Авраам Иегошуа - Возвращение из Индии

• Название: Возвращение из Индии
• Автор: Авраам Иегошуа
• Издательство: Лимбус-Пресс, Издательство К.Тублина
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-8370-0561-9

Биньямин Рубин, выпускник медицинского факультета Еврейского университета Иерусалима, проходит ординатуру в одной из крупнейших больниц Тель-Авива. Внезапно он оказывается вовлеченным в странную авантюру — вместе с директором больницы и его женой он отправляется в Индию, чтобы найти и спасти от страшной опасности их дочь, молодую красавицу Эйнат.

Так начинается этот роман и это путешествие, но все летит кувырком… «Ибо сильна, как смерть, любовь, стрелы ее — стрелы огненные» — говорит библейский автор, и именно стрелы ничем не объяснимой, фатальной страсти поражают молодого врача. Однако влюбляется он не в юную красавицу, как того можно было бы ожидать, а в ее мать, жену своего начальника — женщину намного старше его.

Восточный мистицизм и западный рационализм, реинкарнация душ и психоанализ — встретившись, они образуют страшную реальность, в которой живут герои этого романа. Конец этой истории не может не быть трагичным. Белый человек, оказавшись в Индии, обречен на преображение — а под воздействием любви судьба удесятеряет свои силы.

---

В середине ночи я проснулся, прошел в туалет, встал перед зеркалом и попробовал рассмотреть свое отражение в темноте. Внезапно я прошептал ее имя, Дори, Дори. Как будто сам акт произнесения ее имени был частью секретного сообщения. «Это судьба, это безумие», — шептал я себе. Комната раскалилась добела, и, несмотря на высокий потолок, я чувствовал, что задыхаюсь. Я оделся и пошел вниз посмотреть, нельзя ли достать стакан молока. Но было два часа ночи, и в гостиничном баре царили покой и тишина. Даже дежурный клерк — возможно, тот же самый, что помогал мне пробраться в комнату Лазара прошедшим днем, — ушел спать в каморку, спрятанную за доской с ключами. Я пробрался через большую темную комнату, где уже стояли столы, накрытые к завтраку, и, перед тем как повернуть обратно к себе наверх, открыл дверь, ведущую в кухню, по привычке, приобретенной в то время, когда я работал по ночам в «скорой помощи»; в кухне всегда есть надежда что-нибудь найти. И действительно: огромная кухня вовсе не была погружена в темноту — в укромном уголке ее слабый свет отражался от медных кастрюль и слышался басовитый смех. Я стал пробираться мимо чистых разделочных столов и сверкающих моек. За большим обеденным столом я увидел трех человек, которые говорили по-итальянски. Они ели суп из глиняных чашек, разрисованных розовыми цветами. Это были иностранные рабочие, скорее всего, беженцы. Один из них, завидя меня, тут же поднялся и спросил, чего я хочу, — спросил он по-итальянски, дружелюбным тоном, на что я ответил на английском: «milk» — и приложил одну руку к животу, чтобы унять боль, терзавшую меня с той минуты, когда я внезапно влюбился, в то же время другой рукой я поднял воображаемый стакан, поднес его к губам и показал, что выпил до дна. Он сразу все понял и объяснил ситуацию остальным на их языке, после чего отправился к холодильнику и налил мне стакан молока. И тогда я увидел, что рядом с гигантским рефрижератором, который урчал, словно взлетающий самолет, сидит маленькая девочка, похожая на ребенка из приюта; она смотрела на экран маленького телевизора. А рядом с ней тощий мужчина в очках, выглядевший очень болезненно, сидел и листал школьную тетрадь для домашних заданий.

Часть вторая ЖЕНИТЬБА

VI

Лазар получил специальное разрешение, подкрепленное медицинским заключением, которое позволяло ему встретить нас в зале для прибытия немедленно после прохождения паспортного контроля. Еще до того, как его увидели дочь и жена, я заметил его коренастую широкоплечую фигуру в мокром дождевике; он стоял возле охранника в конце ограждения, тревожно разглядывая прибывающую с разных рейсов публику, — похоже, он и в самом деле испытывал сомнения в том, сумеем ли мы добраться домой без его помощи. Рядом с ним, промокший насквозь и длинноволосый, с рассеянным выражением на лице, стоял его сын, которого жена Лазара поспешила прижать к груди, как если бы это был больной ребенок, которого нужно отвести домой. Но Лазар не собирался позволять кому бы то ни было тратить время на объятия и поцелуи. Он вручил своему сыну большой черный зонт и поручил ему позаботиться о сестре, укутанной в плащ, и отвести ее прямо в машину, пока сам он, захватив свободную тележку, начал укладывать на нее багаж.

— Подождите, — успевал вещать он при этом, — подождите… Когда окажетесь снаружи, запроситесь обратно в Индию.

— Нужно ли было на самом деле так торопиться с возвращением? — спросила его жена, в голосе которой я различил следы еще не изжитого до конца гнева на мужа, посмевшего оставить ее на целых двадцать четыре часа.

— Не только нужно, но и необходимо, — отвечал он с торжествующей улыбкой, а когда встретился с моим мрачным взглядом, весело воскликнул: — Да вы не беспокойтесь, ваши родители тоже здесь. Они ожидают вас снаружи.

— Мои родители? — я был поражен. — С какой стати?

Лазар был захвачен врасплох.

— С какой стати? Я не знаю. Я полагал, что вы не должны добираться до дома под дождем… так мне казалось. Моя секретарша дозвонилась до них утром, и они обещали приехать и забрать вас в Иерусалим.

Но я не хотел сейчас отправляться в Иерусалим, несмотря на то, что там я оставил свою «хонду»; я хотел остаться в Тель-Авиве и объявиться в больнице как можно раньше.

Лазар сдержал свое слово — все путешествие заняло ровно две недели, и здесь, рядом с багажным конвейером, вхолостую уже вращающимся вокруг своей оси, продолжительность нашего отсутствия предстала передо мною в своих истинных пропорциях. Поэтому я испугался, что во время, пока нас не было, мое плачевное положение только ухудшилось.

— Удалось ли вам рассказать Хишину о том, что с нами случилось? — спросил я, страшно желая узнать, что именно сказал Хишин по поводу проведенного мною переливания крови в Варанаси.

— Нет, — сказал Лазар, обнимая жену за плечи, как если бы пытался утихомирить ее. — Хишина нет в стране; несколько дней тому назад он отправился в Париж. Вот почему сейчас он не с нами. Он посвятил меня в детали. Ничего, ничего… и без него мы управились неплохо. — И он самодовольно улыбнулся нам, как бы распределяя поровну между всеми тремя врачебную ответственность.

Выглядел он при этом весьма бодро. Встреча с группой пожертвователей была успешной. Я заметил, что под плащом на нем был костюм и галстук. Его жена заметно подобрела к нему, о вчерашней размолвке внезапно все забыли. Я смотрел на нее и вдруг понял, что краснею. Она выглядела усталой, но счастливой оттого, что вернулась домой. Влюбился ли я в нее немного на самом деле, не без удивления вопрошал я сам себя, или все это было не более, чем странная галлюцинация?

Но на все эти размышления времени не было, потому что снова стал прибывать багаж и вскоре подоспела минута прощания; мой чемодан, который путешествовал по транспортерной ленте в гордом одиночестве, проплыл и был через мгновение у моих ног, а раз так, Лазар не видел никаких оснований задерживать меня.

— Вам предстоит вести машину до Иерусалима, — сказал он, — и двигайте потихоньку прямо сейчас. — Произнесено это было с присущей ему безаппеляционностью.

Но пока я стоял, соображая, как же наилучшим образом попрощаться с ними, он вспомнил что-то и схватился за ручку моего чемодана.

— Минутку, минутку, разрешите мне освободить вас от коробки с обувью, которую мы к вам затолкали…

К моему удивлению, Дори попыталась остановить мужа.

— Это совсем не важно… Ничего с этой коробкой не случится. Не заставляй его беспокоиться о всякой чепухе… Родители Бенци ведь ждут его.

Но Лазар действительно не мог понять, почему я должен тащить обувь его жены в Иерусалим и обратно.

— На это мне нужно не более минуты, — сказал он и помог мне расстегнуть ремни на чемодане. Не ожидая помощи с моей стороны, он запустил руки внутрь с деликатностью хирурга, делающего полостную операцию, и вытащил из чемодана картонную коробку, которую в течение всего путешествия я даже не вынимал. Он сказал:

— Ну вот… Ничего страшного… — и улыбнулся на прощанье.

— Значит, увидимся завтра утром в больнице, — сказал я, стараясь закрепить тонкую нить, связывавшую нас.

— В больнице? — в голосе Лазара было недоумение, как если бы больница не являлась тем самым местом, где мы оба работали. Но затем до него дошло, и он тут же поправился, сказав: — О, да. Конечно, конечно.

— Тогда, значит, я больше не увижу его? — спросила его жена, разглядывая меня с удивлением, но без признаков грусти. Локоны длинных волос упали ей на лицо и шею, макияж стерся за время полета, и под слепящим неоновым светом снова проступили морщинки. Она явно не знала, как попрощаться со мной, и сладкая волна боли затрепетала во мне.

— Фотографии, — с трудом выдавил я из себя, заикаясь; лицо мое горело. — Фотографии, которые я тогда делал… Они до сих пор еще в моем фотоаппарате. Когда снимки будут готовы, я их принесу.

Лазар и его жена вспомнили, о чем речь, и радостно воскликнули:

— О, да! Наши фотографии!

— Да, — обещал я. — Может быть, я скоро окажусь неподалеку от вас, потому что я должен заботиться о нашей больной до полного выздоровления и быть в курсе ее дел.

И, вероятно, потому, что я обещал встретиться с ними вскоре, мы расстались небрежно, как время от времени мы расставались в Индии — без рукопожатия и объятий. И я отказался от решения этой загадки — уловила ли Дори ту вспышку абсурдной ночной фантазии, называемой влюбленностью, которая, без сомнения, исчезнет, как только я пройду сквозь таможню и исчезну в ночи, где сумасшедший дождь с градом объединит людей в преданности прибывающим в плотную толпу под ограниченной защитой скудного убежища — козырька над входом; толпу, которая демонстрировала традиционный израильский энтузиазм, раскрывающий объятия любому гражданину государства, как если бы сам факт его временного отсутствия гарантировал вернувшемуся теплый прием на пути домой. Таково же точно было и отношение моих родителей, которые ожидали меня в двух точках выхода прибывших пассажиров, с тем чтобы не разминуться со мной. Мать заметила меня первой, и мы, испытывая некоторую тревогу, должны были отправиться на поиски отца, который тихо стоял под зонтиком в моросящем дожде, после того, как со свойственным ему джентльменством уступил свое место под козырьком двум пожилым дамам, которые впали в отчаяние, потеряв всякую надежду укрыться от дождя.