Джулиан Рэтбоун - Последний английский король

• Название: Последний английский король
• Автор: Джулиан Рэтбоун
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-94145-186-5

Время действия романа – XI век, главное событие – нормандское завоевание Англии. На караванном пути в Малой Азии встречаются дружинник английского короля Гарольда, нормандский менестрель, беглый немецкий монах и прекрасная гречанка. Их дорожные приключения перемежаются с воспоминаниями главного героя о патриархальной жизни англичан до битвы при Гастингсе. Автор ведет с читателем увлекательную игру и порой вплетает в свое полотно нити вымысла, превращая исторический роман в подобие фэнтэзи.

---

Тайлефер сделал еще глоток, убедился, что фляга пуста, опустил ее и внезапно икнул, точнее, рыгнул. Сидевший рядом с фокусником погонщик, жирный коротышка, взял сосуд из его рук, перевернул, потряс и разразился бранью, смысл которой был вполне ясен, хотя он ругался на диалекте Памфилии.

Тайлефер обратил на него взгляд больших, нежных, исполненных сострадания глаз.

– Друг мой, – вкрадчиво сказал он, – пойди к колодцу и наполни доверху этот сосуд – в нем ты обнаружишь все, чего может пожелать разумный человек.

Погонщик, немного поколебавшись, поднялся на ноги и отошел. Квинт вопросительно приподнял брови, Тайлефер безмолвно пожал плечами, слегка выпятив губы.

Подвинувшись ближе к Квинту, тем самым окончательно отстранив Уолта от общей беседы, волшебник зашептал ему быстро, настойчиво, но даже в волнении не повышая голоса:

– На чем зиждутся догматы нашей религии? Иначе говоря, чем она так привлекает людей? Во-первых, она сулит человеку вечную жизнь, требуя взамен только одного: чтобы он поверил, будто он избран, отмечен Богом. Для человека, с присущим ему избыточным самомнением, поверить в такое совсем не трудно, а если тебе недостает самонадеянности, лазейка все-таки найдется: вечная жизнь обещана также смиренным и кротким. Далее, эта религия предлагает нам довольно разумные и вполне приемлемые этические правила, основанные на Десяти Заповедях, дополненных заветом любить Господа и друг друга, но в то же время наши наставники заявляют, что, как бы хорошо ты себя ни вел, важно не это, а принадлежишь ли ты к числу избранных.

– Вот это и стало для меня камнем преткновения! – воскликнул Квинт. – Вот почему еще в монастыре я сделался последователем британца Пелагия. Меня изгнали из ордена за то, что я пытался отстаивать его взгляды. Не хочу распространяться об этом, но меня объявили еретиком и собирались уже предать в руки светских властей. Я едва ускользнул.

Тайлефер охотно продолжил эту тему.

– Да и наш на редкость ученый судья, похоже, что-то заподозрил и тоже заговорил о Пелагии. Как это? «Если должен, могу»? Но Пелагий зашел еще дальше, а именно он учил, что человек обладает свободной волей и может самостоятельно, без помощи благодати, сделать выбор между добром и злом...

– Да, да, да! – горячо подхватил Квинт. Подобный энтузиазм весьма типичен для собеседников, наделенных интеллектом и притязающих на определенные познания в той или иной области, когда они, оседлав каждый своего конька, обнаруживают, что скачут бок о бок к уже ясной им обоим цели. – И разве тем самым Пелагий не возвратил человеческому роду то высшее достоинство, которым наделял его и Стагирит Аристотель, рисуя портрет Человека великодушного, как он его называет?

Но тут вернулся погонщик и прервал его речь:

– Я сделал, как ты сказал, враль проклятый, а в ведре всего-навсего вода!

Тайлефер попытался было убедить пьяницу, что подвыпившему человеку нечего больше желать, кроме глотка воды, но поймал выразительный взгляд Квинта и проворно достал пару медяков из своего кошелька.

– Извини, – сказал он, – пойди и наполни за мой счет флягу тем, чего тебе хочется.

Погонщик рассмотрел монеты при свете костра и поплелся обратно к бочонку.

Тайлефер снова пожал плечами.

– Порой выигрываешь, порой проигрываешь, – философски заметил он.

– Прости, – сказал Квинт, которому неудача Тайлефера напомнила об исходном пункте беседы, – прости, но я хотел бы вернуться к началу нашего разговора. Зачем ты подражаешь чудесам?

– Я как раз собирался тебе ответить. Большинство людей принимает свидетельство Иисуса благодаря чудесам, а я стремлюсь убедить всех, что подобные чудеса доступны любому смертному, если он как следует изощрится в искусстве иллюзии и внушения...

– Значит, ты хочешь доказать, что Иисус был фокусником?

– Вот именно. Фокусником из фокусников, но все же – фокусником.

Уолт решил, что с него довольно. Святошей он не был, почитал Рождество и Пасху, а в остальное время ограничивался коротенькой молитвой поутру и на сон грядущий, но его товарищи хватили через край. Англичанин поднялся, пробормотав, что отойдет по нужде, и решительно зашагал прочь, слыша за спиной непотребные стишки, которые принялся декламировать Квинт и охотно подхватил Тайлефер:

Тому, кто не верит, что я – божество,
Не дам ни капли вина моего.
Пусть он мне заплатит сперва за труды –
Ведь сделать не просто вино из воды.

Тайлефер поднялся, покачиваясь, дирижируя флягой. Подняв вверх забинтованную правую руку, он дал Квинту знак помолчать, а сам запел соло, дурашливым, бездумно веселым голосом[58]:

И зло, и добро я творил, как умел,
А чтоб усомниться никто не посмел
В святой и высокой моей правоте,
Себя я позволил распять на кресте.

К счастью, никто, кроме Квинта и Уолта, не мог бы разобрать диковинную смесь нормандского с английским, на которой пел Тайлефер. Тем не менее Уолт снова ощутил былую неприязнь к этому шарлатану.

Отойдя в сторону и тоже пошатываясь, он искал местечко помочиться. Чудо превращения вина в воду. Пьян в стельку. Целый мех вина осушил. Зато под хмельком боль в челюсти притихла, стала почти терпимой.

Подняв голову, Уолт увидел над собой окно, в котором мерцал огонек единственной свечи. Все расплывалось перед его глазами, стоявшая у окна женщина в белой вышитой рубашке сняла с головы пышный рыжий парик, тряхнула головой, черные локоны рассыпались по плечам. Ну и что, подумал Уолт, женщины – они и есть женщины, обманщицы. Лишь один, уже почти дремлющий уголок сознания предостерегал его: это что-то значит, нужно быть настороже. Силуэт женщины в окне показался знакомым. Имя так и вертится на языке. Иезавель?[59] Нет, как-то по-другому.

Наступив на спящего, он извинился, потом опять извинился, распахнув дверь в ближайшее стойло и едва не упав – так она легко подалась. Взнузданный осел фыркнул и снова принялся с шумом жевать зерно из своей кормушки, погонщик, обрабатывавший служанку, зажав ее в углу у стены, глянул через плечо и обругал незваного гостя. Уолт снова вывалился на улицу, добрался до соседнего стойла. Его обитатель как раз мочился, обильно, словно лошадь, а не мул, и Уолт счел – большого вреда не будет, если он присоединится к нему. Неуклюже, одной рукой, он извлек свой инструмент, полюбовался длинной струей, блеснувшей в свете костра, а когда струя сникла, Уолт слегка поласкал себя, зажав крайнюю плоть между большим и указательным пальцами, подвигал туда-сюда. Много уже времени прошло, вздохнул он и вспомнил, как танцевала перед ним Аделиза.

Он вышел, звезды вращались вокруг какой-то неподвижной точки над его головой, дым догоравшего костра поднимался к небу, голубой пылью припорошив густой, темно-лиловый мрак небосвода. Казалось, над головой нависает крона мирового древа, отяжелевшая от груза пурпурных плодов. Покачиваясь, сворачивая то влево, то вправо, словно заблудившаяся, забывшая свой путь планета, Уолт бродил среди спящих – лежат, словно окаменевшие волны, словно киты, укачиваемые вздымающимся океаном – и наконец рухнул между Аленом и Аделизой.

Тайлефер с Квинтом, чередуясь, пели, пытаясь положить слова на мелодию «Veni, Creator Spiritus»[60]. Нелегкая задача, но они с ней как-то справлялись:

Мамаша моя непорочной была
И от голубка невзначай понесла.
И вот, триедин и, как папа, крылат,
Я в небо вознесся, всеблаг и тресвят.

Тонкими загорелыми пальцами Аделиза потянулась к его правому запястью, погладила культю. Как приятно! Уолт забылся тяжелым хмельным сном, по-прежнему мучимый болью в щеке и разбитых зубах.

Глава двадцать восьмая

Прянул он с берега, и сомкнулись над ним бурливые волны. Рассвет обратился в день, день стал вечером и ночью, а ночь рассветом, прежде чем коснулся он дна. Полвека чудовище, драконова самка владела глухоморьем, всей ширью и глубью его, охраняя от смертных свои пределы. Ныне почуяла лютая тварь, что проник человек в ее логово, вцепилась когтями в храбреца, но защитила ратника вязь кольчуги, не пробили лапы броню.

Жадно, словно одержимая похотью, прижала она его к себе и увлекла в бездну, впивались морские чудища в железный нагрудник, таращились голодные глаза.

К обманчивой приманке света плыла она, пока не достигла безводных покоев, палат украшенных, где грудой лежали сокровища и на стенах висело оружие. Ярко вспыхнуло пламя, и предстал герою смертоносный лик. Он занес клинок – здесь вода не мешала размаху – всю силу рук вложил в удар, и меч запел боевую песнь. Много шлемов разрубил этот меч, сокрушал он плетенье кольчуги, обрекая гибели злосчастных воинов, но отскочило острие от плоти драконицы, притупилось о ее кость. В гневе отбросил воин дамасский меч, с рукоятью, обвитой змеями, – себе доверился, положился на силу рук своих, роди неувядающей славы рискнул быстротечной жизнью. Намертво стиснул он плечи врагини и грянул ее оземь. В ярости извивалась драконица, опутала, оплела ему ноги, зашатался воитель и упал. Занесла она нож над ним, пылая местью за сына, отпрыска единственного, но выдержала кольчуга силу удара.