Наталья Чеха - Не царская дочь

• Название: Не царская дочь
• Автор: Наталья Чеха
• Жанр: Современная проза

Одна ее бабка — дворянка — родилась и выросла на каторге, в семье ссыльных террористов-боевиков, в окружении зарешёченных окон и деревянных лагерных нар. Сумела ли она выйти на свободу из тюремного заключения?

Другая — батрачка — была вскормлена коммунистической идеей и, едва оперившись, повязала вокруг коротко стриженной головы красную косынку — феминистический символ пост-революционной эпохи. Отразилось ли это на ее женской судьбе?

Мать появилась на свет в 37-м, в ту самую пору, когда за каждый вздох было принято благодарить не родителей, а Кремлевского Усача. Сумел ли Великий Сталин сделать своих дочерей счастливыми?

Сама героиня повести — дитя 60-х, времени перемен и оттепели, которая, казалось, растопит и отогреет души уставших от экспериментов советских людей и позволит им, наконец, действительно вольно, полной грудью дышать в необъятной и богатой родной стране. Оправдались ли эти надежды? Какой выросла дочь «шестидесятников»? Что унаследовала она по своей женской линии? Обретена ли её представительницами так долго вожделеваемая свобода, или все они так навсегда и остались «детьми лагерей» — государственных или своих собственных, внутренних?

Об этом — умно, психологично, честно, в чем-то даже беспощадно и слишком откровенно, нелицеприятно обнажая правду, много лет хранившуюся под грифом «секретно», без прикрас и жалости к себе, сумела написать Наталья Чеха. Великолепный язык и глубина проникновения в суть вещей ставят эту книгу в ряд лучших произведений современной российской прозы.

---

Наталья Чеха Не царская дочь

О чём эта книга?

Главная героиня моей книги, от лица которой ведется повествование, на первый взгляд — состоявшаяся женщина, добившаяся определенного жизненного статуса.

Она подходит к тому возрастному рубежу, за которым принято подводить первые — промежуточные — итоги. Осмысливая их, она приходит к выводу, что всё сложилось не так, как представлялось в юности. Хотелось одного, а получилось — совсем другое. Почему?

В поисках ответа на этот вопрос она проникает в тайны своей родословной, и фигуры предков, преимущественно — по женской линии, вдруг начинают «проступать», «проявляться» на карте её судьбы. Хорошо это или плохо? Что они передали ей? Какой «билет» вручили? Тот ли «багаж» запаковали, с которым можно уверенно шествовать по жизненной дороге? И вообще — нужен ли ей этот «багаж»? Не заключает ли он в себе некую заданность, предопределенность, фатальность? Насколько он — необходим, и насколько — опасен? Где граница между родом — сильным, прочно укорененным деревом, и отдельной личностью — ответвившейся от этого мощного ствола? Обречена ли героиня книги на то, чтобы быть марионеткой в руках своего прошлого — прошлых поколений, прошлого социального строя, прошлых понятий и «преданий старины глубокой», или она — полностью свободна в выборе и не связана родовыми путами?

Книга повествует об опыте ее знакомства с самой собой. Из чего она «слеплена»? Что составляет её сущность? Как это влияет на её жизнь, здоровье, волю, желания, вкусы и пристрастия, поведение, мысли и чувства? Хорошо ли ей от такого положения вещей? Можно ли его изменить? И нужно ли?

С уважением — автор.

Глава1 О гражданах-мазуриках и дрожащем щенке

— А почему только я? Почему других эта участь миновала?

— Ты уверена, что миновала?

Что ты знаешь об этих других? Выжили ли они вообще?

(Из разговора)

Как часто, «вживаясь» в роли своих «сильных» предков, мы испытываем настоящее удовлетворение! Мы сразу понимаем, откуда в нас весь этот жизненный, энергетический «кураж»! Эсэрки, поборницы справедливости, карательницы, смелые амазонки, презирающие всякие «нюни» и «сопли» — это ли не гордость для меня, тоже умеющей так красиво и лихо нестись по жизни на быстроногом ахалтекинце?

Моя прабабка была левой эсэркой и умерла на каторге. Об этом факте своей родословной я узнала как раз тогда, когда больше всего на свете жаждала понять причины той каторги, в которую к тому времени превратилась моя жизнь. Стоя на дымящихся руинах своего жизненного пространства и недоуменно оглядывая содеянное, я вдруг осознала, что оно мне не совсем нравится. И тогда возникло желание сопоставить некоторые исторические параллели, проанализировать их. Попытаться понять — из чего же, из чего же, из чего же сделаны «девчонки» нашего рода (да и нашего времени)? Ведь именно этот «материал» был использован для «делания» меня самой.

В ходе обретения идентичности возник еще более острый, чем «кто же я на самом деле такая?», вопрос: «что со всем этим делать?» Ответ, найденный — не скрою! — в слезах и муках, сложился примерно такой: со всем этим надо просто жить. Не оригинально? И слава Богу! Ничего не меняет? А вот тут не соглашусь. Правда, в отличие от иллюзии, всегда что-то меняет. Самое главное, сущностное, стержневое. «Знал бы — соломки подстелил» — как раз про это. Знала бы, к каким чудачествам имею склонность, не свернула бы на ту улицу, где ищут приключений такие же чудаки. А, может быть, и свернула бы — но уже сознательно. Честный выбор — он ведь дорогого стоит!

И — еще важное, что пришло: по-настоящему значима только Личность и внутренняя тайна, присущая ей, а не та мишура, та аббревиатура, под которой она выступает. Моя прабабка начертала на своем знамени «эСэР», ее потомки гордились тем, что их родина — «эСэСэСэР», но по жизни и то, и другое оказалось «левым». К нашей внутренней, глубинной сущности политика имеет ну разве что очень косвенное отношение. Как фон, как пейзаж, в интерьере которого разворачивается действо. Если бы можно было убрать одну декорацию, свернув ее, предположим, в рулон, как свертывают обои, и развернуть, раскинуть другую — разве изменилось бы при этом содержание души человеческой? Разве меньше стало бы страданий, метаний, горестей и радостей, сомнений и внутренней борьбы? Разве перестал бы человек мучиться, бояться, любить, умирать? Нет, и еще раз нет!

Другой разговор, что можно некоторые сомнения разрешать более мирным путем, а некоторые страдания — значительно ослабить. Как говорится, обойтись без «уголовщины», без тех кровавых жертв и тотальных разрушений, которые я наблюдаю сплошь и рядом на примерах собственной жизни и жизни моих подруг.

В большинстве своем все мы — с несчастливой женской судьбой. Одна — без всяких на то четких мотиваций — уклоняется от объятий. Другая — обнимает, но, как правило, до смерти. Третья — не знает, кого обнимать. Четвертая — знает, кого, но не знает, как. Пятая — ищет объятий, но не находит. Шестая — находит, но всегда не то, что искала…

Мы увлекаемся внешними смыслами, отдаляясь от себя, от своего внутреннего, настоящего «я», которое лишь частично определяется происхождением и воспитанием. В каждом из нас есть нечто большее, некая глубина, о существовании которой мы точно знаем. И мы всю жизнь тоскуем по этой глубине, не умея нащупать путей, к ней ведущих.

А ведь порой достаточно просто отойти от мысленных стереотипов. Например, осознать, что мы — не только дети своих родителей, своей страны, своего времени. Мы — не только «хорошие матери», «верные подруги», «добрые соседи», «грамотные специалисты своего дела», «порядочные люди», «наследники славной династии», «преданные партийцы». Каждая из нас (я говорю о женщинах, но в равной степени это может быть отнесено и к мужской половине человечества) воплощает в себе, как минимум, две ипостаси: «и тех, от кого ответвилась, и тех, кому ветви дала». А как максимум — множество субличностей, определенное содержание и сочетание которых и составляет нашу неповторимость. Нашу уникальную, ни на чью не похожую, жизненную историю. До какого-то момента она может совпадать (по отдельным параметрам!) с так называемыми «общечеловеческими», или «родовыми», или «партийными» ценностями, но по мере взросления — как при разрывании пуповины, которое происходит неизбежно, иначе не была бы возможной сама жизнь! — история становится все более обособленной. И только находясь в этом обособленном состоянии, я бы сказала — самостоянии, человек обретает себя. И тогда он готов к отношениям — и со своим прошлым, и с настоящим, и с будущим. Причем, независимо от того, царского он рода или произошел от кого попроще, богат или не очень, в браке или одинок, красив или обыкновенен, талантлив или бездарен. В противном же случае он обречен на то, чтобы быть марионеткой в руках прошлого: прошлых поколений, прошлого социального строя, прошлых понятий и «преданий старины глубокой», собственного прошлого, наконец. Все это полезно знать, но, как говорил апостол, ничему нельзя позволять обладать нами.

А знание всегда означает приближение. Контакт. Знакомство. В данном контексте — знакомство с самим собой. Из чего я «слеплен»? Что составляет мою сущность? Как это влияет на мою жизнь, мое здоровье, мою волю, мои желания, мои вкусы и пристрастия, мое поведение, мои мысли и чувства? Хорошо ли мне от такого положения вещей? Можно ли его изменить? И нужно ли?

Вопросов здесь — бесчисленное множество. Ответы же у каждого свои.

Мои — в этой книге.

О том, что я должна ее написать (а, может быть, и не ее одну!), я знала всегда. Нет, конечно, я не имею в виду свои ранние годы — они протекали в счастливом неведении собственного писательского предназначения. Главным моим деланием в то время было исследование пространства, в которое меня вытолкнуло безжалостное материнское лоно.

И первые же наблюдения, сделанные мною в возрасте примерно трех лет (время проявления начальных сознательных умозаключений), ничего особо радостного об этом пространстве мне не поведали.

Так, я узнала, что в мягкой, изумрудно-зеленой траве, выстилающей обе стороны маленького переулка моего детства с таким же названием — Зеленый, могут скрываться большие ржавые гвозди, куски битого стекла, острые камни, обглоданные собаками говяжьи кости и другие невидимые глазом «сюрпризы», столкновение с которыми неизменно приводило меня, любящую носиться босиком и с оголенным торсом, в кабинет хирурга. Там я истошно вопила, вырываясь из цепких рук в бледных резиновых перчатках, этих ненавистных рук с зажатыми в них скальпелями, пинцетами или специальными ножницами с закругленными концами. Но силы были, как правило, не равны: скручивать и держать меня злобному хирургу помогала…мама. Или папа. Кто-то из них двоих, родимых. С заломленными назад руками я, конечно, не могла уже сопротивляться эффективно, по-настоящему, но, что интересно, никогда не сдавалась. Никогда! Уже на последнем издыхании криком своим я оглашала всю двухэтажную поликлинику номер один, к которой была приписана по месту жительства, и гордо позволяла экзекутору обработать рану на моем колене. Или — зашить шрам на лбу. Или — вскрыть гнойник. После чего, посмеиваясь — здесь что, и вправду подумали, что я чего-то боюсь?! — столь же гордо покидала противно пахнущий, сверкающий мерзкой, противоестественной чистотой кабинет.