Юрий Щеглов - Бенкендорф. Сиятельный жандарм

• Название: Бенкендорф. Сиятельный жандарм
• Автор: Юрий Щеглов
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-17-010531-2, 5-271-02952-2

До сих пор личность А. Х. Бенкендорфа освещалась в нашей истории и литературе весьма односторонне. В течение долгих лет он нес на себе тяжелый груз часто недоказанных и безосновательных обвинений. Между тем жизнь храброго воина и верного сподвижника Николая I достойна более пристального и внимательного изучения и понимания.

---

— Ваше превосходительство, Александр Христофорович! — взмолился Вадковский. — Не трогайте полк! Зачинщиков надо оставить в крепости. Остальных возвратить в казармы.

— Ну уж нет, Вадковский! Я подам голос Васильчикову, чтобы арестованных из крепости не выпускать. Милорадович, как военный генерал-губернатор, стращал их Кавказом. Ну и что они ответили сему храброму и заслуженному воину? «Пойдем, когда отдадут нам государеву роту!» Граф — мой друг. Он не станет ни преувеличивать, не преуменьшать.

Васильчиков решился поехать к семеновцам и взял о: собой Чаадаева, вызвав обиду старшего адъютанта Лачинова. Но и здесь у Васильчикова имелся расчет. Чаадаев со многими офицерами полка в приятельских отношениях, и его появление рядом сыграет в руку корпусному. Лачинов — брат корнета Владимира Ланского, убитого недавно на дуэли Анненковым. Ланской — лейб-гусар, Анненков — кавалергард. Семеновские офицеры и тех, и других не очень жалуют. Чаадаев человек благородный, именно такой адъютант сейчас и нужен Васильчикову. Пусть собственными глазами убедится в том, что происходит в казармах, перед поездкой к государю.

В карете по дороге в казармы Чаадаев сказал корпусному командиру:

— Général, pour que le soldat soit ému, il lui faut parlera sa langue.

— Soyez tranquille, mon cher, la langue du soldat me familiére, jái servi à l’avant garde[50],— ответил Васильчиков.

Прощаясь с Бенкендорфом, Чаадаев мрачно заметил:

— С солдатами пора бы научиться разговаривать. А мой дурак только их разъярил. Не стоило егерям ломиться в казармы, а Алешке Орлову стращать безоружных конногвардейцами. Зачем он с обнаженной саблей ввиду семеновцев учил полк, как рубить непослушных? Того и гляди, гвардия переметнется на сторону смутьянов. Что тогда?

Бенкендорф знал, какие слухи распространяются среди солдат — измайловцев и преображенцев. Он слышал, как солдаты о революции в Гишпании толковали. Палей доносил:

— Революция в Гишпании, по ихнему мнению, ничто в сравнении с тем, что способна произвести гвардия. Ежели взбунтуемся — ночью на нарах шепчутся, — все вверх дном поставим! Мы не Гишпании чета! Про Гишпанию, ваше превосходительство, крепко мысль засела. И ту мысль криком из башки не выбьешь. Они Шварцеву квартиру не тронули. Мундир его порвали. Воспитанника бросили в воду. Тут дела не шуточные. Ежели Шварц в навоз бы не зарылся разорвали.

Бенкендорф вызвал Грибовского вечером.

— Садись, Михайло Кириллович, ты человек умный и осведомленный. Какой совет подашь сейчас?

— Сейчас советы подавать поздно. Сейчас ваше превосходительство постараются козлом отпущения сделать. Нехорошо, что корпусной то отсутствовал, то болел. Недаром сплетня идет, что распря между вами. В отсутствие государя всегда так. Когда он за порог, здесь революционные пузыри черти выдувать начинают. Солдат непременно кто-то подзуживает. Утихнуть страстям не дают. Офицеры добреньких из себя строят. Вот в чем вся загвоздка.

Бенкендорф понимал, что на одном недовольстве строгостями Шварца столь согласное движение в ротах долго бы продержаться не сумело. Грибовский далеко не дурак. Действительно, офицеры проявляли некоторую нейтральность. Брат убитого под Фридландом Владимира Бестужева-Рюмина Михаил, которого он сам перевел из кавалергардов в семеновцы и здесь не в очередь превратил из эстандарт-юнкеров в подпрапорщики, невзирая на экзальтацию и увлечение книжками, а не службой, стоял у стены, когда взвод его бесновался, будто прикосновенности к происходящему не имеет.

Бенкендорф возмущенно крикнул:

— Что же вы, подпрапорщик, стоите с отсутствующим видом?

Бестужев приложил два пальца к шляпе, словно не расслышал, но знак уважения отдал. Когда Бенкендорф вновь взглянул в ту сторону, молодой офицер исчез. Вадковский и не скрывал собственного отношения к крутым мерам. Капитан Кошкарев, с которого все и началось, список фельдфебеля Брагина вроде потерял. А лицо Сергея Муравьева-Апостола лучше длинных речей само за себя говорило. И ни один поперек не кинулся. Генералы перед фронтом толпой окружены, а офицеры как бы в сторонке и более вид выказывают осуждающий.

— Ты Бестужева-Рюмина знаешь? Что о нем полагаешь?

— Он в тайном обществе, ваше превосходительство, не замешан. Но вот с Долгоруким и Муравьевым-Апостолом в дружеской связи и на короткой ноге. Направленность мысли опасная и республикой постоянно интересуется, а также любит рассуждать в нервическом тоне о газетных сообщениях. Не удивлюсь, если вскоре обнаружу, что кое-где И состоит. Любит повторять втихомолку: «Ах, лучше смерть, чем жить рабами, вот клятва каждого из нас!» С солдатами ласков без всякой меры. Знаменитых ученых воспитанник: Сен-Жермена, Зоненберга, Шрамма, Ринардиона, Мерзлякова, Цветаева, Чумакова и Каменецкого. Уроки их хорошо усвоил, да не впрок ни себе, ни другим. Круче надо, ваше превосходительство, брать, и с первого шума!

— Но два батальона сегодня отправлены в финляндские крепости Свеаборг и Кексгольм. Куда уж круче!

— Поздненько, ваше превосходительство. Был бы корпусным Алексей Андреевич, он бы накануне отправил. Вот для чего тайный надзор нужен. И не просто за офицерами.

— Ты меня взялся учить? — засмеялся Бенкендорф.

— Отнюдь, ваше превосходительство. Я хотел вас предостеречь, ибо без вины будете виноватым и за снисходительность пострадаете. Доброта до добра не доведет.

— Это ты верно заметил. И вообще: как ловко ты формулируешь!

— Я не только формулирую, но и тщательно собираю основательные сведения. Собранные воедино, они представляют яркую картину тайного заговора против правительства и лично против государя.

— Значит, ты считаешь, что семеновцев кто-то науськивает?

— Не только я подобное утверждаю. Невозможно, чтобы несколько сотен людей действовали согласно без особенного руководства. Ведь речь идет о солдатах, привыкших к повиновению.

Ошибка австрийского Макиавелли

Позднее Бенкендорф узнал, что генерал-адъютант Закревский сообщал патрону князю Волконскому и через него императору Александру о тревожном состоянии петербургского гарнизона. Его донесения резко противоречили успокоительным депешам Васильчикова и самого Бенкендорфа. По сути, Закревский заронил в душу государя сомнение. Несколько лет состоя в должности дежурного генерала при Главном штабе, он хорошо знал, что происходит в войсках. Не может быть, чтобы солдаты без чьей-либо подсказки отважились принести претензию. Никогда ничего похожего в русской армии не случалось. А когда случался грех, то за спиной смутьяна обязательно маячила фигура прапорщика или поручика, наделенного амбициями сверх всякой меры. Они, эти либералы, действовали исподтишка. Неодобрительно относился Закревский и к роли Васильчикова. Нельзя было передоверять разбор возникшего дела Бенкендорфу и великому князю Михаилу, которые действовали с оглядкой на корпусного.

Словом, недоброжелателей и критиков хватало.

С трепетом Бенкендорф ожидал возвращения фельдъегерей с депешами и Чаадаева. Его поездке в гвардейском штабе придавали первостепенное значение. От Чаадаева зависело преподнести происшествие таким образом, чтобы князь Меттерних и прочие не сумели бы взять верх над государем, который водворил в Европе мир, спас их от Наполеона, объединил в Священный союз и которого они в благодарность не раз предавали и пытались уязвить. Мнение иностранцев теперь, когда император почти постоянно находился за границей, во многом определяло отношение к тому, что происходило внутри страны. Когда Чаадаев поздоровался и князь Волконский его отрекомендовал, государь спросил:

— Иностранные посланники смотрели ли с балконов, когда увозили Семеновский полк в Финляндию?

Он, конечно, не знал, какие толпы сопровождали солдат по пути к гвардейскому штабу и что творилось на площади перед госпиталем, который он посетил перед отъездом.

— Ваше величество, ни один из них не живет на Невской набережной.

— Где ты остановился?

— У князя Меншикова, ваше величество.

— Будь осторожнее с ним. Не говори о случившемся с Семеновским полком.

Чаадаев поразился — Меншиков был начальником канцелярий Главного штаба. Да и просьба государя имела мало смысла, так как он сам незамедлительно поделился с Меттернихом сведениями, которые накануне фельдъегерь доставил из Петербурга. Однако Чаадаев решил, что голову над сей загадкой не нужно ломать. Возможно, реплика государя вызвана сиюминутным настроением или раздражением, какое он иногда испытывал к окружающим. По возвращении в Петербург Чаадаев подробно рассказал о впечатлениях Бенкендорфу. Меттерних не придал никакой важности семеновской истории. Положение в Неаполе и во всем Пьемонте было куда тревожнее. Там действительно назревали революционные события. Невероятно, чтобы в России, где со времен пугачевщины ничего не происходило и не могло произойти, вдруг возмутился полк, ранее преданный императору и два десятилетия назад посадивший его на престол.