Виктор Некипелов - Институт Дураков

• Название: Институт Дураков
• Автор: Виктор Некипелов
• Жанр: Русская классическая проза

---

Да, в рассказе Герцена меня больше всего привлекли не факты, а думы. Не история века и революции, а личная жизнь и характер Герцена. Образы его друзей, Натали. "Рассказ о семейной драме" потряс своим трагизмом, и я понял, что это - главное, основной сюжет книги.

Еще я читал, чередуя с Герценом, "Историю моего современника" Короленко. Мог сравнивать эти большие, в чем-то созвучные книги, размышлять...

Дневник я вел очень осторожно, кратко, затемняя выписками из книг, избегая имен и оценок. Сейчас жалею, конечно, но где была гарантия, что он сохранится? Ведь в том, что все мои бумаги тщательно проверяются, я не сомневался.

В свободное от чтения время выслушивал и просвещал Ваню Радикова, играл в шахматы с Никуйко. В конце января случились две потери: выбыли один за другим Саша Соколов и Ваня Радиков.

Саша - 28 января, тотчас после своей "комиссии". Когда увозили сразу значит, признан здоровым. К тому же понедельник - этап на Матросскую Тишину. Увы, не сбылись Сашины надежды, несмотря на "инфантильное сознание". Помню, как его взяли. Он только пришел, разгоряченный, с комиссии и прилег на койку. Помню, как он вскочил обезумело, когда нянька тронула его за плечо. Вскочил, а ноги тут же подкосились.

"Узнала я, как опадают лица,

Как из-под них выглядывает страх,

Как клинописи жесткие страницы

Страдание выводит на щеках"

- писала Анна Ахматова в своем "Реквиеме". "Опадают лица". По-моему, нельзя сказать точнее. Вот так опало и Сашино лицо. Собственно лица не стало. Одно белое пятно.

Не стало и Вани. Этот встретил известие об отъезде спокойно, даже как-то радостно. Но ему ведь нечего было бояться. Увезли еще Песочникова Ногтееда.

А на место выбывших пришли другие. В большой палате появился 30-летний шофер из Шереметьева, стрельнувший из двустволки в свою мать - Женя Себекин. А еще Володя Шимилин - застенчивый черноглазый мужчина 35 лет, экономист, единственный пока человек с высшим образованием, повстречавшийся мне в "бездне". Через недельку он переберется ко мне в палату, сначала на место Саши, потом заменит Витю Яцунова, и мне тоже предстоит еще обжечься о его исповедь. И тоже проводить его обратно в "бездну", как и прибывшего вместе с Володей с Матросской Тишины (даже в одной камере сидели), только помещенного в другую, затемненную, палату, - Игоря Розовского, нашего экзальтированного поэта-коневода. О, этот высокий, горбоносый человек, умный и насмешливый, легко вступавший в контакты, сразу привлекал внимание. Он ходил по отделению, величественно, как в римскую тогу, запахнувшись в драный, до колен, халат, из-под которого торчали мослатые и шерстистые ноги. Голова у него всегда была чуть запрокинута назад, острый кадык шевелился, а руки, как на буддийском молении, сложены ладонями на груди.

Не смогу не посвятить ему отдельную страницу.

И еще появился в отделении реактивный Тумор. И еще какое-то звероподобное, заросшее бородой существо с обезьяньими до колен руками по фамилии Короткевич. На плечах у него, симметрично и ярко, были вытатуированы полковничьи погоны. Привезли его аж с Камчатки.

Вот так и текли через отделение и через мою жизнь - неторопливым и безостановочным ручейком - все новые и новые люди.

И было имя им Легион.

РЕПРЕССИИ

И все же тюрьма просвечивала сквозь бутафорию "сладкой жизни", она вся была тут, словно волк в костюме Красной Шапочки, и никак не могла спрятать свои желтые зубы. И оттого еще острее был гротеск, смыкание фантасмагории и яви...

Пусть на поверхности не было ни лязганья замков, ни матерни вертухаев тюрьма сидела в наших мышцах, мы были связаны с нею неотторжимой пуповиной, которая могла в любую минуту втянуть нас обратно в ее холодное, каменное лоно.

Кроме того были репрессии. Причем здесь они приняли новую, еще более изощренную форму - психиатрического, лекарственного кнута. Пусть это случалось не часто, но нарушителей порядка, дисциплины, в общем, всех непокорных, - безжалостно кололи. Не знаю, сам я такого не испытал, но, видимо, было еще страшнее, когда нянька приглашала медоточивым голоском:

- Ну-ка, милый, давай на укольчик!

Кололи аминазин, от которого любого бунтаря через 20 минут валил с ног неодолимый сон. Эти несчастные двигались потом по отделению как сонные мухи, большей частью они лежали безучастно на койках, поднимаясь только ненадолго в туалет, чтобы выкурить там, в полной прострации, горькую свою сигарету.

Лежал у нас, в затемненной палате, какой-то кавказец-уголовник (уже из лагеря, он имел,кажется,10-летний срок за убийство) по имени Хасби Марчиев. Это был очень спокойный молодой человек лет 33-х, он целыми днями лежал на кровати, улыбаясь невесть кому тихой, полудетской улыбкой. Ни с кем в отделении он не разговаривал, был само воплощение кротости и послушания. А однажды, словно муха какая ужалила нашего Хасби - он выскочил вдруг в коридор, встал в дверях процедурной и громко потребовал вызвать врача. Дело было в конце дня; кажется, даже в субботу или в воскресенье, и сестра Александра Павловна сказала, что врачей сегодня нет. Но Хасби продолжал шуметь, он долго, мешая русские и кавказские слова, что-то доказывал сестре, возмущался, что его почти месяц держат здесь, а никто не смотрит, не лечит, врач только обманывает, что будет с ним говорить, а сам не показывается...

Не знаю, на какую скрытую сигнальную кнопку нажала Александра Павловна, но через некоторое время с "черного" входа в отделении появились 3 или 4 прапорщика в белых халатах. Я помню, как скорчился Хасби, увидев эту процессию - понял. А они подхватили его под руки ( предварительно загнав нас в палаты и затворив двери) и увели с собой через ту же дверь, откуда вошли. Спустя несколько минут из процедурной вышла Александра Павловна. В одной руке она держала шприц, наполненный розовой жидкостью, в другой - клочок ваты. Нянька отворила ей дверь, за которой скрылись прапорщики с Хасби... А на следующий день, к вечеру, вернулся и Хасби. Всего сутки пробыл он в карцере; возможно, врач, узнавший об этом случае, не санкционировал дальнейшего пребывания Марчиева под арестом, он ведь и правда дурачил своего подопытного "кролика", скрывался от него. Умиротворенный, тихий, Хасби по-прежнему сутками лежал на койке, улыбаясь в потолок все той же блаженной улыбкой. Кстати, карцер находился где-то на 2-м этаже, в 1 или 2 отделении. Говорили, что в нем очень холодно и спать приходится на голом полу.

Еще один случай аминазиновой репрессии произошел у меня на глазах, поразив чудовищной несправедливостью.

Всему виной был все тот же отделенческий шалопай Яцунов. Однажды он нарисовал на листке женский профиль с выпуклым бюстом, под которым написал: "Дорогая Мария Сергеевна, я тебя люблю!" ( У Марии Сергеевны действительно был выдающийся бюст.) Под этой фразой-признанием он поставил подпись "Бучкин", и листок как-то умудрился передать Марии Сергеевне - как бы от ее поклонника.

И что бы вы думали? Мария Сергеевна приняла шутку всерьез. При этом она даже не удосужилась попросить у Бучкина объяснения - взяла да назначила ни в чем не повинному человеку десять инъекций аминазина!

Вечером недоумевающего Бучкина потащили в процедурную. Неважно - кто и за что, важно - назначено. Значит надо выполнять. И бедняги вкатили полный курс, целую неделю он почти не вставал с постели.

Даже Яцунов, не ожидавший такой реакции со стороны Марии Сергеевны, опешил и переживал. Правда, пойти и признаться у него, конечно, не хватило смелости.

Нет, вовсе не райским островом был институт Дураков - самой обыкновенной тюрьмой.

И вкрадчивая улыбочка Ландау была - маской обычного тюремщика, палача. Конечно, нет у меня прямых данных. Но я не сомневаюсь, что и он бросал одним росчерком пера - людей в карцер и на кушетку под аминазиновую плеть.

А после этого, может быть, и читал Герцена...

Тюрьма...

Ушлый волк в личине Красной Шапочки облизывает свои несытые зубы. И урчит плотоядно.

А мы... едим свою райскую сардельку и на простыни белоснежно спим.

"ЗЛОЙ МАЛЬЧИК" ВИТЯ ЯЦУНОВ

Витя Яцунов, четвертый обитатель нашей палаты, был из числа тех, кого в детстве называют трудными детьми. Да он и недалеко ушел от той поры, этот 20-летний веснушчатый юноша из подмосковного местечка Голицино. Хотя имел за спиной уже 3 "ходки" (три тюремных срока), начав с колонии для малолетних. В общем, это был, несмотря на молодость, законченный, профессиональный уголовник. Сейчас он был арестован по 206 статье (хулиганство) за драку в кафе, ему грозил срок до пяти лет, и Витино желание отделаться психбольницей мне было понятно. Кстати, во время последнего срока (тоже за драку) он уже был признан больным и какое-то время находился в меж лагерной психиатрической больнице в г. Рыбинске. Рассказывал о ней жуткие истории, в частности, о смирительных "скрутках", которые там применяются.

Витя был злым демоном отделения как для зеков, так и для медперсонала. Зеков - третировал. Похищение у Каменецкого листочка с исповедью было едва ли не самой безобидной выходкой. Слабых он бил, отнимал сигареты и продукты. Сильных - обыгрывал в домино, артистически шулерствуя. Постоянно доводил нянек и сестер: то перевесит таблички с фамилиями на дверях палат, то каких-нибудь таблеток в процедурной наберет... Однажды выкрал у няньки из кармана ключ от дверей... В другой раз придремавшую няньку к стулу привязал... Зачастую Витя явно "перекладывал", переигрывал, открыто работая "на публику", но это, видно, входило в его "психиатрическую программу". По принципу: чем нелепей - тем верней.