Сергей Заплавный - Запев

• Название: Запев
• Автор: Сергей Заплавный
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1987

Свой творческий путь сибирский писатель Сергей Заплавный начал как поэт. Он автор ряда поэтических сборников. Затем увидели свет его прозаические книги «Марейка», «Музыкальная зажигалка». «Земля с надеждой», «Узоры», «Чистая работа». Двумя массовыми изданиями вышло документально — художественное повествование «Рассказы о Томске», обращенное к истории Сибири.

Новая повесть С. Заплавного посвящена одному из организаторов Петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» — Петру Запорожцу. Трагически короткая, но яркая жизнь этого незаурядного человека тесно связана с судьбами В. И. Ленина, Г. М. Кржижановского. Н. К. Крупской, И. С. Радченко, А. А. Ванеева и других ленинцев, стоявших у истоков Российской социал-демократической рабочей партии. Старшему из них в ту пору исполнилось двадцать шесть лет. Они еще только вступали на путь борьбы за рабочее дело, но вступали зрело, мужественно, не щадя себя. Это их начало, их запев.

---

Далее Кржижановский сравнивал жизнь русского рабочего с жизнью рабочих Англии и Америки, отмечал немалые завоевания последних в борьбе за свои права, справедливо подчеркивал, что способность бороться вырабатывается только борьбой…

Петру невольно вспомнилось воззвание, написанное Ульяновым: ни одного лишнего слова, предложения короткие, ясные, запоминающиеся; за внешней сухостью — доказательность, точность мысли, напор чувств. Что и говорить, сравнение не в пользу Глеба. Он разбрасывается, хочет охватить многое, но от этого сбивается, подолгу кружит на одном месте, повторяется.

— Да тут не воззвание, а целый трактат! — высказался скорый на оценки Сильвип. — Тискать будет хлопотно, распространять и читать — тоже. Уж больно много ненужной лирики!

— Множить листок и правда будет не легко, — согласился Ульянов. — А вот лирика здесь нужна. В ней есть не только сиюминутные требования, но и политические задачи.

— В первом подходе, — уточнил Сильвин.

Так ведь и все мы пока что недалеко шагнули, Михаил Александрович. Еще только-только собираемся…

Масленая неделя, как известно, нарастает постепенно: в понедельник ее встречают, во вторник начинаются розыгрыши, потехи, катания с гор и на лошадях; среда отведена на лакомства, если они, конечно, есть; в широкий четверг разгулье достигает своей высоты; в пятницу начинаются тещины вечерки, в субботу — золовкины посиделки, в воскресенье — проводы, а далее наступает великий пост. Иные его соблюдают, иные продолжают гулять еще неделю, прозванную за неуважение к божьему календарю «немецкой масленицей».

Вот и события в порту «Нового Адмиралтейства» развивались с той же последовательностью: за первыми, несогласованными действиями последовали более дружные и решительные. Началась забастовка. Она охватила весь Галерный остров, где строился броненосец «Петропавловск». Напрасно ревели гудки в четверг и пятницу: никто не пошел на свои места. Владимир Князев, выполняя просьбу Ульянова, сдерживал любителей крутить все направо и налево. «Мы не бунтуем! — разъясняли он и его товарищи. — А только надо выполнять условия, оговоренуые при найме!» В субботу Сильвин передал им переписанный печатными буквами листок «Чего следует добиватъся портовым рабочим». Воззвание пошло по рукам.

В начале великого поста Верховский снял свои нововведения.

А 18–19 февраля состоялось собрание представителей социал-демократических групп Петербурга, Москвы, Киева и Вильны. Петербург представляли Ульянов и Кржижановскяй.

При очередной встрече Сильвин поинтересовался у Владимира Ильича:

— О чем договорились? Не терпится узнать!

— Всему свое время, Михаил Александрович, — улыбнулся Ульянов. — На общем разговоре в четверг я подробнейшим образом доложу обо всем. А пока могу сказать в самых беглых чертах о сути разговора. Московская группа в декабре довольно сильно пострадала от арестов, поэтому прислан был не тот представитель, с которым мы знакомы. Этот[8] представлял скорее не Москву, а Вильну, откуда он недавно приехал. Примерно то же вышло с киевским товарищем.[9] О виленском[10] я и не говорю. Так что перевес получился в сторону идей, изложенных в брошюре виленцев «Об агитации», — не вводить пока что в круг рабочих выступлений требования политического характера, ограничиться улучшением повседневных нужд.

— Как же теперь? — разочарованно спросил Сильвин.

— Не вижу повода огорчаться. Главное все-таки достигнуто: мы пришли к единодушному решению, что следует вести самую широкую агитационную работу в массах, при возможности — выступать единым фронтом. Это первый шаг к объединению социал-демократических групп, действующих в России. Следующим шагом, по мнению всех, должна стать связь с русскими социал-демократами, действующими за ее пределами. В первую очередь с группой Плеханова «Освобождение труда». Правда, предложение послать одного делегата для сближения с этой группой не прошло. Виленцы Москвы, Киева и самой Вильны посчитали правильнее разделиться и действовать в этом вопросе самостоятельно. Но при всех разногласиях нам удалось сблизиться по целому ряду мест. Что касается включения в агитацию политических вопросов, то никто не мешает нам иметь свой курс.

5

На одной из сходок Александр Малченко удивил всех.

— А не покататься ли нам с ледяных гор? — предложил он. — Уж очень серьезными стали — всё говорим, спорим, таннствуем. Надо же когда-то подвигаться. Не старики ведь!

Про стариков он сказал в прямом смысле. Не Ульянова имел в виду, а получилось — вроде бы его. Да и всех остальных тоже.

— Що за вздор! — возмутился Радченко.

Когда Степан сердится, глаза у него уходят в подлобье, делаются стальными, рука сама тянется сквозь рыжеватые усы к кончикам губ, начинает тереть их, отчего щеки некрасиво двигаются, заметно меняя очертания лица.

Малченко — правая рука Степана во всех финансовых и распорядительных вопросах. На сходках его не видно, не слышно — пристроится где-нибудь в стороне и помалкивает. Зато в каждодневной работе он незаменим. Именно Малченко оповещает об очередных встречах, держит прямые связи между кружками, кассами взаимопомощи, делает сотни других незаметных дел.

Приземистый, небогатый телом, он тенью следует за рослым, плотным, даже грузноватым с виду Степаном, полностью разделяя его воззрения. Даже фамилии у нимх похожие.

Однажды Сильвин, по обыкновению своему не особенно подбирая слова, назвал Степана сторожевым псом организации. В шутку, конечно. Но в шутке была доля правды.

Малченко из той же породы. Но куда более покладист и добродушен. Однако на этот раз он заупрямился.

— Да на горках слежки много меньше! С гуляющих какой спрос?

— Це, Сашко, дитячий разговор.

— А люди говорят: и стар — да петух, и молод — да протух, — невинно заметил Кржижановский. — Или врут?

— Мало ли що люди брешуть.

— Александр Леонтьевич прав! — вмешался в разговор Ульянов. — Встряхнуться действительно не грех… Есть конкретное место?

— Есть, — подтвердил Малченко. — Возле Лесного института. Трактирчик. Посетителей немного. Ледяные горы рядом. Не убрана с масленицы карусель. Между прочим, на ней панорама Парижа.

— Ну вот, Степан Иванович, — весело прищурил глаз Ульянов. — Где еще мы сможем в Петербурге увидеть панораму Парижа?

Предложение Малченко понравилось всем. Но чтобы не обидеть Степана, каждый поддержал его в том смысле, что нужна предельная осторожность; ехать следует с разных вокзалов; разговаривать только на житейские темы; не изображать компанию, а быть ею…

День выдался свежий, морозный.

В трактире было чадно. Пахло редькой, горохом, апельсинами, квасом, но сильнее всего чувствовался не выветрившийся еще с масленицы блинный гар. Им пропитано все: потолок, стены, скатерти, одежда обслуги. Много дней подряд здесь царствовали блины. Их подавали стопками, дюжинами, мисками — с коровьим маслом и сметаной, с икрой и кильками, с балыком и семгой, с груздями и рыжиками, с медом и анчоусами. Их сворачивали трубкой, конвертом, треугольником; их комкали, рвали, сминали, насыщаясь до одури. Теперь настала пора постных блюд. Блины по-прежнему пекутся, но теперь уже на подсолнечном, маковом или горчичном масле.

Комнату Малченко присмотрел в дальнем углу залы для состоятельных посетителей — за ширмами. На ширмах изображены восседающие на облаках ангелы. Чуть тронешь за край занавеси — облака начинают двигаться, наплывать одно на другое, а кажется, что наплывают ангелы, и есть в этом что-то непристойное.

Впрочем, трактир не театр, на изысканность не претендует.

Александр встречал у входа, объясняя, куда идти.

Петр рассчитал время так, чтобы не быть первым, но не оказаться в последних. И не ошибся. «За ангелами» он увидел Ульянова, Крупскую, Якубову, Ванеева. Они с интересом слушали Любовь Николаевну Баранскую-Радченко. Стараясь им не мешать, Петр приветственно вскинул над головой сомкнутые руки.

Ни Степана, ни его пальто в комнате нет, — значит, Хохол остался дома с пятимесячной дочерью, а в Лесной направил жену — пусть отдохнет, развлечется. Мудрое решение: своего мнения он не переменил, но и против общего не пошел.

Материнство пошло на пользу Любови Николаевне: она потеряла прежнюю угловатость. И всегда-то была красива, а тут засветилась вся; серо-голубые глаза смеются, томно-русая прядка выбилась из косы; высокая щея…

Петр прислушался к ее рассказу.

— …Женских гимназий тогда не было, — Любовь Николаевна обвела слушателей ясным доброжелательным взглядом. — А в частных пансионатах всего три урока — французский язык, рояль, танцы. Вот и пригласили учителя местной гимназии давать молодой девушке историю русской литературы. Он Петербургский университет окончил. Молодой такой, басистый, росту высоченного. Рядом с ним ее и не видно… На пятом примерно уроке учитель принял позу и спрашивает: «Ну-с, Ольга Сергеевна, что же у нас с вами дальше будет?» Она потерялась от неожиданпости, залопотала что-то. Он рассердился: «Да не о том я вас спрашиваю!» И… уронил стул. Она в слезы, бросилась к матери: учитель, дескать, кричит, стулья ломает! Оказалось, он ей предложение сделал…