Эдвин Поляновский - Урок

• Название: Урок
• Автор: Эдвин Поляновский
• Издательство: Известия
• Жанр: Психология
• Год: 1985

Герои книги очеркиста Эдвина Поляновского оказываются перед необходимостью сделать нравственный выбор – идет ли речь о долге перед теми, кто сражался на войне, или о защите общественного порядка, ведется ли разговор о простых, казалось бы, обыденных вещах – о человеческих взаимоотношениях. Всякий раз от позиции героя, его поступка зависит не только его собственная судьба, но и судьбы тех, с кем он живет и работает. В одних случаях люди поставлены в экстремальные условия, в других – происходит невидимая, незаметная для окружающих внутренняя борьба. Словом, человек показан в те переломные моменты жизни, которые наглядно выявляют его истинную ценность.

Книга рассчитана на широкий круг читателей.

---

– А где мы их возьмем,– отвечает сзади Бондарев,– пусть объявление через газету дают.

Спрошу, спрошу сам, где они его, Татаринова... А что «они его»? Оставили, бросили? Вроде не бросали.

На развилке остановились, Казин сказал вдруг:

– Здесь мы разошлись...

«Разошлись». Вроде как на равных. Но ведь Татаринов отстал.

– Да-а, он позади был. И вот сюда, влево пошел... В общем, мы-то сейчас как пойдем? По нашему маршруту или по его?

Мне интересно знать, где они его дотом нашли.

– По его, по его пути.

Петляем долго и немыслимо. Видно, Татаринов действительно плохо знал лес, да и пурга была тогда ужасная. Снова оказались на каком-то поле.

– Вот тут,– показывает Бондарев,– мы его разыскали.

Остановились – старый ивняк и четыре березы на опушке леса.

– Тут,– подтверждает Казин.– Спасибо собака помогла, так бы не нашли.

– Точно-точно,– оживляется Бондарев,– идем, значит, с поисковой партией, смотрим – какая-то собака по опушке бегает и лает, зовет. Ну, один там из наших, с фабрики, он впереди всех был, подбегает, видит – Татаринов. Лежит. «Ну, Федор Григорьевич,– кричит,– ты тут разлегся, а мы с ног сбились!»

Тут, на опушке, я еще раз вспоминаю и оцениваю то, что случилось.

15 октября, в пятницу, заседало правление общества охотников. «На воспроизводственном участке браконьеров много,– доложил один из членов правления,– я слышал там недавно выстрелы. Стал считать – семнадцать выстрелов». «Завтра же пойдем посмотрим,– сказал Казин Татаринову,– возьмем Бондарева».

Наутро, в начале седьмого, несмотря на отчаянную пургу, все трое, как и договорились, отправились в лес. Как говорит Казин, он за всю свою жизнь такой метели здесь не видел. Сквозь отчаянные завывания ветра где-то рядом, в темноте, словно хлопали ружейные выстрелы – это ломались и падали под ветром провисшие от тяжелого снега деревья. Проваливались по колено в снег, под которым лежала незамерзшая грязь.

Прошли низину. У развилки Татаринов отстал.

– Где ты? – окликнул его Бондарев.

– Тут я,– донесся откуда-то из-за ветра голос Татаринова.

Двинулись дальше. Когда через некоторое время снова окликнули Татаринова, ответа не было. Позвали еще раз – только ветер воет. Двинулись дальше. Заговорили о лицензиях. О том, что, дескать, дали вот им три лицензии на отстрел кабанов, а как делить их – недовольные будут, как всегда...

Оба – и Казин, и Бондарев – утверждают, что искали Татаринова. Прошли, как говорят, дорогу на Звенигород, высоковольтную линию, покрутились. Вышли на Валыгинское поле – нет никого. Зашли в будку комбината декоративного садоводства. Обсушились.

– А ведь Татаринов-то нездоров, Анатолий Иванович,– сказал Бондарев.– Жаловался мне, что давление опять поднялось...

– Да-а,– неопределенно ответил Казин.– Да нет, зайца, наверно, решил подстрелить. Придет.

Обсушились. Погрелись. Перекусили.

Когда возвращались домой, спросил уже Казин:

– Поищем, вернемся?

– Да он уж, поди, дома чай пьет.

Так они шли, поочередно выказывая ленивое беспокойство и тут же уговаривая себя не волноваться.

А метель свирепствовала. Казин – молодой и крепкий – обычно за день проходил и 40, и 50 километров, хоть бы что, а тут... Хотели даже, признаются сейчас, ружья побросать.

Домой вернулись к обеду. Бондарев живет рядом с Татариновым. Соседи. Вернувшись, он не зашел к Татариновым. Почувствовал вдруг тревогу? Побоялся ли, ждал ли чего-то? (Как будто можно было отсидеться до лучшей поры.) К шести вечера прибежала взволнованная жена Татаринова: где Федор? Бондарев испугался: «А что, не пришел? Да он с Казиным вроде был...» – залепетал невразумительное.

Потом Бондарев сообщил о беде в милицию. Позвонил Казину.

Утром 17 октября, это было воскресенье, к Бондареву постучалась дочь Татаринова – Анна.

– Иван Иваныч, дорогой, пойдемте в лес, покажите, где шли...

– Не могу, радикулит у меня... – и Бондарев закрыл дверь.

На поиски пошел было муж Анны, но вернулся ни с чем.

Собрался народ у дома Татариновых, хотели идти всем миром в лес. Но куда? Ни Бондарева, ни Казина нигде не нашли. (Как оба говорят теперь, в это время они вдвоем тоже искали Татаринова... в подсобном хозяйстве Дорохове, где Татаринов работал.)

Сейчас, когда уже давно все позади, я думаю, как с каждым промедленным часом, даже минутой, росла тяжесть вины этих двоих.

На третий день Татаринова действительно нашли. 18-го с утра была снаряжена поисковая группа, и где-то около часу дня нашли его у Валыгинского поля, рядом с садоводческой будкой, где отдыхали, грелись Казин с Бондаревым.

– Ну, Федор Григорьевич, ты тут разлегся, а мы с ног сбились...

Сказал тот, что был впереди, и осекся.

Светило зимнее неяркое солнце. Ослабевший за эти дни ветер ронял с берез снежную пыль. Снег падал на лицо Татаринова и не таял. Рядом с ним, виновато виляя хвостом, видно, давно уже не отходила от него незнакомая собака, застывшая в нелепой преданности.

От Валыгинского поля мы возвращаемся к дому. Казин и Бондарев по-прежнему чутко слышат все звуки и шорохи леса.

– Вот лось шел. Недавно,– показывает Бондарев на следы.– Шел слева во-он к тому ивняку подзаправиться.

– А зайцев-то больше стало. Как сено идет, Иван Иванович?

– Хорошо, зайцы его любят.

Я знаю, о чем они говорят. Охотники косят и вывозят с лесхозовских угодий сено – для косуль, зайцев. Еще они растят картофель, овес для кабанов, собирают рябину для рябчиков, тетеревов, зайцев. Для лосей и зайцев на зиму готовят солонцы: валят осину, в метре-полутора от корня рубят корыто и закладывают туда соль-лизунец. Через недельку-другую осина начинает киснуть, и тут-то подходят на подкормку лоси.

Обо всем этом рассказывал мне вчера вечером Казин. Он гордится своим хозяйством, в области оно на хорошем счету. «План по членству,– говорил Казин,– идет хорошо, 932 охотника у нас, план по вырубке ивняка сделан. Лекции? Пожалуйста. Надо было за год шесть провести, а мы – семь. Тех же солонцов вместо 223 сделали 280».

– Ах, сволочи,– Казин неожиданно останавливается.– Ну надо же, а? Иван Иванович?

Я вижу на осине большенные вырезы ножом. Кто? Хулиганы какие-то.

– Вот сволочи,– повторяет Казин,– судить за это надо.

– Послушайте,– спрашиваю я,– а из вас кто-нибудь был у Татариновых в семье после этого...

– А зачем? – ответили оба в один голос.

– Мы венок ему купили? Купили,– объяснил Бондарев.

– И ленту,– подсказал Казин.– Я вообще жалею вот о чем: зря я его, наверное, к себе в хозяйство взял. И старый он, и лес знал плохо.

Казин впереди осторожно трогает ногой снежную корку. Проверяет что-то.

– Это я смотрю, твердый ли наст,– объясняет он.– Тетерева, они же с деревьев прямо в снег сигают. Не побились бы.

Проходим мимо обелиска с красной звездой.

– Кому это? – спрашиваю.

Молчат. Переглянулись.

Я подошел к обелиску. «Лейтенант Суханов погиб в бою за Родину».

– Он вроде Рузу освобождал,– словно оправдываясь, говорит Казин.

– Но под Рузой погибли тысячи, а памятник-то поставили Суханову?

– А кто его знает...

Сколько же раз они тут проходили!

– Может, раз пятьдесят, может, сто... – отвечает Казин.

Через несколько минут они уже снова читали следы.

– Вот это беляк прошел, на поляну бежал. А во-он снегирь сидит. Снегириха, вернее: с фиолетовым брюшком, самец с красным.

...А все-таки лес, и природа, и все, что есть тут на этой земле,– не их богатство. Им вроде как одолжили всем этим попользоваться, пока они тут служат.

Войну Федор Григорьевич Татаринов прошел всю, до последнего дня. И там, где он, артиллерист, мог умереть, жив остался. В мае они с женой, Зинаидой Николаевной, собирались праздновать 40 лет совместной, вполне благополучной и доброй жизни.

Вспоминаю, что Казин и Бондарев не пошли хоронить Татаринова: людей побоялись. Бондарев только форточку приоткрыл, когда процессия шла мимо, и тут же захлопнул. И гулять с внуком на улицу он выходил долгое время только поздними вечерами, когда на улице никого не было.

Должно быть, когда человек остается один, жизнь более чем страшна – она бессмысленна.

Скрипит снег под ногами. Я иду по лесу с этими людьми. Они – впереди меня, о чем-то тихо и оживленно беседуют.

И у Казина, и у Бондарева настроение сейчас неплохое. Три месяца велось уголовное дело, и вот только вчера его закрыли, камень с плеч. В конце концов, Татаринов скончался, как установила экспертиза, «от сердечно-сосудистой недостаточности».

1972 г.

ИСТЕЦ

В соседних избах погас свет. Над самым двором повисла чистая и яркая Большая Медведица. Во дворе пахнет свежестью, пахнет деревом от новой дровяной поленницы и сосновым лесом, который начинается сразу за избой.