Сергей Заплавный - Запев

• Название: Запев
• Автор: Сергей Заплавный
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1987

Свой творческий путь сибирский писатель Сергей Заплавный начал как поэт. Он автор ряда поэтических сборников. Затем увидели свет его прозаические книги «Марейка», «Музыкальная зажигалка». «Земля с надеждой», «Узоры», «Чистая работа». Двумя массовыми изданиями вышло документально — художественное повествование «Рассказы о Томске», обращенное к истории Сибири.

Новая повесть С. Заплавного посвящена одному из организаторов Петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» — Петру Запорожцу. Трагически короткая, но яркая жизнь этого незаурядного человека тесно связана с судьбами В. И. Ленина, Г. М. Кржижановского. Н. К. Крупской, И. С. Радченко, А. А. Ванеева и других ленинцев, стоявших у истоков Российской социал-демократической рабочей партии. Старшему из них в ту пору исполнилось двадцать шесть лет. Они еще только вступали на путь борьбы за рабочее дело, но вступали зрело, мужественно, не щадя себя. Это их начало, их запев.

---

Они поднялись в танцевальный зал и закружились, чувствуя, как бесконечно молоды, как открыты радости и счастью…

8

Петру приснилась зеленая, прогретая солнцем лужайка. Посреди нее — кедр в два обхвата. Могучая крона похожа на крышу. Ствол изрезан глубокими морщинами. То с одной, то с другой его стороны появляются белые тонкие пальцы. Они ощупывают складки коры. Они тянутся нетерпеливо, отыскивая пальцы Петра.

Да это же Антонина!

Петр припал к кедру, раскинул руки, чтобы дотянуться, коснуться ее пальцев. Но не хватило малости…

Тогда он начал перемещаться вокруг ствола, отыскивая место поуже. Нашел. Выдохнул воздух. Вжался в; сухие расщелины, слился с деревом. Пальцы соединились.

Вот он — миг, равный вечности. Миг, когда токи земли пронизывают тело, растущее вместе с кедром. Шелестят хвойные метелки, впитывая солнце, свежесть, ласку, рождая образы, которые имеют плоть, не менее прекрасную и сильную, нежели волшебство воображения, соединяя движение жизни и души…

От напряжения у него зазвенело в ушах. Звон сделался отчетливее, ближе. К нему присоединились чужие голоса.

«Никак Булыгин пожаловал, — еще не проснувшись как следует, догадался Петр. — И не один…»

Прежде чем попасть в дворники, Булыгин служил кучером в театральных экипажах, возил балетных фигуранток к офицерам и офицеров к балетным фигуранткам, привык к бабьему визгу и генеральским окрикам, подаркам и мордобою, освоил секретные перезвоны. Он и сам теперь не расстается с шаркунцами выездной упряжи: то ли спер их на экипажном дворе, то ли получил в награду за ловкий характер. Три самых звонких колокольца Булыгин носит в чехлах на поясе щеголевато сшитого армяка. Подпив, хвастает: мол, только у него среди дворовых служащих Санкт-Петербурга налажена своя, особая, несвистковая сигнализация.

Где-где, а на Мещанской к придури Булыгииа привыкли. Один звон пустит — сам с досмотром идет, два — околоточного сопровождает, три — случилось что-то из ряда вон.

Обычно Булыгин еще издали извещает о своем приближении, а нынче прокрался в комнату воровато. Значит, дело плохо.

Петр открыл глаза.

В ту же секунду на столе вспыхнула керосиновая лампа. При ее свете лицо Булыгина показалось Петру лягушачьим. Рядом мелькнуло еще одно. Оно принадлежало человеку в жандармской форме.

Похоже, обыском дело не кончится. Вон и Булыгин в растерянности отводит глаза, кашляет, мнется. Еще недавно он заходил к Петру запросто, спрашивал, нет ли у него чего-нибудь «от простуды», а выпив стопку специально для него припасенной водки, пускался в откровения. Порой наговаривал много лишнего — о своих успехах у полковницы с Вознесенского проспекта, о том, какими способами выжимают дворники лишнюю копейку из трактирщиков, лавочников, аптекарей и их посетителей, о знакомствах с околоточными, городовыми и чинами постарше, о секретных циркулярах полиции…

— Петр Кузьмич Запорожец? — поинтересовался спутник Булыгина.

— Да. А вы кто будете?

— Отдельного корпуса жандармов ротмистр Лощекин, — с удовольствием представился тот. — Вот ордер на арест. Полюбуйтесь!

В изголовье кровати стоял еще один жандарм. Двое других напряженно замерли у двери.

Петр одевался намеренно неторопливо, но и Лощекин не спешил. Расставив ноги, он цепко следил за каждым его движением. Потом резко и с непонятной злостью скомандовал:

— На стул — и к стене! Принести еще лампу! Керосина не жалеть! Обыск производить от окна. Лишних прошу покинуть комнату или сесть против арестованного!

Дворник растерянно засуетился, хотел было выйти в коридор, но передумал, пристроился на табурете рядом с Петром.

— Эх, студент, студент, — укоризненно сказал он. — Допрыгался? А на вид умный…

— Молчать! — рявкнул ротмистр. — Разговариваю только я!

Жандармы делали свое дело быстро, умело, без суеты. Перебрали книги на этажерке, заглянули в чемодан и на вешалку, прощупали кровать, подняли доски пола, заглянули в умывальник и на консоли.

Сначала перед Лощекиным легло воззвание «К прядильщикам фабрики Кенига», потом конспект Эрфуртской программы и тетрадь с записями купленных в октябре и ноябре книг — «Ткачи» (десять экземпляров), «Рабочий день» и «Царь-голод» (столько же)… Наконец сам ротмистр обнаружил между журналами оттиск составленного Ульяновым вопросника к рабочим и портреты Маркса и Энгельса, сделанпые в фотографии Везенберга.

— Что это? — победно взглянул на Петра Лощекин. — Предосудительные люди! Откуда у вас?

— Выиграл в лотерею на студенческом балу. Лично мне никто не говорил, что они предосудительные. И в газетах ничего об этом не сообщалось. И в государственных установлениях…

— Собирайтесь! Режущие предметы с собой не брать!

— Зачем мне режущие? — деланно удивился Петр и, повернувшись так, чтобы его лицо мог видеть только Булыгин, подмигнул: — На Вознесенском проспекте можно гулять и без оных.

Пусть помнит, что излишняя болтливость не в его интересах. За разглашение секретных циркуляров и за амуры с женой полковника полиция по голове не погдадит.

Прощальным взглядом Петр окинул комнату.

На окне ярко и празднично горели гдулы-цпкламены. За окном снег, а они полыхают, будто на альпийском лугу.

Так и надо: цвести наперекор морозам!

И вновь, как когда-то на Таракановке, Петру почудилось: лепестки похожи на алое покрывало, оно окутывает девичье тело… Девушки не видно, но ведь и так ясно, что она — Антося…

— Я готов, — сказал Петр ротмистру и, обращаясь не то к цикламенам, но то к далекой Антонине, прошептал: — А вы — ждите…

Часть четвертая Декабристы

1

Шпалерная отгорожена от Новы зубчатой стеной притиснутых одно к другому строений, поэтому снежные вихри здесь не такие повальные, как на Литейном проспекте. Разбившись об угловые хоромины, они теряют напор, начинают спотыкаться, скулить в подворотнях, жаться к мостовой, оставляя у Дома предварительного заключения носильные барханы снежного песка. Вместе с вихрями в щель улицы натекает муть предрассветного неба.

Петра доставили на Шпалерную под утро.

Дежурный офицер, не старый еще человек с приятным гладким лицом, встретил его подчеркнуто любезно:

— Милости просим в наши Палестины. Простите великодушно, что потревожили в неурочный час. Обстоятельства-с… Надеюсь, вы не станете возражать против отдельного нумера со всеми удобствами? Вот и прекрасно. Можете отдыхать. Вволю…

Экий шутник.

Из дежурного отделения Петра вывели в нижний коридор. Над головой открылся высокий пещерный свод с висячими галереями. Их соединяли витые лестницы. Скупое электрическое освещение выхватывало из темноты решетки ограждений, рождало причудливые тени. В могильной тишине звук шагов казался громовым.

Взошли во второй этаж, затеи в третий, повернули к ряду дверей. Возле одной остановились. Надзиратель открыл ее и, подтолкнув Петра в сырую темень, вновь загремел ключами.

Пережидая, пока глаза привыкнут к темноте, Петр ощупал дверь. Обита железом. Сверху эллиптическое отверстие. Так, понятно: это своего рода подзорная труба, через нее удобно наблюдать за узником, когда в камере есть свет.

Постояв недвижно несколько минут, Петр двинулся вдоль стены и сразу уперся коленями в ребро железной доски. Над нею торчала другая, побольше. Похоже на стул и стол… Вот и электрическая лампочка над ними. Провода вделаны в деревянные рейки. Тут же посудная полка. Дальше — чугунная труба с накрепко завернутым газовым колпачком. Стало быть, раньше в камере было газовое освещение. А это — труба парового отопления, едва-едва теплая.

За трубою притаилась раковина для умывания. Петр покрутил кран, но вода не пошла. Значит, на ночь и ее отключают… По запаху из угла нетрудно догадаться, что там установлена параша.

Петр перешел к другой стене. Здесь он обнаружил подвесную раму с сеткой. Судя по всему, кровать. Ухватившись за нижний край, Петр поднял ее. Со стуком встали в выбоины ножки.

Тощий тюфячок, подушку, суконное одеало и постельное белье он отыскал на вешалке. От них разило стиральным поташом.

Нумер и правда с удобствами. Даже простыни есть.

Петр разделся и лег. Заснул он крепко и сразу. Но, казалось, тут же пробудился от гнусавого голоса:

— Кипяток! Эй, новенький, неси посуду!

Петр сунул в дверную форточку кружку, стараясь разглядеть при этом разносчика, но надзиратель загородил его собой.

Расправившись с кипятком, Петр вновь принялся изучать камеру.

Потолок низкий — можно достать рукой, встав на кровать. От стены до стены три шага, от двери до полуокна, пробитого в скошенном простенке, шесть. Под окном — образок.