Борис Егоров - Сюрприз в рыжем портфеле (сборник)

• Название: Сюрприз в рыжем портфеле (сборник)
• Автор: Борис Егоров
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Юмор
• Год: 1982

Борис Егоров (1924–1973) известен читателям весёлыми, острыми рассказами и фельетонами, которые на протяжении четверти века публиковались на страницах газет и журналов и выходили отдельными сборниками.

В издательстве «Советский писатель» вышли его книги: «Капля внимания», «Происшествий не случилось», «Маски», «Ангел в командировке».

Работы Б. Егорова были высоко оценены критикой и отмечались премиями «Литературной газеты», Союза журналистов СССР. Он — лауреат Международного конкурса юмористического рассказа имени Алеко (Болгария).

В настоящий сборник входят три повести: «Сюрприз в рыжем портфеле», «Пирамида Хеопса», «Письма Сынулина», сюжетной линией которых является деятельность вымышленного учреждения УКСУС, а также рассказы и фельетоны.

Естественно, в сборнике собраны самые удачные, самые весёлые рассказы и фельетоны, прошедшие проверку временем, получившие высокие оценки и отклики читателей и критики.

---

Поди разберись, за что любят.

Так или иначе, любовь существует.

И литературы без любви нет.

Любовными коллизиями сдабриваются даже такие специализированные вещи, как романы о сталеварении, нефтеперегонные сценарии, мелиоративные пьесы, газосварочные поэмы и азотно-туковые рассказы.

Поэтому весьма важно задуматься, как писать о любви.

И вот вы ломаете голову, изобретая самые различные ситуации.

Значит, так: юный Он и юная Она очень сильно любят друг друга, но их семьи, назовём их условно Монтекки и Капулетти, находятся во вражде… Было? Где-то уже было! Значит, не подходит. Или например: Он, очень чувствительный юноша, допустим Вертер, страдает… Опять было у кого-то. Или ещё: Она, замужняя женщина

Анна, имеющая сына Серёжу, полюбила… И этот сюжет некогда фигурировал.

Что же делать? Неужели нет новых? Новые есть.

Старый железнодорожный проводник рассказал мне однажды новеллу о любви.

… Шёл поезд, сибирский экспресс. В первом вагоне ехали муж и жена. Когда поезд, огибая Байкал, чуть поубавил ход, муж спрыгнул на насыпь и стал рвать дикие цветы, что росли тут же, на песчаном откосе. Пассажиры в волнении и трепете прильнули к окнам.

Собрав небольшой букетик, смельчак успел прыгнуть на подножку последнего вагона. (Дорогие мои оппоненты, знатоки железнодорожного транспорта, не ловите меня на технической неточности! Теперь так не прыгнешь, а тогда площадки не закрывались. Так что герой вполне мог прыгнуть на подножку.)

Он проходил по поезду из вагона в вагон, и ему аплодировали.

Несколько любопытных пассажиров пристроились вслед, за ним и шли в голову поезда. Их, видимо, интересовало: какая же она, если он ради неё совершил такой спортивный подвиг?

А она, простая, маленькая, худенькая женщина, приняв от мужа букетик, отложила его в сторону и, плача, приговаривала: «Сумасшедший, сумасшедший ты мой!»

Я охотно подарил бы вам этот документальный эпизод, я сообщил бы вам даже фамилию героя, но беда в том, что этот случай вам не пригодится.

Не пригодится потому, что факт не типичный и даже возмутительный. Положительный герой — и вдруг нарушил правила поведения пассажира! А положительный герой не имеет права нарушать какие бы то ни было правила, даже правила уличного движения.

Я уже не говорю о морально-этических.

На основании анализа ряда книг последних лет предлагаю несколько сокращённых вариантов любовных сцен, диалогов, монологов. При этом я сохраняю даже в отдельных случаях подлинные имена героев. Я с удовольствием процитировал бы целые куски из произведений наших современников, но эти куски заняли бы очень много страниц. Современники, к сожалению, коротко не пишут. Они не Флоберы и не аббаты Прево.

Любовь на производстве

— Есть же такая любовь, как, например, у Варвары Обыденковой! — восторженно сказала передовая Зоя отсталому Сашке Шмелькову.

— А какая это такая? — Сашка даже тихо свистнул от удивления.

— Она влюблена в одного поэта, который выступал у нас ещё в позапрошлый год. А он, поэт, об этом даже не знает. Варя от любви сама не своя, а выдаёт по две нормы. И в райком даже избрали. А ты, Сашка, сколько процентов можешь дать?

Сашка опять свистнул.

— Сто десять…

— Не буду я тебя любить за сто десять.

— Сто двадцать.

— Нет, — резко сказала Зоя и, повернувшись, пошла прочь.

— Зоя, Зоенька милая! Сто тридцать, сто сорок, сто пятьдесят! Любовь меня перевоспитала! — кричал ей вслед Сашка.

Зоя остановилась.

— Сто восемьдесят семь и пять десятых при полной сдаче металлолома и экономии обтирочного материала.

Сашка плакал от счастья, размазывая по лицу слёзы обтирочным материалом.

Станичная любовь

— Что-то ты стал задумчивым, серденько моё. Неужто влюбился? — спросила мать сына. — Аж сохнешь, кровиночка моя!

— Влюбился, мамо, врать не буду.

— Ах, сынку, перевыполним пересмотренные обязательства с учётом возросших возможностей — свадьбу сыграем! А кто же, если не секрет, зазнобушка твоя, лебедь белокрылая, калинушка-малинушка, рябинушка?

Тихо сопя над учебником, взятым из избы-читальни, сын стеснительно ответил:

— Агротехнику полюбил я, мамо.

Любовь «под Хемингуэя»

— Пошли, — сказал он.

— Пошли, — сказала она.

Оба помолчали.

— Куда? — спросила она.

— Туда, — ответил он.

Снова помолчали.

— Может, выпьем? — спросил он.

— Давай, — согласилась она.

В полутьме закусочной-чебуречной над стойкой бара мерцали бутылки «Зверобоя», «Горного дубняка», запеканки, облепихи…

— Эй, маэстро! — воскликнул он. — Не найдётся ли кальвадоса?

Кальвадоса не было. Любовь погибла.

Любовь международная

— О Мишель! То есть Мишка, или — как это лутче? — Миска. Я во много люблу. Но я гражданка, или — как это лутче? — мещанка страны Гиппопотамии и с Советский Союз нет конвенций брака-семья…

— О милая Анна-Тереза-Мария-Лаура-Диана-Стэлла — Мэлла-Алла-Бэлла! Эс, ист гранд трагеди, абер ау ду но ду. В унзер лянд двести двадцать миллионов, причём женщин больше, чем мужчин, а я вынужден страдать по тебе, Анна-Тереза-Мария-Лаура-Диана-Стэлла-Мэлла — Алла-Белла! О, сколь несправедлив мир!

— О Миска! Русский мужчин всегда был нерешителен. Русский мужчин — Обломов. Он решительный шаг не способен. А потом много страдает. Я смотрел «Варшавский мелоди». Вы все такие.

— О милая Анна-Тереза-Мария-Лаура-Диана-Стэлла — Мэлла-Алла-Бэлла! Эс ист русский колер, абер иначе драматургам не о чём было бы писать.

Спасибо тебе, Остап!

Профессора кафедр журналистики утверждают, что фельетон — самый трудный жанр.

Читая лекции, они отсылают студентов к сочинениям Людвига Бёрне, Генриха Гейне и Феофилакта Косичкина (псевдоним А. С. Пушкина-фельетониста). Они называют имя Жюля Жаннена, придумавшего «маленький фельетон». Они умоляют прочитать книги Власа Дорошевича, Ивана Рябова и Давида Заславского. Приводят в пример Ильфа и Петрова, Семёнова и Пантелеймона Корягина.

— Без этого, — уверяют они, — нельзя стать фельетонистом.

Профессора есть профессора. Их обязанность — пугать студентов. Их стихия — теория.

А оказывается, можно обойтись и без неё. Нужно иметь крепкие нервы, дабы не поддаться запугиваниям, и минимальную наблюдательность, позволяющую присмотреться, как работают некоторые современники.

Чтобы стать фельетонистом, надо прочитать сто фельетонов из текущей периодики. Сто первый вы напишете сами.

Прежде всего: что может послужить материалом для фельетона? Кто-то украл три бочки пива — материал. Кто— то кому-то заехал кулаком… Зять обобрал тёщу… Внучек побил бабушку…

Скептики могут сказать, что прежде об этом фельетонов не писали и подобные вещи были в газетах предметом четырёх строк судебной хроники.

Скептики будут твердить, что фельетон — это литература, а, как сказал один великий сатирик, «там, где начинается прокуратура, там кончается литература».

Не верьте скептикам. Не верьте великому сатирику: он устарел.

Садитесь и пишите фельетон.

Некогда жанр фельетона относили к изящной литературе.

Черты определённой интеллигентности он сохранил и сейчас.

Выбирая заголовок для своего произведения, фельетонист обращается к мифологии, к литературе Ренессанса и. последующих эпох. Это, конечно, не означает, что он всё знает. Всё знает энциклопедия. А она всегда под руками.

Итак, какой заголовок дать фельетону о человеке, укравшем, три бочки пива? «Лжепрометей из» (далее следует название города — допустим, из Елабуги).

Почему «Лжепрометей», объяснят первые фразы фельетона: «Прометей похитил огонь у богов, совершив благородное дело и дав людям радость. Иван Степанович Тютюнников тоже похитил, но не огонь, а три бочки пива, чем общественность глубоко возмущена…»

Если Прометей фигурировал в прошлом номере газеты, то для разнообразия можно взять кого-то другого, к примеру Герострата. Тогда начало будет выглядеть так: «Герострат заслужил позорную славу тем, что сжёг храм Артемиды в Эфесе. Иван Степанович Тютюнников заслужил не менее позорную славу тем, что украл три бочки пива в Елабуге…»

Может статься, что и Герострат фигурировал во многих фельетонах. Берите тогда Диогена. «Диогену нужна была бочка, и причём пустая, а Ивану Степановичу Тютюнникову — не одна, а три, и не пустые, а с пивом…»

На Диогене тоже свет клином не сошёлся. В крайнем случае что-нибудь можно пофантазировать насчёт Бахуса: в пиве есть градусы. При желании можно вспомнить и обыграть Пушкина: «…бочка по морю плывёт». «А куда уплыли три бочки?»