Павел Кренев - Фанфан-Капкан

• Название: Фанфан-Капкан
• Автор: Павел Кренев
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1990
• ISBN: 5—08—000255—7

Повести и рассказы молодого автора посвящены взаимоотношениям человека и природы, острым экологическим проблемам.

---

Феофан сидел перед телевизором в тапках и смотрел мультфильм по программе «Спокойной ночи, малыши». На коленях у него стояла теплая кастрюля со свежей ухой из пинагора — самолучшей ухой! Феофан хлебал уху прямо из кастрюли. Идти на медведя ему не хотелось.

— Вот сейчас все брошу и пойду, — сказал он и продолжал хлебать.

Турачкин, увидев такое дело, осознав, что его триумф может не состояться, взмолился:

— Пойдем, Фаня, а, колхозное руководство поручило, надо сделать! А мне одному боязно, сам понимаешь.

Ясно, что не отвяжется «лучший охотник»; после безвинно загубленного Пегаски Саньке чрезвычайно необходимо было реабилитироваться перед народом. Пинагорью уху Феофан так и не доел, не торопясь, оделся, снял с гвоздя в кладовке «двадцатку» и пошел с Санькой Турачкиным на медведя.

Они сделали засаду метрах в пятидесяти от сальницы, на вершине разлапистого верескового куста. Легли прямо на ветки, поэтому хвоинки и сучки покусывали тело. Ветер дул такой, какой надо — вдоль берега, с севера, как раз оттуда должен был подкрасться разбойный медведь. Так что ихний запах был для него недосягаем. С юга ему не подойти — там деревня, с запада — пустырь, местный аэродром, с востока — море. Один путь — с севера. Разговаривали шепотом.

— Во сколько придет, как думаешь? — нервничал Турачкин и гладил рукавом дуло карабина — стряхивал прилипшие хвоинки.

— Ушкую виднее, — Феофану разговаривать не хотелось, ему было зябко и, в общем, жутковато.

Ветер позванивал вересковой хвоей. Стояла густая, прохладная ночь середины августа, наполненная всевозможными звуками и запахами. Высоко-высоко в небе, под самыми звездочками, пластался черный, весь в разрывах дым.

Звездочки вымаргивали в этих разрывах и тут же снова окунались в черные клубы. Это летели с юга на север дальние холодные облака.

Все кусты кругом казались лежащими на земле медведями.

— Интересно, он на рану силен или нет? — интересовался Санька и постукивал зубами. Потом предложил: — Давай для точности глаза и руки. — И достал из внутреннего кармана флягу, отвинтил крышку.

В нос Феофану крепко ударил запах браги. Санька опрокинул флягу в рот и сделал несколько крупных глотков, передал Павловскому.

— Глони, для храбрости не повредит. Сам делал, на чистых дрожжах, вкуснота, спасу нету, эх, бражка-милашка.

После браги Турачкин замурлыкал потихонечку какой-то простенький мотив, потом протяжно рыгнул и вдруг запохрапывал, уткнувшись лбом в приклад карабина.

«Охотничек, так тебя», — почти равнодушно подумал Феофан и стал глядеть на море. Не заметил, как задремал сам.

Его разбудил какой-то шорох. Открыв глаза, Феофан разглядел в малость просветлевшихся уже сумерках черный силуэт, медленно двигающийся по песку к сальнице. С той стороны доносилось тихое и мерное поскрипывание песка. Вот ты беда, медведь идет! В висках ускоряющимися ударами застучала кровь. Феофан сильно ударил локтем в бок Саньку.

— Медведь!

Тот со сна ойкнул, распахнул глаза, но врубился быстро, зашептал:

— Где? Где?

— Вон, балбесина, не видишь?!

Турачкин увидел, засучил руками, стал выпрастывать ремень карабина, зацепившийся за ветку. Медведь, вероятно услышав посторонние звуки, остановился, прислушался.

Санька меж тем приложился к прикладу, скомандовал шепотом:

— Раз, два, три!

Феофан нажал курок, глаза ослепил огонь, и резко нахлынула тишина. Только по кустам что-то шуршало. Санька Турачкин, зверски ругаясь, вскочил и, стоя, начал лупить из карабина по кустам. Потом вдруг побежал туда, куда стрелял. Скоро вернулся, сел, понурый, рядом с Феофаном, закурил.

— Ты чего вместе со мной-то не выстрелил, собирался вроде? — спросил его Павловский.

Турачкин смотрелся сейчас, как побитая собака, глаза потупленные, хвост прижат.

— Патрона в патроннике не было, забыл дослать, первый раз на медведя, волнение, только клекнул и все.

Феофан хохотал над Санькой долго, сидел на кокорине и хохотал. Турачкин спросил:

— А ты-то чего не попал, вроде ведь выцелил? Я смотрел, крови на следах нету.

— Так я же седьмым номером шмальнул, пшенкой. Какая может быть кровь.

— У тебя что, пули даже с собой нету?

— Не-а.

Теперь уже хохотал Санька.

По дороге домой он сообщил, что медведь-то меченый, — на левой передней ноге не хватает указательного пальца, беспалый медведь.

— То ли вырвал где, то ли с рождения так. Это бывает.

Еще он просил Феофана не рассказывать никому про их приключение. А то засмеют ведь, клички какие-нибудь приклеят, народ на язык остер.

Все же выстрелы в деревне слышали, и Мищихин допытывался, в кого стреляли, почему не попали? Ему объяснили, что стреляли на шум. Медведь, мол, ходил далеко в кустах, но ворчал, в его сторону и стреляли, чтоб отпугнуть от сальницы. Мищихин был доволен.

— Ну теперь не подойдет больше, напуганный…

Феофан так же считал. Через пару дней ударила «морянка» — сильный шторм, рыбаки выехали с тонь домой, зверя никто пока не сдавал, и он закрыл сальницу на замок, для пущего спокойствия приколотил поперек двери два толстых горбыля крест-накрест, как в свое время делали на военкоматах, когда все уходили на фронт.

Через день к нему домой прибежала Люда Петрова, телятница. Собирала она анфельцию на берегу и увидела такое…

— Разор там у тебя, — сообщила, — двери с корнем выдраны…

Ну двери не двери, а горбыли и замок были и в самом деле отодраны. Действительно, какая силища… В сальнице мишка набедокурил на этот раз шибче, чем раньше: изодрал три шкуры, все раскидал, а потом, зайдясь, видно, в бешенстве, опрокинул на пол тяжеленный чан со шкварками, все было залито вонючим суслом. Прибежал Санька Турачкин, откуда-то узнал тоже про новое нападение. Сел рядом с Феофаном на бревно, поглядел на безобразие.

— Это он нам отомстил за испуг свой, — сделал заключение Санька, — злопамятный, гад!

Он нашел на песке самые четкие следы, стал показывать:

— Видишь, вот левая передняя, вот пальца одного не хватает. Тот самый безобразничает, беспалый.

Действительно, когтей на лапе было четыре, а не пять, как на остальных.

Пришел и Мищихин, оценил обстановку.

— По миру нас пустит, так-растак, на полтыщи убытку принес, как пить дать, это ж шутка сказать… — Потом отдал распоряжение Турачкину: — Чтобы этот ваш одноглазый, или, как там его, ушкуй, был немедленно отстрелян. Иначе деньги с тебя и Павловского высчитаю, как с бездельников. — И ушел.

— Раскомандовался, видали ево, — вяло возразил вослед ему Санька. — Сам ты одноглазый.

Посидели они, покурили, и Турачкин сказал:

— И в самом деле решать надо этого медведяру. Вопрос чести. Я тут пораскину мякиной, покумекаю…

Через день под вечер они сидели в стогу сена на Кирилихиной пожне. Стратегическая задумка Саньки Турачкина заключалась в том, что пожня эта — как раз на дороге Беспалого к сальнице. До нее отсюда — всего с полкилометра, а дальше начинается чащобье, ельник. Где-то там медведь залегает на день, оттуда выходит ночью куролесить. Но главная мудрость заключалась не в этом. Охотничья гениальность Саньки воплотилась в том, что метрах в сорока от стога бродил козел по имени Валет. Козел был привязан на веревке. С другого конца веревка крепилась за кол, втюканный в землю. Валет и был приманкой, он расхаживал вокруг кола, тряс своей козлиной бороденкой и беспрестанно блеял.

— Затвор-то на этот раз хоть передернул? — не без основания спрашивал Феофан. — А то получится, как прошлый раз.

Санька болезненно кривился. Вспоминать свой позор не хотелось, переводил разговор:

— А сам-то пулю взял, опять «пшенкой» лупанешь?

Провинились они оба, чего там говорить.

Время летело медленно. Санька ворочался на сене, несколько раз прикладывался к фляге, нервничал:

— Вдруг козла тяпнуть успеет, пока застрелим, Юдин штаны с нас тогда снимет. Валет-то производитель, сказывают, рекордный.

Августовская ночь опускалась на землю плавно, с неохотой, принося с собой сыроватую зябкость, настороженность, неуют. Окружающие предметы теряли привычные формы, становились неузнаваемыми, похожими на странных больших зверей. В ночном лесу, в самом воздухе началось таинственное, жутковатое движение теней. То вдалеке, то где-то рядом пронзительно вскрикивали ночные птицы. Колхозное имущество — козел Валет, не привыкший спать в ночном лесу, видно, побаивался этих звуков и теней и частенько громко взблеивал. Турачкин от этих взблеиваний вздрагивал, но действия Валета одобрял:

— Валяй, козлятина, валяй, подманивай Беспалого.

Ветерок, потерявший в сумерках свое направление, кидался теперь в разные стороны. Иногда он поддувал со стороны Валета, и Санька затыкал нос, плевался: