым переулкам приятно ездить, особенно в солнечную погоду. Дома обладают уютными для глаза пропорциями, здесь расположился «загородный город», как называет эти кварталы С. Во многих районах, должно быть, действуют какие-то ограничения на высоту застройки. За многие годы это заставило город разрастись сверх всякой меры, что в свою очередь усилило движение. Здания по большей части не выше десятка этажей, и эта шкала, а также детали архитектуры повествуют о том, как англичане видят себя — как народ и как нацию. «Пусть мы утонченные, искушенные, шикарно одетые сливки общества, пусть мы титаны мысли, завоеватели и первопроходцы, все равно в глубине души все мы — простые деревенские жители». Я не хочу сказать, будто архитектура в буквальном смысле что-то рассказывает — как надписи, выбитые на стенах. Этот рассказ ведется метафорически. С помощью рам и подоконников, с помощью неброских нарядов королевы и охотничьих костюмов членов королевского семейства. Вездесущие окна, разделенные на множество маленьких окошек, куда лучше сохраняют уют, дают защиту и покой, чем современные окна от пола до потолка. Их стеклышки ведут за город, к идеализированному мифу о простой жизни на лоне природы.

Я выбираюсь из сетки переулков на оживленные улицы вроде Реджент-стрит и Пикадилли, где вообще-то страшновато ехать на велосипеде, петляя среди всех этих громадных красных автобусов. Специальной велодорожки здесь никто не предусмотрел, но мне более-менее повезло с погодой и движением.

Я выпиваю с Верити Макартур из «Раундхауса», недавно перестроенного концертного зала, и Мэттью Байэмом Шоу, продюсером постановки «Фрост и Никсон», не говоря о прочих. Я встречаюсь с ними в частном клубе в Ковент-Гарден, называющемся «Больница», недавно открытом Дэйвом Стюартом (парень из Eurhythmics) в бывшем здании, хм, больницы. Почти все завсегдатаи сидят за ноутбуками, выставленными на журнальные столики. Они общаются друг с другом, отправляют электронные письма и моментальные сообщения (я так думаю), пьют — всё одновременно. Быть может, все они неистово заняты переговорами в каких-то социальных сетях — лихорадочно пытаются выяснить, чем стоит заняться нынешним вечером? Или, может статься, взаимодействия с живыми людьми им уже недостаточно?

Местные жители обожают свои частные клубы, причем, как я слышал, в некоторые из них женщин начали пускать только в 80-е годы прошлого века. Должно быть, это наследие классовой системы, которая упорно цепляется за жизнь в стольких разнообразных формах. В этом мире каждому надлежит по возможности отделять себя от простолюдинов — в манере говорить, в одежде и, разумеется, в выборе места для выпивки. Если не относишься к высшим слоям общества, придется выстраивать стены, которые отделят от всех тех, кто располагается ступенью ниже, или даже тех, кто, хоть и равен по положению, но чем-то отличается. Знатокам джаза нужны одни клубы, простым работягам — другие. И как только каждый займет свое место — в заведении, где можно выпить в окружении себе подобных, в данном случае, — в мире воцарятся порядок и покой.

Другим пережитком системы классов и каст остается вера в то, что каждому следует оставаться на своем месте, согласно положению в иерархии. Иметь неподобающие связи, работу и даже (или в первую очередь!) мысли — дурной тон, на таких людей смотрят с негодованием. Такое поведение считается претенциозным (если стремишься забраться повыше) или неестественным (если спускаешься по социальной лестнице). Фильм о жизни покойного Джо Страммера высвечивает его безупречное, едва ли не аристократическое воспитание и то, как ловко ему удавалось скрывать эту часть своей жизни (или, в любом случае, не выставлять ее напоказ), которая не очень-то вязалась с образом того анархически настроенного панк-лидера в поисках справедливости, которым ему предстояло сделаться. Лично я всегда считал позу непредсказуемого нигилиста подозрительной, вне привязки к воспитанию, но годы спустя Страммер и помогавшие ему музыканты увлеклись совершенно другой музыкой, которая уже не требовала поддерживать имидж «героя рабочего класса». В каком-то смысле, пожалуй, Джо испытал немалое облегчение. Точно так же принца Чарлза поносят все кому не лень, стоит ему заикнуться об органическом сельхозпроизводстве или о промахах современной архитектуры и городского планирования. Суть критики, которая обрушивается на беднягу Чарлза, обычно сводится к поговорке «монархов должно быть видно, но не слышно», ничего более существенного. И вообще, какая разница, откуда явился человек? Разве о нем нельзя судить по его собственным поступкам, достижениям, словам — а не по касте, в которой его угораздило родиться?

Все счастливые семьи… оригинальны

Я встречаюсь с Майклом Моррисом из организации «Артэнджел», занятой поддержкой и развитием искусств, на открытии галереи. У входа выставлены охранники, и я замечаю кого-то со списком приглашенных в руке. В электронном письме от Майкла было сказано, что он внесет нас в список. На открытии галереи? Что ж, теперь многие галереи в Нью-Йорке нанимают охрану, совсем как в музеях, так что, наверное, следующим шагом станет появление списков гостей и бархатных шнуров при входе.

Довольно занятное местечко эта галерея: в производственной зоне посреди грубого, приземленного Хэкни — этаж за этажом выставочного пространства, а наверху большой зал со стеклянной стеной и балконом, с видом на силуэт города. Девушки разносят на подносах бокалы с шампанским. Галерея открылась выставкой живописи покойной Элис Нил, портретистки, многие десятилетия творившей в Нью-Йорке. Ее долго высмеивали за старомодный, консервативный стиль (подумать только, портреты маслом), а потом, уже на закате своей жизни, Элис пережила короткий взлет признания. И вот сейчас, десятки лет спустя, растет новая волна признания. Быть может, ее работы выглядят сегодня провидческими? Быть может, это их свойство проявляется каждое десятилетие или около того — всякий раз, когда очередная поросль молодых художников увлекается чем-то, напоминающим ее творения? И в таком смысле эти ее портреты нужны нам, чтобы оценить современное искусство — и, в свою очередь, взвесить настоящее на весах прошлого?

Снимок предоставлен галереей Валерии Миро © Grayson Perry

Меня знакомят с Грейсоном Перри — гончаром-трансвеститом, несколько лет тому назад получившим премию Тернера. «Пришло время и горшечнику-трансвеститу получить этот приз!» — вскричал он, когда премия досталась ему. А еще он заметил, что куда важнее то, что приз получает человек, работающий с глиной, чем его сексуальные пристрастия. Грейсон прав. У меня есть один из его горшков. Он покрывает их изображениями и текстами, как правило, довольно грубого содержания. Ниже один из них, под названием «Скучные невозмутимые люди».

Ian Hodgson/Reuters

Перри был в наряде викторианской куколки, из-за чего напоминал Алису в Стране Чудес, когда та вдруг выросла. Белые кудри парика, платье с передником в цветочек и голые ноги в розовых носочках с кружевными оборками, упрятанные в белые кожаные сандалии… И где он только находит все эти штуки нужного размера? Не иначе, кто-то шьет их на заказ? Да, кивает Грейсон, и они обходятся весьма недешево.