Жак де Ланглад - Оскар Уайльд, или Правда масок

• Название: Оскар Уайльд, или Правда масок
• Автор: Жак де Ланглад
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-235-02905-4

Вниманию любителей творчества неподражаемого мастера изящной словесности и изысканного юмора Оскара Уайльда (1854–1900) предлагается одно из наиболее полных на сегодняшний день жизнеописаний величайшего английского поэта, писателя и драматурга конца XIX века, принадлежащее перу известного французского биографа Жака де Ланглада. Основываясь на огромном объеме документов и воспоминаний друзей и современников писателя, автор рисует подробную картину трагической судьбы Оскара Уайльда, неразрывно связанной как с жизнью артистической богемы, так и с политическими событиями, происходившими в Западной Европе. Обращение к этой теме именно французского исследователя вполне закономерно: с Францией связаны как самые счастливые, так и самые трагические периоды жизни Оскара Уайльда; когда Уайльд после выхода из тюрьмы вынужден был бежать от ханжества викторианской Англии, Франция его приютила; именно здесь он умер и был похоронен.

---

И хотя современные тюрьмы уже не представляли собой кромешный ад, как это описано у доктора Джонсона, такой эстет, завсегдатай салонов и гранд-отелей, каким был Уайльд, не мог спокойно созерцать эти зловещие помещения, которые надолго стали его прибежищем; известный мемуарист предыдущего века описал тиранию охранников, вонь, стоящую в воздухе, недостаток питания и кошмарную изощренность распорядка дня. К примеру, знаменитое колесо, появление которого относится к 1779 году, было изобретено специально для того, чтобы заставить заключенных выполнять самую тяжелую, самую унизительную работу, максимально иллюстрировавшую чудовищную несвободу заключенного, так что он не мог даже ничего испортить, а орудия труда невозможно было украсть или сломать; и в самом деле, чтобы добиться именно этой цели, проще всего заставить осужденного вышагивать внутри колеса, совершая настолько же бесконечное, насколько и бесполезное восхождение! По воле начальника тюрьмы такое наказание могло продолжаться от одного до восьми часов в день, чего вполне хватало, чтобы сломить волю самых непокорных. Однако еще тяжелее переносилась абсолютная изоляция в одиночной камере — эта практика существовала с 1835 года, несмотря на тяжкое испытание для психики, которому подвергались заключенные, обрекаемые таким образом на молчание и одиночество, нарушаемое лишь молитвами тюремного капеллана. Единственное преимущество одиночного заключения состояло в том, что оно позволяло избежать отвратительных вещей, которые случались всякий раз, когда заключенных одного или разных полов набивали в тюремные повозки или камеры, расположенные в полицейских участках. С 1846 года в Пентонвилле существовало одно изощренное развлечение. Речь идет о некоем подобии цилиндра, находившегося под давлением большей или меньшей силы, который узник, содержащийся в одиночной камере, должен был вращать в течение долгих часов с риском остаться без рук. Количество оборотов контролировалось при помощи специального счетчика, а распорядок был следующим: 1800 оборотов на завтрак; 4500 оборотов на обед и 5400 оборотов на ужин.

Несмотря на усилия членов парламента, направленные на изменение регламента по применению этих видов наказания, начальники тюрем продолжали чинить произвол, обрекая заключенных на всяческие мучения. Начиная с 1865 года рост преступности повлек за собой ужесточение обращения с осужденными, против чего уже не могли выступить ни Палата общин, ни Палата лордов. Тюремное заключение принимало все более строгие формы, дело дошло до того, что узников заставляли носить маски, чтобы помешать им узнавать друг друга и обмениваться знаками.

После того как за спиной Оскара Уайльда раздался глухой звук закрывающейся двери, с него сняли мерки, его взвесили и заставили раздеться. Затем голого его втолкнули в нишу с мокрыми от влаги стенами, за которой начинался коридор, ведший в смрадную баню. Он облачился в грубый тюремный костюм, и его заперли в камере. Ужас своего положения он так описывал в письме к Фрэнку Харрису: «Сначала все казалось ужасным кошмаром, самым жутким, который только можно себе представить; камера наводила на меня страх, я едва мог в ней дышать, а пища сразу вызывала приступ тошноты; в течение многих дней я не съел ни кусочка, я не мог заснуть, и меня преследовали ужасающие галлюцинации; но хуже всего была бесчеловечность. Какими же демонами могут быть люди. Я никогда и помыслить не мог о таких жестокостях»[516].

3 июня в «Нью-Йорк геральд» появилась такая статья: «Нам удалось выяснить, что Оскар Уайльд очень тяжело переносит тюремное заключение. Он был крайне угнетен, когда ему зачитали тюремный распорядок, и страстно протестовал, когда ему сбрили волосы и заставили одеться в отвратительную тюремную робу. Поскольку в последний день судебного разбирательства он выглядел очень больным, все надеялись, что его сразу направят в лазарет, однако ничего подобного не произошло. Его сразу же поставили к „колесу“, то есть к самому тяжелому виду работ, уготованному узникам Пентонвилля». Через день та же самая газета сообщила, что Уайльд сошел с ума: «Он пришел в бешенство, когда оказался в руках у цирюльника, затем последовали и другие тревожные симптомы; мы узнали, что в настоящий момент его содержат в специальной палате для буйных (…) Сэр Эдуард Кларк намеревается подать апелляцию». Доказательством тому служит то, что тогдашний государственный секретарь внутренних дел Эскуит, который не забыл, как несколько лет тому назад восхищался остроумием и красноречием своего гостя, отдал 5 июня указание о проведении проверки. После беглого осмотра, проведенного через окошко камеры, доктора заявили, что заключенный пребывает в полном рассудке и добром здравии.

Находясь в одиночной камере — 4 метра в длину, 2 метра в ширину и 3 в высоту, — Уайльд старался побороть чувство отвращения и стыда и учился дышать зловонным тюремным воздухом, кишащим всякой заразой, что характерно для конца XIX века, когда в тюрьмах не соблюдались абсолютно никакие правила гигиены. Ни одной книги, ни единого личного предмета, ничего, что прикрывало бы голые стены, маячившие перед его взором двадцать три часа в сутки. День начинался с подъема в 6 часов утра и уборки камеры. В 7 часов был завтрак, затем — прогулка в течение часа в полной тишине, вместе с другими заключенными. По возвращении в камеру надо было безостановочно вращать цилиндр с риском вырвать себе руки или поломать ногти, раздирая пеньковые веревки на паклю; завтрак состоял из куска сала с фасолью, плававших в миске с баландой. В час дня работа возобновлялась и продолжалась до шести. А уже в семь, после кружки так называемого чая с куском хлеба, в камерах гасили свет — и так день за днем в течение шести месяцев в Пентонвилле, затем в Уондсворте. Непрекращающаяся пытка, отголоски которой слышны в «Балладе Редингской тюрьмы»:

Там сумерки в любой душе
И в камере любой,
Там режут жесть и шьют мешки,
Свой ад неся с собой,
Там тишина порой страшней,
Чем барабанный бой.

Глядит в глазок чужой зрачок,
Безжалостный, как плеть.
Там, позабытые людьми,
Должны мы околеть,
Там суждено нам вечно гнить,
Чтоб заживо истлеть[517][518].

Раз в неделю в тюремной часовне проходило богослужение, и тогда можно было наблюдать, как заключенные, словно призраки, бредут по металлическим коридорам, направляясь к храму, где их поджидает «тюремный Бог». Изо дня в день сердце Уайльда превращалось в камень.

Во Франции изумление приговором и всем, что за ним последовало, сменилось возмущением. Альфонс Доде отбросил привычную осторожность и засыпал вопросами Шерарда, выразив пожелание увидеться с ним, чтобы выяснить последние новости. А. Батай сокрушался по поводу трагической судьбы «несчастного Оскара Уайльда», которого извращенные чувства довели до исправительных работ, не оставаясь безучастным к выдвинутому узником Пентонвилля требованию особого к себе отношения. В тюрьму удалось проникнуть журналисту из газеты «Голуа», который встретился с Уайльдом 13 июня: «Сбритые волосы, одежда из грубой ткани, узкая камера, кусок дерева вместо подушки, работа по изготовлению пакли, перетаскивание с места на место пушечных ядер и колесо, огромное колесо, внутрь которого помещается узник, обязанный ритмично его вращать, если он не хочет переломать себе ноги; никаких разговоров, ни чтения, ни письма и отвратительное питание. Моральные страдания доведены до уровня страданий физических, а судья говорил еще, что это наказание кажется ему недостаточно тяжелым». Октав Мирбо возмущался жестокостью английского суда, содрогаясь при упоминании об условиях, в которых содержатся несчастные узники мрачных английских тюрем. Когда из Лондона, где она следила за ходом процесса, вернулась Иветт Гильбер, ей запретили исполнять песенку «Символист», полную намеков на эстетов, зато все на «ура» приняли ее исполнение «Усталого героя» Мориса Доннэ. Один из бывших узников Пентонвилля подтверждал, что заключенных содержали там поистине в ужасных условиях: «Внутреннее помещение камеры нагоняет смертельную тоску, вся обстановка состоит из стола, привинченного к полу под газовым рожком, двух книжных полок, нескольких туалетных принадлежностей из цинка и кровати — кошмарной доски, на которую нельзя смотреть без ужаса».

Первым, кто получил разрешение на свидание с Уайльдом, оказался член парламента, адвокат Р. П. Халдэйн, который обещал похлопотать за него и сообщил Уайльду о том, как хорошо была воспринята читателями «Душа человека при социализме», вышедшая 30 мая в издательстве Артура Л. Хамфриза. Однако вскоре другой визит лишь усилил его отчаяние: судебный исполнитель доставил платежное распоряжение Куинсберри на шестьсот семьдесят семь фунтов и повестку на 24 сентября в суд по делу о банкротстве. Гораздо больнее, чем безжалостное упорство маркиза, ударило Уайльда известие о предательстве Альфреда Дугласа и его брата, которые вначале обязались уплатить сумму, соответствовавшую размеру судебных издержек. Позднее, в переписке и в «De Profundis» Уайльд не раз возвращался к этой измене.