Авраам Иегошуа - Возвращение из Индии

• Название: Возвращение из Индии
• Автор: Авраам Иегошуа
• Издательство: Лимбус-Пресс, Издательство К.Тублина
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-8370-0561-9

Биньямин Рубин, выпускник медицинского факультета Еврейского университета Иерусалима, проходит ординатуру в одной из крупнейших больниц Тель-Авива. Внезапно он оказывается вовлеченным в странную авантюру — вместе с директором больницы и его женой он отправляется в Индию, чтобы найти и спасти от страшной опасности их дочь, молодую красавицу Эйнат.

Так начинается этот роман и это путешествие, но все летит кувырком… «Ибо сильна, как смерть, любовь, стрелы ее — стрелы огненные» — говорит библейский автор, и именно стрелы ничем не объяснимой, фатальной страсти поражают молодого врача. Однако влюбляется он не в юную красавицу, как того можно было бы ожидать, а в ее мать, жену своего начальника — женщину намного старше его.

Восточный мистицизм и западный рационализм, реинкарнация душ и психоанализ — встретившись, они образуют страшную реальность, в которой живут герои этого романа. Конец этой истории не может не быть трагичным. Белый человек, оказавшись в Индии, обречен на преображение — а под воздействием любви судьба удесятеряет свои силы.

---

Я уже слышал, как Эйнат рассказывала о положительном отношении ее отца к произведенному мною переливанию крови, но не оставляющее сомнения слово «необъяснимо», прозвучавшее сейчас в темноте от имени умершего директора, наполнило меня радостью, вне зависимости от того, к чему оно относилось. И я ощущал нарастающую потребность услышать это слово еще раз вместе с именем Лазара, а потому, не в силах более сдерживаться и безо всякого предупреждения, в полном экстазе сдернул простыни и прильнул к животворному и теплому источнику того, что было необъяснимо. После первого же прикосновения я уже знал, что те две таблетки, которые я дал ей перед тем, как она уснула, сработали — температура ее тела была уже нормальной. И если внутри меня и вправду находилась еще одна душа, лихорадочно думал я, настала теперь его очередь. И я начал исступленно обнимать и целовать Дори снова и снова. Она была испугана моим неистовым порывом и пыталась сопротивляться, но даже будучи смертельно усталым, я был сильнее нее. И опять она умоляла меня не молчать, желая снова и снова слышать слова любви, как если бы занятие любовью в тишине ночи было худшим видом предательства. И я повторил все те же уверения в своей любви и страсти, что я уже произносил в начале этого вечера, чувствуя, как ее налитое, зрелое тело расслабляется и обмякает в моих руках.

После всего она погрузилась в глубокий сон, а я лежал за ее спиною, обхватив руками ее живот в том же положении, в котором я видел Лазаров, когда они спали в гостиничном номере с видом на Ганг. Я думал о Микаэле, спрашивая себя, бодрствует ли она сейчас, в попытке мысленно помочь мне, или отказавшись от этой идеи, отправилась спать. В любом случае, мне не надо было спешить домой. Так или иначе, знал я, мне не следовало ни на минуту терять контроль над собственным сознанием — даже здесь и сейчас, в этом укромном убежище, где я лежал на том же самом месте, где обычно лежал покойный директор, и, думая об этом снова и снова, я не мог преодолеть сильнейшего желания еще крепче держать в своих руках это спящее тело. Пусть даже сам я не спал, разве что самую малость, точь-в-точь как тогда, когда я все не мог провалиться в сон, откинувшись в кресле одномоторного самолета, несущего меня в своем чреве из Гаи в Калькутту. Видел ли я хоть какой-то сон? Вспомнить это я был не в состоянии — только набитый до отказа салон самолета и индийцев… индийцев, которых, как мне казалось, были тысячи и тысячи. Затем я попытался припомнить кино, которое в начале вечера мы смотрели с Микаэлой… но все, связанное с этим, испарилось из моей памяти. А потому у меня не оставалось иного выхода, как только поддаться навалившемуся на меня сну. Но длилось это недолго.

Примерно часа через три, в пять утра, я проснулся в той же позе, в которой уснул. Проснулся совершенно выспавшимся, как если бы этот короткий сон был для меня абсолютно достаточным. Я осторожно разомкнул свои руки, выскользнул из постели, оделся и покинул комнату, закрыв за собою дверь. Во всем теле я ощущал необыкновенную легкость освобождения от груза, давившего на меня так долго. В окна гостиной уже пробивались первые лучи света, и я побрел по тихим комнатам, пытаясь определить источник страхов, терзающих женщину, которую мне предстояло оставить одну. В семь я должен был уже начать свою смену в больнице, зайдя перед тем домой, чтобы побриться и сменить одежду. Но я не хотел появиться дома перед Микаэлой в таком виде, потным и измятым после долгой ночи, а кроме того я боялся, что мог подхватить от Дори вирус — если только это был вирус, — во время наших любовных объятий.

И я отправился в ванную, чтобы хоть как-то почиститься. Но обнаружив, что нагреватель полон горячей воды, не совладал с соблазном, разделся и встал под душ. Туалетные принадлежности Лазара были аккуратно разложены по полочкам: зубные его щетки, лосьоны для бритья, его банный халат, висевший на двери — все носило на себе печать его присутствия и выглядело так, словно он только что отлучился куда-то на минуту. Он не ошибался, говоря о присущей мне способности замечать и впитывать в себя самые незначительные детали, вживаясь в них и приспосабливая их к себе, поскольку я тут же узнал многое из того, что он брал с собою в Индию, с легкостью отделяя их от вещей, принадлежавших другим членам семьи. Вот почему я, не колеблясь, и без ощущения того, что я пользуюсь чужим, облачился в его халат, побрился его электробритвой и почистил зубы его зубной щеткой. Я не чувствовал необходимость попрощаться, уходя, поскольку решил вернуться к Дори как можно скорее. Более того — я взял с собой ключ.

Как странно было мне после подобной ночи выйти в сияющее тель-авивское утро, в котором не было ни малейшего намека на какую-либо тайну. Я смотрел на широкий, знакомый мне до мелочей бульвар, на машины, засыпанные мокрыми листьями, сорванными этой ночью буйным ветром, на бидоны с молоком, стоящие возле маленьких магазинчиков, на разносчиков газет, проносящихся по бульвару на своих «веспах». Если бы я мог вот так же промчаться к больнице, которая ожидала меня не меньше, чем когда-то она ожидала Лазара… Но я знал, что если даже я был отмыт и выбрит, я все равно должен был показаться женщине, ожидавшей меня на кухне, и, к моему изумлению, с маленькой и милой Шиви, которая тоже проснулась и теперь сидела в высоком своем креслице с растрепанными волосами и красным «третьим глазом», нарисованным между ее двумя, — несомненный знак продолжающейся тоски ее матери по далекой стране. И когда Шиви увидела, что я вхожу, она приложила обе своих крохотных ладошки к губам в традиционном индийском приветствии, как научила ее Микаэла, чтобы поприветствовать нового брамина, явившегося из преисподней.

XVIII

И она быстро нашла ее, но уже не маленькую девочку в измятой школьной униформе, но привлекательную молодую женщину, рано утром стоящую в своей кухне, повязав вокруг талии красный передник и помешивая большой деревянной ложкой кашу для трех ее детей, сидящих на трех разновысоких — в соответствии с их возрастом — сиденьях и в изумлении уставившихся на подоконник, где только что опустилась большая птица, а теперь разгуливала туда и сюда перед ними, словно взволнованная, и озабоченная чем-то школьная, учительница. Дети от души веселятся, глядя на вызывающе красивый и ярко раскрашенный хвост, двигающийся то туда, то сюда, подобно маятнику часов, только живых. Но молодая мать, стоящая позади своего потомства, знает, что, несмотря на общее веселье, она должна быть готова в любую минуту суметь успокоить самую младшую из ее детей, иначе та мгновенно зальется слезами от страха перед крылатым созданьем, которое в эту минуту стоит, уставившись на нее пронзительно, единственным своим зеленым глазом. Она подхватывает малышку на руки, успокаивая и целуя ее, а затем передает с рук на руки ее тайне, что выходит из комнаты: ее лысеющему мужу в элегантном костюме и в позолоченных очках. И эта тайна принимает ребенка с такой веселой и доброй улыбкой, которая, позволяет ей думать, что он уже вышел из своего безумия и не станет больше настаивать на том, что Земля перестала вращаться, и что каждый час является последним и самодостаточным, и ничто во Вселенной не исчезает никогда.

* * *

Но было ли это так уж мудро — врываться к ней сейчас, или я должен был прямо отправиться в больницу? Бледность, покрывавшая лицо Микаэлы, и краснота ее глаз ясно свидетельствовали о том непреложном факте, что события этой ночи вовсе не были ей безразличны. Переживала ли она их, находясь в полном и ясном сознании, или они проходили перед нею в мозгу, затуманенном сном? Она приветливо улыбнулась мне в минуту, когда я появился в кухне, всем своим видом показывая, что не сердится на меня из-за моего отсутствия; более того — ее кажется, удивила поспешность, с которой я вернулся домой. Так должен ли я был выложить все, что случилось этой ночью, спрашивал я себя, и рассказать ей о моей необъяснимой и безрассудной страсти, которая превратилась в любовь, — рассказать ей обо всем этом, перед тем как уйти в больницу? Или я имел право хранить молчание? Но для начала я, склонившись, запечатлел отцовский поцелуй на макушке Шиви, затем поцеловал Микаэлу, аккуратно взяв из ее рук чашку, чтобы покормить ребенка и дать ей возможность торопливо приготовить завтрак, который, по возможности, включал бы в себя чашку сладких хлопьев, которые, с недавнего времени, пришлись мне по вкусу.

Завтракать я предпочитал без разговоров, но вскоре заметил, что не только Микаэла ожидает, чтобы я дал отчет о проведенных последних часах, но даже и Шиви перестала есть, вопросительно глядя на меня всеми своими тремя глазами. А потому я начал осторожно и постепенно, рассказывать о событиях вечера и ночи, отсекая, естественно, некоторые детали, сосредотачиваясь, в основном, на психическом и физическом состоянии больной, доверившейся мне, слегка преувеличивая ее беспомощность в простых домашних проблемах, вроде страха перед бытовыми электроприборами, слегка посмеиваясь над выдуманными, но вполне реальными для нее страхами, терзающими ее, когда ей приходилось оставаться одной. И хотя после смерти Лазара я решил избегать лжи, в этот момент я не хотел в то короткое время, бывшее у меня в распоряжении, втискивать рассказ о моих занятиях любовью в пронизанное ярким утренним светом пространство маленькой кухни, решив заменить его описанием той психологической поддержки, которую я оказал вдове. Но Микаэла, как зачарованная, впитывавшая каждое сказанное мною слово, вылетавшее у меня изо рта, потребовала подтвердить то, что давно уже чувствовало ее сердце, и когда она прервала поток моей речи, напрямик спросив, спал ли я с женой Лазара, я не смог отрицать этого, лишив ее полностью того странного очарования, которое мой рассказ вызвал в ней.