Меир Шалев - Дело было так

• Название: Дело было так
• Автор: Меир Шалев
• Издательство: Текст, Книжники
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-7516-0951-1,978-5-9953-0111-0

Новая — седьмая в этой серии — книга Меира Шалева, самого популярного в современном Израиле прозаика, полюбившегося и русским читателям, — ироничное, но и печальное повествование, одним из героев которого выступает сам автор. Вы прочтете историю о бабушке Тоне, всю жизнь самоотверженно сражавшейся с грязью, о подаренном ей пылесосе, который ее коварно обманул, о летавшей по ночам ослице Иа, о дедушкином дереве, на котором помидоры росли вместе с анчоусами, о хитроумном жеребце Уайти и о многом-многом другом, вошедшем в семейную мифологию и превращенном поразительным талантом Шалева в замечательную прозу.

---

Глава 21

Человеческая память пробуждается и умолкает по собственному желанию. По своему желанию приглушает или заостряет свершения, возвышает или умаляет их вершителей. По своему желанию унизит, по своему желанию возвысит[58]. Когда ее зовут — увиливает, а когда возвращается — всплывает в том месте, где ей удобней, и в тот момент, когда ей сподручней. Нет у нее ни царя, ни стражника, ни кладовщика, ни начальника. Истории смешиваются друг с другом, факты выпускают отростки и побеги. Ситуации, слова и запахи — о, запахи! — сбрасываются на склады памяти в полнейшем и чудесном беспорядке. Не по датам, не по величине или важности, и даже не по алфавиту.

Приступая к этой книге, я порылся в своей памяти, а также в памяти некоторых членов нашей семьи. Я хотел вспомнить точный вид свипера бабушки Тони и прояснить для себя некоторые технические детали. Но меня постигла неудача. Мама к тому времени уже умерла, но я и при ее жизни понимал, что не стоит слишком верить каждой детали в каждой истории, которую она рассказывала. Она любила и умела придумывать сказки, а в фактах видела не что иное, как небольшое препятствие, через которое можно перепрыгнуть или которое можно использовать как трамплин. А что до меня самого, то я правда видел этот свипер своими глазами, но только однажды и при весьма особых обстоятельствах, о которых скажу сейчас только, что обстоятельства эти были из тех, которые могут сильно повлиять как на восприятие, так и на память.

Опрошенные же мною родственники рассказывали, как это принято у нас, различные версии, продиктованные порою собственными интересами, а порой — просто потребностью отличаться от других и не повторять уже сказанное. Поэтому я обратился к объективным источникам. Образчик, на который я мог бы с уверенностью указать, я так и не нашел, но по дороге отыскал несколько интересных фактов.

Первый пылесос пришел в этот мир в 1869 году, за десятки лет до того, как один из его потомков прибыл к моей бабушке. Это был ручной прибор, не особенно эффективный и потому не выдержавший испытания рынком. После него, в начале двадцатого века, в Англии был изобретен механический пылесос — огромная и шумная махина, которую перевозили из дома в дом на запряженной лошадьми грузовой телеге и приводили в действие с помощью двигателя внутреннего сгорания. Этот пылесос парковали на улице, перед домом клиента, протягивали длинные шланги внутрь комнат, и тогда бригада работяг принималась за уборку.

Королевская семья тоже пару раз пригласила эту махину к себе, но не для уборки, конечно — в Букингемском дворце было более чем достаточно служанок и тряпок, — а в качестве развлечения для гостей. Королевские гости прогуливались по дорожкам парка, наслаждаясь королевскими бутербродиками с малосольными огурцами и прихлебывая шампанское и «пиммс»[59], а тем временем это чудовищное сооружение въезжало на дворцовую лужайку, запускало в окна щупальца своих шлангов и начинало что-то высасывать из дворца. Не знаю, хорошо ли оно убирало, но не сомневаюсь, что скучающим аристократам это зрелище давало богатую пищу для весьма увлекательных и волнующих разговоров.

Первый электрический пылесос изобрел в 1907 году рабочий-уборщик из Огайо по имени Джеймс Спенглер, всю жизнь страдавший астмой, которая усиливалась при подметании полов. Спенглер соединил вместе трубчатую палку от метлы, электрический мотор от вентилятора и наволочку от подушки, и все эти предметы совместными усилиями стали всасывать немного пыли, вылетавшей из выбиваемых ковров. Он предложил этот прибор на продажу, и одной из первых покупательниц была его родственница. Ее звали миссис Гувер, и она была замужем за мистером Гувером, производителем седел и кожаных изделий, у которого прибор Спенглера пробудил торговый интерес. Он купил у изобретателя патент, предложил ему партнерство, а затем усовершенствовал пылесос и придумал революционный метод продажи: десятидневный даровой испытательный срок в доме покупателя. Успех был таким сногсшибательным, что через два года все пылесосы во всем мире называли не иначе как «Гуверами». Но не в нашей семье. Мы и по сей день, пусть по ошибке, называем любой пылесос «Свипером» — и, конечно, произносим это слово с русским акцентом.

Однако интерес представляет не только пылесос, но и тот враг, с которым он сражается и который составляет причину и смысл его появления и существования. Я выяснил, что большую часть «улова» любого домашнего пылесоса — семьдесят пять процентов! — составляют омертвевшие клетки кожи и волосы жильцов дома и их любимых домашних животных. Это значит, что бабушка Тоня была права — людям действительно лучше оставаться снаружи. Пусть себе сидят на веранде и там сбрасывают свою мертвую кожу, а не у нее в доме, на вымытый пол!

Надо, однако, учесть, что эти данные справедливы лишь в отношении американской пыли — той, что водится в доме с закрытыми окнами, куда кондиционеры с фильтрами вгоняют стерильно чистый воздух и где хозяйка делает себе маникур. Но в дом бабушки Тони — одноэтажный сельский дом с фанерными жалюзи и сетками на окнах, которые выходят прямо на поля и во двор, — проникала также пыль совсем иного, неамериканского рода. То были маленькие крупицы настоящей земли, о которых мистер Гувер не знал и которых даже не мог бы себе представить.

Много уже было говорено и написано о сложных и неоднозначных взаимоотношениях между еврейскими пионерами-первопоселенцами и их землей, но у бабушки Тони эти отношения были еще более сложными, потому что она знала некий неприятный факт, от которого сионизм всячески пытался абстрагироваться. Она знала, что земля — это не только наследие наших предков, и не только девственная целина, ждущая своего возделывателя, и не только место отдохновения для усталой стопы гонимого и преследуемого еврея, — при определенных обстоятельствах, причем не таких уж редких, эта обетованная земля также — не что иное, как грязь.

Земля Изреельской долины была тяжелой и жирной и существовала только в двух состояниях: летом она была пылью, а зимой — топью. Иными словами, что так, что этак, она всегда была грязью. В первые годы после основания мошава его улицы еще не были вымощены и дворы не были еще покрыты базальтовой крошкой, а уж бетоном и подавно не залиты. Зимняя грязь была глубокой и тяжелой. Такой тяжелой, что ноги утопали в ней до колен, а колеса до осей, сапоги увязали намертво, а маленьких детей тащили в садик на «грязевых санках», сделанных из досок и жести. Грязь цеплялась и липла ко всему и так переносилась от места к месту и попадала внутрь домов. Даже много лет спустя, уже в дни моего детства, мы все носили в ранце домашние туфли и надевали их, сняв сапоги при входе в школу. И еще сегодня, во времена сплошного асфальта и бетона, возле каждого дома в каждой деревне в Долине можно увидеть главные орудия борьбы с этой вездесущей грязью — жесткие коврики перед входной дверью, скобы для снятия сапог, скребки для подошв.

Летом почва просыхала, и когда дороги перемалывались копытами лошадей, и рабочими ботинками, и колесами телег, а поля — лемехами плугов и железными зубьями борон, тогда из грязи рождалась пыль — всепроникающие полчища упрямых и хитрых пролаз, состоявшие из тончайших крупиц земли, смешанных с цветочной пыльцой, частицами комбикорма из коровников и птичников, волокнами половы, пухом цыплят, шерстью животных, маленькими крошками сухого коровьего навоза и пометом паршивых голубей. И все это бесчисленное воинство неслось на крыльях ветра и искало любую щель, чтобы проникнуть в нее и все запачкать.

По мере того как множились все более быстрые и тяжелые средства передвижения и орудия труда — всевозможные автомашины и тракторы, — множилась и пыль, и бабушка Тоня начала ссориться с водителями и даже установила на дороге возле дома поливалку, ибо из двух своих главных врагов — пыли и грязи — она все-таки предпочитала грязь. Грязь, конечно, штука липкая и тяжелая, но она виднее глазу, а пыль штука хитрая и незримая, а отчасти даже привлекательная, потому что на вид обаятельно игрива и невесома.

Я помню, как в детстве сам любил следить за хороводами золотых пылинок в лучах утреннего солнца. В Иерусалиме наша детская комната была обращена на север, и солнце туда не проникало. Но детская комната в нашей съемной квартире в Нагалале выходила на восток, а комната, где я спал, когда гостил у бабушки, — на север и восток, и там эти танцующие пылинки можно было увидеть — веселые искорки, сверкающие золотом в первых солнечных лучах, проникших в просветы между рейками жалюзи.

То было одно из самых чарующих, почти гипнотизирующих зрелищ моего детства, и мне нравилось начинать день созерцанием этих искорок. Как я уже рассказывал, в бабушкином доме меня заставляли вставать до рассвета, но в субботу бабушка позволяла мне поспать побольше, и однажды, когда я еще лежал и наблюдал за этой золотой пляской, она вошла в комнату и, вместо того чтобы, как обычно, выдернуть из-под меня матрац, неожиданно пригласила выпить с ней чай, и не на веранде, а в кухне. Но я был занят своими искорками.