Авраам Иегошуа - Возвращение из Индии

• Название: Возвращение из Индии
• Автор: Авраам Иегошуа
• Издательство: Лимбус-Пресс, Издательство К.Тублина
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-8370-0561-9

Биньямин Рубин, выпускник медицинского факультета Еврейского университета Иерусалима, проходит ординатуру в одной из крупнейших больниц Тель-Авива. Внезапно он оказывается вовлеченным в странную авантюру — вместе с директором больницы и его женой он отправляется в Индию, чтобы найти и спасти от страшной опасности их дочь, молодую красавицу Эйнат.

Так начинается этот роман и это путешествие, но все летит кувырком… «Ибо сильна, как смерть, любовь, стрелы ее — стрелы огненные» — говорит библейский автор, и именно стрелы ничем не объяснимой, фатальной страсти поражают молодого врача. Однако влюбляется он не в юную красавицу, как того можно было бы ожидать, а в ее мать, жену своего начальника — женщину намного старше его.

Восточный мистицизм и западный рационализм, реинкарнация душ и психоанализ — встретившись, они образуют страшную реальность, в которой живут герои этого романа. Конец этой истории не может не быть трагичным. Белый человек, оказавшись в Индии, обречен на преображение — а под воздействием любви судьба удесятеряет свои силы.

---

Может быть, она надеялась, что я не расслышу ее мягкого стука в дверь? Потому что она всегда испытывала нерешительность у входа сюда, в квартиру, которая была так хорошо ей знакома, и которая вот уже два года была занята ее любовником. Этим, не исключено, объяснялся и тот факт, что никто из членов семьи или ее друзей не знал, что ее захватил вихрь неодолимой и требовательной любви, от которой ничто и никто не мог спасти ее, кроме нее самой. Может быть, она надеялась, что легкий стук в дверь не будет услышан, так что она сможет развернуться и поспешить вниз с чистой совестью, убеждая себя, что она не бросила меня одного во время болезни, даже если она полагала, что все это не слишком серьезно.

Но душа моя, которую я послал, чтобы сопровождать ее в большой машине, медленно влекущейся в плотном вечернем транспортном потоке, душа, которая поджидала ее даже тогда, когда она останавливалась, чтобы купить пирожных и фруктов в лавочках, о которых я помнил с того времени, когда следовал за нею и Лазаром вплоть до их дома на своем верном старом мотоцикле, душа, которая, подобно ветру, обдувала ее лицо через вентиляционные отверстия, расположенные рядом с приборной доской, чтобы обратить ее внимание на необходимость пуститься в объезд, — акт, рекомендуемый дорожным знаком, к которому она отнеслась, как, впрочем, и к другим подобным знакам, с поразительным равнодушием — эта душа была всецело настроена на то, чтобы не пропустить, уловить самый легкий стук в дверь; более того, не только стук — даже ее дыхание, если бы она решила, не двигаясь, просто постоять с той стороны двери, как я однажды стоял у ее.

Стоит ли тогда удивляться тому, что я спрыгнул с постели, трепеща от возбуждения, которое темнота должна была скрыть, чтобы открыть дверь женщине, возникшей в дверном проеме в мутном свете лампочки на площадке, с зонтиком в одной руке и маленьким букетиком цветов в другой, в новой шляпке на голове, подчеркивавшей красоту ее лица, а черным цветом напоминавшая миру, что ее хозяйка в трауре.

Только тогда, когда она оказалась в квартире, решился я включить свет, чтобы хоть как-то разогнать мрак и избавиться от теней в комнатах, выяснив попутно, насколько преувеличенными и даже ребяческими были все мои страхи, если они так легко могли быть изгнаны. Хотя предполагалось, что я был болен, — чему подтверждением могли служить мои всклоченные волосы, бледное лицо, обросшее щетиной и пижамная куртка, наброшенная на голое тело, — она не спросила меня, как я себя чувствую, а только начала внимательно оглядывать все вокруг, как если бы только сейчас вспомнила, что кроме всего она еще и владелица этой квартиры, обязанная время от времени проверять, как обходится с ее собственностью арендатор. Судя по тому, как с губ ее сползала улыбка, она была не только удивлена, но и, без сомнения, раздосадована теми многочисленными изменениями, которые мы с Микаэлой позволили себе сознательно или бессознательно произвести в уютной, обихоженной квартире ее матери. Но она воздержалась от каких-либо комментариев, направившись прямо к детской кроватке, примостившейся в углу гостиной, разглядывая смятые простыни и мохнатого медведя, оказавшегося слишком большим, чтобы отправиться в Индию, особенно, если бы его пришлось тащить в самолете по проходу между кресел.

Пристально вглядываясь в женщину, которая была много старше меня, я пришел к выводу, что новая шляпка была лишь одним из признаков тех изменений, что претерпела ее внешность, — сюда же следовало отнести и отлично сшитый костюм, высокие каблуки, лишний раз подчеркивавшие красоту длинных ног, дорогие и изящные туфли и плащ свободного покроя, совершенно скрывший живот, — все это вместе взятое превратило ее в светскую даму, выглядевшую много моложе своих лет. Кончилось это тем, что она повернулась ко мне и спросила отчасти недоверчивым, отчасти насмешливым тоном:

— Так ты на самом деле заболел?

Опустив голову так, чтобы она не могла разглядеть краску стыда, заливавшую мои щеки, но могла разобрать, что я говорю ей запинающимся голосом, я попросил у нее прощения за вынужденную ложь, которая только и могла заставить ее прийти в это единственное на белом свете место, равно принадлежавшее нам обоим — единственное, где мы могли чувствовать себя свободными, не опасаясь порицающего мнения третьих лиц. Но она перебила меня голосом, в котором явно звучало нетерпение.

— Перестань извиняться и выбрось все из головы. Я знала, что ты здоров. — И словно для того, чтобы успокоить меня, избавив от угрызений совести, протянула мне букетик анемонов.

При вспышках молнии, я наполнил водой голубую вазочку, стоявшую на полке возле раковины, и поднес эти цветы к лицу, как бы желая сравнить их аромат с присущим только ей запахом ее тела, отлично сознавая, что цветы эти — вовсе не знак нашей возрастающей от встречи к встрече близости, но наоборот — это символ предстоящего расставанья. Когда я ставил этот букетик в вазу, то заметил, что она снова сидит на том же самом месте дивана, на котором сидела два года назад, безмолвно слушая мои признания, и волна боли окатила меня.

Должен ли я начинать все сначала всякий раз, когда мы встречались? Было ли все случившееся с нами противно человеческой натуре, и настолько расходилось с жизнью, что испарялось от встречи к встрече, как если бы оказалось бессильным выдержать самое себя для собственной нашей же пользы? Если бы она только могла поверить, как поверила Микаэла, что душа ее мужа переселилась в меня, это, возможно, принесло бы успокоение в ее сознание. Мне не было необходимости лететь в Индию. Однако я представлял совершенно ясно, что она чувствовала, какое именно предложение я собираюсь ей сделать после того, как она отозвалась на мой звонок и сделала крюк на ее пути домой после долгого и утомительного рабочего дня.

Это не была моя предполагаемая болезнь, которая привела ее сюда; скорее, это был отъезд Микаэлы и Шиви, происшедший с такой скоростью, которая могла быть объяснена не бессмысленной вспышкой гнева, а результатом тех событий, которые произошли в ту ночь, когда я не явился домой. Тот факт, что я в принципе одобрил то, что задумала и предприняла Микаэла, с моего согласия оторвавшая ребенка от ее домашнего очага, с тем чтобы воспользовавшись туристическим рейсом, отбыть на неопределенное время в чужедальние края, известные своей грязью и неизвестными в Израиле болезнями, этот факт говорил сам за себя. И говорил он со всей недвусмысленностью о том, что отныне я обладал той же свободой, что и она, а это беспокоило Дори и тревожило ее. Ввиду тех обязательств, которые она, по моему мнению, должна была на себя взять. И когда она уже не в состоянии была больше сдерживаться, из нее вырвался странный и очень удививший меня вопрос:

— Так что же ты такое? — Вырвался раньше, чем ожидавшийся мною вопрос, чего же я от нее хочу.

Возможно, это был вопрос, которого я долго ожидал, потому что без малейшего колебания я начал говорить ей, глядя прямо в сверкающие стекла очков, вызывавших у меня странное возбуждение, о другой реке, пятой по счету, которая начала струиться во мне начиная со времени нашего путешествия по Индии; имя этой реки было любовь. Внешним выражением этой любви была неведомая мне до того и совершенно ни на что не похожая близость между нею и Лазаром. И если поначалу я был озадачен и даже смущен интенсивностью отношений между ними, которые так невероятно отличались от всего того, что я наблюдал у себя дома в отношениях между родителями, в конце концов я оказался совершенно этим пленен. Поскольку мне, фигурально говоря, довелось лишь обмакнуть кончики пальцев в те четыре реальных реки, текущих между Нью-Дели и Калькуттой, в эту, пятую реку я погрузился с головой и, как если бы этого было недостаточно, я также припал к ее водам, которые теперь, после смерти Лазара, будут вытекать из меня до тех пор, пока я не пойму, кто же я на самом деле. И хотя я знал, что разница в возрасте между нами делает нас неподходящими друг для друга, я знаю и другое — что один лишь я могу гарантировать ей уверенность, что никогда более впредь она не окажется одна.

«Но я хочу быть одна». Поразительный этот ответ она прошептала с каким-то даже неистовством; в глазах ее блеснула ярость — блеснула и исчезла вместе со светом, который заполнил не только комнату, но и всю квартиру, отразившись во всех окнах окружающих домов. А потом сила света как-то внезапно вдруг ослабла, и я услышал нечто вроде приглушенного вздоха — среднее между возбуждением и печалью, заставившее меня произнести с улыбкой, в которой была огромная доля сочувствия. «Но ведь ты не можешь…»

— Потому, что по-настоящему я никогда этого просто не хотела, — ответила она с поразительной уверенностью, как если бы опустившаяся неожиданная темнота позволила ей объяснить всю ее жизнь, как производное от силы воли. И ничего удивительного не было в том, что когда я отправился на поиски фонаря или хотя бы свечи, она сказала: — Зачем? Брось это. В любом случае скоро наступит рассвет.