Неизвестен Автор - Разнотравие, Сказки

• Название: Разнотравие, Сказки
• Автор: неизвестен Автор
• Жанр: Прочая детская литература

---

Автор неизвестен Разнотравие, Сказки

Разнотравие. Сказки

[ЧАСТЬ I]

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

"Разнотравье" -- хорошее слово. Теплое. Лето представляется, солнечное такое. Трава уж как минимум по пояс, цветет все; горячий воздух, напитанный медвяным духом, активно сотрясается крыльями пчел, бабочек и прочих стрекоз. Опять же -- чуть позже -- сенцо, на котором так и тянет поваляться, лениво думая о чем-нибудь приятном или же сочиняя какую-либо безделицу. Ну, а где трава да сенцо, да солнце над лугом -- там и молоко парное, и... продолжать можно до бесконечности -- и нет этой бесконечности приятнее.

А еще "Разнотравье" (а точнее "Разнотравие", а еще точнее -"Разнотравiе" -- так эти добры люди предпочитают себя величать) это: Михаил "Рыба" Посадский, Вячеслав "Ворот" Каменков, Валерий "Валда" Ершов, Павел "Пашка Страшной" Давыдович, Анна "Данилка" Холодякова, Александра Никитина, Митя Кузнецов и Потурай Владимир (такоже и в миру). Все вместе -- группа из Рыбинска, что в Ярославской губернии, из Пошехонского то бишь уезда. Играют -- как не сложно догадаться из названия, добротный славянский фолк, подмешивая в него изрядную долю всяческих современных новомодных веяний, отчего их музыка становится только интереснее...

О разнотравской музыке можно говорить долго и со вкусом, но лучше ее один раз услышать (что можно сделать, например, на сайте группы http://raznotravie.rdc.ru). А вот о чем сказать хочется -- кроме чудных песен своих пишут ребята замечательные сказки; особенно Потурай и Рыба преуспели в этом (к слову, первый еще и инструменты музыкальные творит да правит, второй же большую часть песен сочиняет). И хотя герои этих баек -сами музыканты и их друзья, читать их приятно и тем, кто не знает ничего ни о группе, ни о ее участниках (ну, а тем, кто знаком с разнотравским творчеством -- тем вдвойне занятно!).

Да вот вы хоть сами попробуйте!..

Дм. Урюпин

Про Еремеевну

Семеро их,

Семеро их,

Семеро их с ложками,

Семеро по лавкам их ...

Было ли енто на самом деле -- точно, однако, не скажу. Поговаривают будто и не было вовсе никакой бабки, и что случай энтот, весь как есть выдуманной. Ничего мол такого-этакого. Даже и близко мол не было. Но все ж таки обстоятельства складываются в пользу. Иной раз кто-то возьми да и сбрехни что-нибудь такое, что не иначе как к этому запутанному делу только и относится. Я то поначалу конешно тоже пребывал в неясности -- одни одно говорят, другие -- другое -- не разберешь. Да и утихло было дело -- то, не вспоминали давно. Кого ни спросишь -- не помню, да не знаю, вроде было, да вроде как и нет. Вопщем утихло. Ну, я уж было и решил -- мне одному и пригрезилось. На вроде как во сне. Но уж совсем как-то красочно и в подробностеях. Ну да ладно, вроде забылось. А тут как-то после байны сидим на веранде. Хорошо так. Попарились-то добро, а тут тебе и чай крепкой и все такое прочее. Самовар горячий блестит, в ем абажур отражается, вкруг которого мошки всякии кружатся, вопщем в мире как бы равновесие какое-то образовалось. Да под хорошую-то закусочку, как говориться... Ну и посидели. Добро. Тут и разговоры всякие об разном. Тут тебе и про устройство вселенной и виды на урожай и про баб, разумеется, тоже как уж без них-то. Ну за разговорами время проходит, пространство как водится тоже убывает. Стемнело. Звезды на небе яркие -- яркие. Мерцают. Климатические условия располагают к философии. Ну и потихоньку-то угомонились все, сидят на крылешке, на звезды смотрят, курят, молчат. Одним словом -- равновесие.И тут: слышу я Валдушкин голос. Тихо так.Но я-то близехонько сидел и все как есть разобрал. Вопщем слышу: "Не убивал я бабки Еремеевны." И все. Так и сказал. Подхожу я к нему, а он за столом сидит, голову на кулак положил, глаза закрыты -- вроде спит. Я ему, значится:" Валдушко, Валдушко." Нет, смотрю -- всамделе спит. Будить, конешно, я его не стал, но сам крепко задумался. Выходит было. Вопщем -отпишу все как есть.

Жила -- была, значит, такая бабка -- бабка Еремеевна. Махонькая такая старушонка. Сидела она на печи. Как помню -- все время так и сидела. Не слезамши. В обчественно-полезном труде никакого такого участия не принимала. Ни тебе посевная, ни тебе битва за урожай -- ничего такого -- сидела на печи. Да кабы только. А то ведь частушки пела. Да такие скверные, что аж до неприличности. Сидит, ноги свесила, валенками по печке стучит и частушки выкрикиват -- карахтер свой склочной обнажат. Тут уж как водится и ненормативная лексика присутствует, ну да че уж -- жанр фольклорный -ничего не поделаешь. Частушки-то енти она на ходу сочиняла, и нет бы пела себе не конкрехтно, а то ведь все об личностях. То Алексею Тихому по хребту пройдется, то Шульцу на хвост наступит, то Потурашку како-нибутно заденет. А Пашке так оченно любо ей было на уши наступать. Образно, конешное, дело. Одного Воротейку любила. Никогда его в частушках не обидит. Все ласково так его, нежно как-нибудь, вроде:

Слава хде, да Слава хде?

Да хде уш как не в Волокде.

Ну и тому подобное. Любила его. Да и остальные вроде как особо-то не обижались. Че обижаться. Она тут спокон веков сидит. Пусть себе. Не мы сажали, дак не нам и снимать. Иногда, конешно, и больно кольнет. Походишь часок-другой, поогрызаешься, а там глядишь и забудется. А так все улыбались. Вроде и весело как-то. Вместо радива. Орет себе и орет. К ночи угомонится. А нет -- так подушкой кинешь на звук. Попадешь так и заткнется. А иной раз молчит. Дак походишь по дому-то -- половицы поскрипывают как-то непривычно. Скушно одним словом. Так сам и подойдешь и как бы невзначай так: "А что, бабка Еремеевна, что там у нас Алеша Тихой, али Воротейко, али Шульц, али ишо какой-нибудь Занин Ляксандр Гянадич?" Ну она и запоет. Не долго упрашивать. Да и редко такое бывало чтобы молчала. Обычно-то с первыми петухами. Ишо глаза продрать не успеешь, бегашь по дому в исподнем -- ишшешь чем опахнуться, а она уж тут как тут со своей трибуны тебя и прищучиват: мол, как оно, с утреца? Головушка-то буйна не побаливат? Ты иной раз совсем помирашь, да тако страдание, што ишо не сразу и вспомнишь кто сам такой, да как сюда попал, а она знай себе вешшат, сушшность свою антинародную всю как есть выявлят. Сама-то хоть цистерну выжрет -- хоть бы хрен -- крепкая была старушонка. А на язык-то уж чистая стерва.

И вот уж однажды поет себе поет, и об Алешеньке и о Пашке, вопчем все как водится. И вдруг об Валде что-то совсем уж скверное пропела. Точно и не вспомнишь теперь пословесно-то. Но уж что-то такое непристойное, что аж все замерли. Сидят так и смотрят поочередно то на Валду, то на бабку Еремеевну. Да и она притихла. Посидела так посидела повернулась задом, да и забралась в углубь полока. А там темно не видать. Похоже, что и сама испугалась, может нечаянно как нибудь вырвалось. А уж Валдушко-то сидит и от ярости-то весь так и вскипат. Но сдерживается. Под столом-то заметно как косточки на кулаках побелели. Желваки на скулах так и перекатываются. Смотрит в темноту, куда бабка Еремеевна уползла. Мы уж тоже перепужались -- парень-то горячий, авось и сотворит что греховное. Напряженность возникла. А Валда сидел сидел так, потом схватил со стола папиросу, дунул в нее, силушки богатырскоей не жалеючи, спички в кармане галифе нашарил, глянул еще раз на печку, хмыкнул этак зло как-то, да и вышел во двор. Дверью, правда, не хлопнул -- аккуратно так прикрыл.

На утро бабка молчком. Ну да как обычно: Еремеевна, да Еремеевна, что там у нас? Вопчем снова запела. Так, потихоньку и забылось все. Со временем и Валдушка заулыбался, ну все решили что отошло. Заулыбаться-то заулыбался, да коли присмотришься -- глаза-то недобрые. Ходит вроде ничего, да так иной раз на Еремеевну глянет, что аж жуть берет. Да никто вроде и не замечал. Вопчем вроде как инциндент исчерпан, все улеглось.

А тут как-то, много уж времени с того минуло, никого в доме не было -толи сенокос, толи ишо кака битва -- вопчем одна бабка Еремеевна на печи сидит скучает. В одиночестве-то орать как-то несподручно. Сидит в тишине, наблюдат как муха в окно бьется. А та стучит себе башкой в стекло, жужит -интересно. И тут вдруг шаги на крыльце, да негромко так, будто бы и не спеша как-то даже.Срип -- скрип. Петли легонько визгнули. Вот уж и на мосту шаги, и все не спеша так, не спеша. Бабка-то насторожилась -- вроде и собака не лаяла -- кому бы быть-то все свои вроде бы ушли по делу. Тут и дверь отворяется. Бабка уж и зановесочкой прикрылась, одним глазом на дверь посматриват -- страшно. Глядь, а это Валдушка. Картуз на стол бросил, сапоги снял, портянки на перегородку стула аккуратно развесил. Усталой весь такой, уработался видать. Ну у бабки от сердца-то и отлегло. Осмелела.

- Что, Валдушко, устал поди?

- Устал, Еремеевна.

- Так посиди, отдохни. А то самоварчик поставь-сугрей, поди и пироги-то ишо не счерствели.

- И то верно, Еремеевна. Изволь, поставлю-ка и самоварчик.

- А то и покури. Табачок-то вот насох.

- Добро, однако, Еремеевна. Пожалуй и покурю. Табачок знатной. Прахтийчески аки "Джетан" какой-нибудь хранцузской табачок-то у нас нонче нарос. Пожалуй что и покурю.