Флэнн О'Брайен - Третий полицейский

• Название: Третий полицейский
• Автор: Флэнн О'Брайен
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-7516-0157-2

Книги Флэнна О'Брайена удостаивались восторженных похвал Джойса и Грэма Грина, Сарояна и Берджесса, Апдайка и Беккета. Но мировую славу писателю принес абсурдистский, полный черного юмора роман «Третий полицейский», опубликованный уже после его смерти.

---

Из газет того времени явствует, что его исследования воды сопровождались преследованиями и булавочными уколами юриспруденции, равных которым не бывало со времен Галилея. Возможно, ответственным за это слугам закона послужит утешением сознание того, что их зверские, варварские махинации достигли успеха — они отказали потомству в ясных записях о значении этих экспериментов, а возможно, и во введении в эзотерическую науку о воде, которая устранила бы значительную толику наших земных болей и несчастий. Практически все, что сохранилось от работ Де Селби в этой области, — это его дом, где бесчисленные краны и по сей день находятся в том положении, в каком он их оставил, хотя новое поколение, отличающееся более деликатным умом, и отключило воду на входе ее в дом из магистрали.

Вода? Это слово было у меня и в мозгу, и в ушах. Дождь начинал лупить в окна, не мягкий и дружелюбный дождь, а крупные, сердитые капли, с огромной силой расхлюстывающиеся о стекло. Небо было серое и штормовое, из него слышались резкие вопли диких гусей и уток, напрягающихся поперек ветра на грубых своих перовых крыльях. Черные перепела резко орали из засад, а распухший ручей бормотал, как сумасшедший. Я знал, что деревья под дождем окажутся угловатыми и раздражительными, а булыжники будут холодно поблескивать в глаза.

Я безотлагательно стал бы вновь искать сна, если бы не громкие удары молота во дворе. Я поднялся и по холодному полу подошел к окну. За окном человек с мешками на плечах колотил молотком по деревянной раме, возводимой им во дворе участка. Краснолицый и сильнорукий, он хромал вокруг своей работы огромными неуклюжими шажищами. Рот у него был полон гвоздей, ощетинившихся в тени усов, как зубы. Я смотрел, а он выдергивал их по одному и идеально забивал в мокрое дерево. Он остановился проверить своей огромной силой, крепка ли перекладина, и случайно выпустил из рук молоток. Он неловко нагнулся и поднял его.

Ты заметил что-нибудь?

Нет.

Молоток, молодой человек.

По виду молоток как молоток. А что?

Ты что, ослеп? Он упал ему на ногу.

Да?

А он и усом не повел. По его реакции можно подумать, что это перышко.

Тут я издал резкий возглас восприятия, немедленно поднял раму окна и высунулся в негостеприимный день, возбужденно подзывая рабочего. Он любопытно посмотрел на меня и подошел, дружелюбно и вопрошающе хмуря лицо.

— Тебя как зовут? — спросил я его.

— О'Фирса, средний брат, — отвечал он. — Выдь-ка сюда и помоги мне столярничать по-мокрому.

— У тебя деревянная нога?

В ответ он нанес по своему левому бедру могучий удар молотком. Его эхо гулко прокатилось по дождю. Паясничая, он приложил к уху согнутую ладонь, как бы напряженно вслушиваясь в произведенный им звук. Потом он улыбнулся.

— Я тут строю высоченную виселицу, — сказал он, — и корячусь, где земля бугристая. Мне бы не помешала помощь компетентного помощника.

— Знаешь Мартина Финнукана?

Он поднял руку, отдал по-военному честь и кивнул.

— Он ведь мне почти родственник, — сказал он, — но не совсем. Он состоит в близких отношениях с моей кузиной, но жениться они не поженились, все времени не выходит.

Тут я резко ударил своей собственной ногой о стену.

— Слыхал? — спросил я его.

Он вздрогнул, потом пожал мне руку и, приняв по-братски преданный вид, спросил меня, правая или левая.

Набросай-ка записочку и пошли его за помощью. Нельзя терять время.

Я сразу так и поступил, прося Мартина Финнукана прибыть и спасти меня в последний момент от удавливания насмерть на виселице и сообщая, что ему надо бы поторопиться. Я не знал, сумеет ли он явиться, как обещал, но в моем нынешнем опасном положении имело смысл пробовать все что угодно.

Я видел, как г-н О'Фирса быстро удаляется сквозь туманы, внимательно продевая свой путь сквозь пронзительные ветры, гоняющие по полям, — с опущенной головой, мешками на плечах и решимостью в сердце.

После этого я пошел обратно в кровать — попробовать забыть свою тревогу. Я произнес молитву за то, чтобы ни один из других братьев не был в отъезде на семейном велосипеде, ибо он понадобится, чтобы быстро доставить мою записку капитану одноногих людей. Потом я почувствовал, что во мне начинает мерцать судорожная надежда, и снова заснул.

X

Когда я снова проснулся, две мысли пришли мне в голову настолько слитно, что казались слипшимися воедино; я не знал точно, какая пришла первой, их трудно было разделить и разглядеть по отдельности. Одна была счастливой мыслью о погоде, о внезапной яркости дня, прежде раздраженного. Другая намекала, что это, может быть, вовсе не тот же самый день, а совсем другой, и, возможно, даже и не следующий день за тем, сердитым. Я не мог рассудить этот вопрос и даже не пытался, а растянулся на спине и предался своей привычке смотреть в окно. Которым бы из дней он ни был, день это был нежный — мягкий, волшебный и невинный, с большими плаваньями белых облаков, спокойных и неприступных в высоком небе, продвигающихся, как царственные лебеди по тихим водам. И солнце тоже пребывало по соседству, неназойливо распределяя свое очарование, окрашивая бока неодушевленных предметов и оживляя сердца одушевленных. Небо было голубое, без расстояния, ни близкое, ни далекое. Я мог глядеть на него, сквозь него и за него и все же ничем не ограничиваемо видеть все ближе и яснее деликатную ложь его небытия. Птица пела соло из недалека, лукавый грач в темном кусте, возносящий хвалу на своем родном языке. Я слушал и был полностью с ним согласен.

Затем другие звуки донеслись до меня из расположенной неподалеку кухни. Пробудились полицейские и занялись выполнением своих непостижимых задач. Пара их огромных башмаков протопает по каменным плитам, сделает паузу и затем протопает обратно. Другая пара протопает в другое место, пробудет там чуть дольше и вновь протопочет назад, обрушиваясь тяжелее, как будто тащит большую тяжесть. Потом четыре ботинка вместе твердо топают к главному входу, и немедленно раздается длинный вспоротый звук брошенной на дорогу воды, большого ушата ее, шваркнутого единым комом, дабы упасть на сухую землю.

Я поднялся и стал надевать одежду. Через окно мне было видно виселицу из неотесанного леса, вздымающуюся высоко в небеса, не такую, какой ее оставил О'Фирса, чтобы методически проложить себе путь сквозь дождь, а совершенную и готовую к своей темной судьбе. Этот вид не вызвал у меня ни слез, ни даже вздоха Мне подумалось, что все на свете печально, слишком печально. Сквозь стойки сооружения виднелась добрая местность. С вершины виселицы и в любой-то день открылся бы славный вид, но сегодня он будет расширен еще миль на пять благодаря ясности воздуха. Чтобы удержать слезы, я принялся уделять особое внимание одеванию.

Когда я почти закончил, сержант с большой деликатностью постучал в дверь, крайне вежливо вошел и пожелал мне доброго утра.

— Я заметил, что другая кровать выглядит, как будто на ней кто-то спал, — сказал я, лишь бы что-то сказать. — Это были вы сами или Мак-Кружкин?

— Это, скорее всего, полицейский Лис. Мак-Кружкин и я здесь сном вообще не балуемся, больно это дорого, играй мы в такую игру, мы бы через неделю померли.

— А где же вы в таком случае спите?

— Под низом, там вон — за бределом.

Он задал моим глазам правильное направление своим коричневым большим пальцем. Оно шло вдоль по дороге, туда, где тайный поворот налево вел в рай, полный дверец и духовок.

— А почему?

— Чтоб сберечь продолжительность жизни, молодой человек. Там, внизу, выходишь изо сна таким же молодым, каким и входишь в него, и, пребывая во сне, не блекнешь, время не засчитывается в то, сколько прослужат костюм и ботинки, и одежду снимать тоже не обязательно. Вот это-то и пленяет Мак-Кружкина, это и чтоб не бриться. — Он добродушно посмеялся при мысли о товарище. — Комик, а не человек, — добавил он.

— Что же Лис? Он где живет?

— За бределом, я думаю. — Он снова ткнул в направлении места, расположенного налево. — В дневное время он где-то там, внизу, за бределом, но мы его там ни разу не видели, может, он там в раздельной части обретается, которую нашел на другом потолке в другом доме, и вообще, необоснованные скачки рычажных показаний как раз и наводят на мысль о том, что имеет место несанкционированное вмешательство в работу механизма. Он безумен как проклятый, неоспоримый тип и человек неуправляемых неточностей.

— Тогда почему он тут спит? — Я был совсем не в восторге от того, что этот призрачный человек ночью побывал в одной комнате со мной.

— Чтоб истребить его и распустить и чтобы не держать его целиком вечно в неиспользованном виде внутри себя.

— Что целиком?

— Все время своей жизни. Он хочет побыстрее истратить как можно большее его количество, и неполный рабочий день, и сверхурочное время, чтобы поскорей умереть. Мак-Кружкин и я мудрее, мы еще не устали быть собой, мы его экономим. У него, я думаю, есть мнение, что там, дальше по дороге, имеется поворот направо и, вероятно, туда-то он и стремится, он думает, что лучший способ его найти — это умереть и вывести всю жизненность вон из крови. Я не верю, что существует дорога направо, а если и есть, наверняка потребовалась бы дюжина трудолюбивых работников на одно только приглядывание за приборами по утрам и вечерам. Как вы прекрасно знаете, правое куда каверзнее левого, вы были бы просто поражены, как много бывает подвохов справа. Мы находимся лишь в самом начале пути познания правого, нет ничего более обманчивого для неосторожных.