Михаэль Деген - Не все были убийцами (История одного Берлинского детства)

• Название: Не все были убийцами (История одного Берлинского детства)
• Автор: Михаэль Деген
• Жанр: Биографии и Мемуары

Берлин 1943 года. Город непрерывно подвергается массированным бомбардировкам. Еврейский мальчик и его мать скрываются от гестапо. Их укрывают не только друзья, но и совершенно незнакомые люди, ежедневно рискующие из-за этого собственной жизнью. Детство Михаэля Дегена проходит в постоянном страхе быть разоблаченным, в постоянном бегстве от предательства и смерти.

Спустя десятилетия известный актер Михаэль Деген написал об этом книгу, ставшую памятником его спасителям. В книге он описывает свои детские впечатления от событий того времени и рассказывает о людях, которым обязан своей жизнью. Это блестяще написанная книга, по-иному освещающая нашу историю.

---

В комнате было полутемно. Жалюзи были опущены, помещение освещала лишь маленькая лампа, стоявшая возле радиоприемника. Отец Рольфа закрыл за нами дверь и выключил радио.

«Садитесь!» — указал он на диван с высокой спинкой. Обивка дивана была местами протерта, и из дыр выпирали пружины. Я взглянул на Рольфа — он показался мне испуганным. Мы уселись на диван. Только теперь я разглядел — отец моего друга был очень крупным мужчиной. Вид у него был довольно потрепанный.

«Долго вы стояли в прихожей?» — угрожающим тоном повторил он свой вопрос, снова посмотрев на меня.

«Мы искали в лесу осколки от гранат».

Рольф протянул отцу осколки, завернутые в старое кухонное полотенце.

«А домой мы пришли только что. После налета я из бункера сразу отправился в лес, а около леса встретил Макса. Он тоже шел собирать осколки. Мы пошли вместе и нашли целую кучу», — без перерывал тараторил Рольф.

«Ты тоже был в бункере?» — перебил его отец, снова посмотрев на меня.

«Да».

«Я там тебя не видел».

«И я вас тоже».

Он на мгновение задумался, видимо, размышляя, как отреагировать на мое наглое заявление.

«Но почему же в таком случае вы не вышли из бункера вместе?»

«Потому что из бункера я выскочил быстрее его», — ткнул я Рольфа локтем в бок. Тот, казалось, не собирался прерывать допрос. Его отец подошел ко мне и не то слегка ударил, не то потрепал меня по щеке. От неожиданности я вскочил с места, но он с силой усадил меня обратно на диван и довольно спокойно спросил:

«А теперь я хочу знать — ты слышал что-нибудь, когда вы вошли в дом?»

«А что может случиться?» — подумал я. Отец Рольфа слушал передачи вражеского радио. И теперь мне нужно сделать вид, что это для меня не такая уж новость. Может быть, это его успокоит.

«Вы слушали английское радио», — уверенно сказал я.

Теперь с места вскочил Рольф. И так же, как и меня, отец заставил его сесть снова.

«Это неправда, ты все сочиняешь. Ничего такого он не мог слушать», — тихо сказал Рольф.

«Откуда ты знаешь, что это было английское радио?»

Я молчал, отведя глаза в сторону.

«Так откуда же?» — повторил он с угрозой в голосе.

«Да уж знаю».

Он ждал.

«Вы хотите, чтобы я кого-нибудь предал? Как по-вашему, это было бы хорошо?»

Я обернулся к Рольфу. «А ты мог бы предать своего отца?»

Рольф посмотрел на отца. Его отец тоже смотрел на меня. Все молчали.

Так прошло довольно много времени. «Вы уже ели что-нибудь?» — прервал наконец молчание старый Редлих.

«Когда?» — вопросом на вопрос ответил Рольф.

«Ладно, тогда я приготовлю вам бутерброды».

Он направился к двери. «Можно мы немного музыку послушаем?» — попросил Рольф.

Старый Редлих резко обернулся, смерил сына сердитым взглядом и молча вышел из комнаты.

Этот день сделал нас с Рольфом настоящими друзьями.

Мы стали неразлучны. Не проходило дня, чтобы мы не виделись. Если я не заходил к ним, отец Рольфа спрашивал, почему я не появляюсь. Может быть, он все еще боялся, что я донесу на него? Я никогда не спрашивал его об этом.

Он работал на железной дороге и навидался всякого. Наверное, это сказалось на его характере. Жена оставила его, но Рольф не захотел жить с матерью. Он был очень привязан к отцу и никогда даже не пытался навестить мать, жившую в западной части Берлина. Рольф часто оставался дома один, но прекрасно справлялся с нехитрым домашним хозяйством.

Старый Редлих научил сына готовить простую еду. Впрочем, большого выбора у Рольфа и не было — в основном капуста, брюква и картошка. Иногда к овощам добавлялись нарезанные на маленькие кусочки сосиски. Однажды Рольф пригласил меня пообедать. В тот день он был один. Его отец снова был на монтаже — так он называл свою работу. Однако сваренная брюква оказалась жесткой и невкусной, и Рольф был очень огорчен этим.

Через некоторое время, когда отец в очередной раз был на монтаже, Рольф снова пригласил меня. Когда я пришел, на столе опять стояла тарелка с вареной брюквой.

«Ешь», — протянул мне тарелку Рольф.

Я отрицательно замотал головой. «Это же корм для свиньи. Мне это не прожевать, да и на вкус как кора дерева».

«Ешь!» — настаивал Рольф.

Я взял кусочек брюквы и осторожно откусил. На этот раз брюква была мягкой и островатой на вкус.

«Ты что, пиво туда добавил?» — спросил я.

«Я сделал мучную подливку и добавил немного коньяка. Отец часто привозит коньяк из Польши».

«И теперь я приду домой пьяный», — сказал я.

Рольф был очень горд своими кулинарными успехами, особенно мучной подливкой.

«Неужели у поляков есть еще коньяк?»

«Да они бы всю страну продали, если бы смогли. Однако чаще всего разные вещи можно получить у евреев».

«У евреев уже давно ничего нет», — пробормотал я.

«Мой старик всегда говорит — их нужно потрясти хорошенько, обязательно найдется еще что-то. Если бы мы их потрясли как следует, может, тогда и войну смогли бы выиграть!»

Я был ошеломлен, я просто не находил слов. Хотя я продолжал есть, но кусок не лез в горло. Наконец я прервал молчание. «Ты всерьез так думаешь? Да у тебя просто не все дома!»

«Только не кричи сразу „Хайль Гитлер!“ Не понимаешь, что ли, — нас непрерывно лупят со всех сторон! Русские стоят у самой границы Польши, янки и англичане бомбят наши дома, а ты все еще веришь в победу. Совсем рехнулся! Как ты думаешь, кто стоит за спиной у американцев? Евреи, дуралей! Евреи снабжают американцев деньгами, и на эти еврейские деньги янки производят свои бомбы. А мы истребляем евреев восточной Европы. Ты думаешь, они это забудут? Они отплатят нам. У них же международные связи! Эх, если бы нам да их деньги! Мы бы уже плавали в Беринговом проливе и катались на лыжах в Сибири!»

«Можно что-нибудь и получше придумать», — сказал я.

«Мы бы там много чего понастроили, чтобы спортом заниматься. А с нашей энергией и с еврейскими деньгами мы были бы непобедимы!».

Я поднялся. «До скорого!»

«Нет-нет, побудь еще немного. Ведь еще не очень поздно!»

«Мне уже пора».

Мне все больше становилось не по себе.

«Не валяй дурака. Твоя мать, небось, даже рада побыть немного в одиночестве».

Я не ответил. Просто стоял и молчал.

«У меня есть еще порция брюквы. Хочешь? С коньяком. А может, это не коньяк, а водка? Ни на одной бутылке нет этикеток!» Рольф, казалось, был совершенно поглощен разглядыванием бутылок. «И почему это фюрер против вас так настроен?» — как бы между прочим спросил он.

«Господи!» — подумал я. — «Мне бы только уйти отсюда!»

Сколько времени он знает, что я еврей? Я был охвачен паникой, но не мог сделать и шага. Только стоял, уставившись в пол. А если я и убегу, что изменится? Он знает, где я живу, знаком с Кэте Нихоф, видел мою мать и может сразу узнать ее, и ему ничего не стоит выдать нас. Дело дрянь!

Рольф взглянул на меня. «А знаешь, что с евреями делают по приказу фюрера?»

Я молчал.

«Их отправляют в Польшу и там травят газом, как клопов. Отправка идет непрерывно-днем и ночью. Все поставлено на поток, все операции отработаны, как на фабрике. Фабрика по переработке людей. Что ты на это скажешь?»

«Ты сочиняешь!»

«Ты бы моего отца послушал, когда он возвращается с очередного „монтажа“. Как он по ночам в подушку плачет».

«Он рассказывал тебе об этом?» — спросил я совсем тихо.

«Может, он втайне надеется, что я донесу на него, и тогда он выйдет из игры и не будет все это видеть. На территорию лагеря ему нельзя, но с него достаточно того, что он видит, когда транспорт прибывает на место и двери вагонов открываются. Живые вываливаются из вагонов вперемешку с трупами — они там спрессованы, как сельди в бочке. Первое время, когда он видел такое, его рвало. Теперь его не рвет. Зато у него началась бессонница — ну совсем уснуть не мог. Ему прописали снотворное. Он наглотается таблеток и спит, а иногда во сне всю ночь кричит, пока я его не растолкаю. И тогда он начинает рассказывать. Рассказывает и рассказывает. Я ведь единственный, с кем он может поговорить откровенно. А каково мне все это слушать? Когда он возвращается с „монтажа“, то плотно закрывает все двери и слушает английское радио. Ему вовсе не хочется знать, где и когда немцам дали по шапке. Его интересует одно: знают ли англичане об этом, а если знают, то что именно. А стоит ему услышать, что англичане тоже про это знают, каждый раз с ним просто истерика, начинает плакать — не остановится. Я для него вроде медсестры. Иногда даже его ругаю: „Ну почему ты не бросишь все это? Скажи, что ты заболел, что у тебя нервы не в порядке“. А он всегда одно и то же говорит: „Пойми — это же невозможно. Тогда то же самое будет делать кто-то другой. И тоже станет развалиной вроде меня. Стало быть, уж раз я это делаю, то буду делать и дальше“».

Рольф опустил голову. «Раньше мой отец был отличным парнем».