Галина Северина - Легенда об учителе

• Название: Легенда об учителе
• Автор: Галина Северина
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-08-000832-6

Повесть о школе 30-х годов, о старшеклассниках, о любви, о молодой семье. В центре повести — учитель, мужественный, благородный человек, оказавший огромное влияние на своих учеников и жизнью своей подтвердивший высоту своих нравственных принципов. Прообразом его был учитель московской школы, ушедший в первые дни Великой Отечественной войны на фронт вместе со своими учениками.

---

На другой день мы узнали, что Николай Иванович остается директором, а большинство к концу педсовета стало меньшинством. Оказывается, многие подписали это дурацкое письмо под нажимом бывшей директрисы и ее главных помощниц Нины Гавриловны и Раисы Львовны. Антон Васильевич горько раскаивался, что пошел у них на поводу, да и другие тоже. Горячее выступление Андрея Михайловича на педсовете помогло многим разобраться.

Толя торжествовал. Он передал нам в лицах, как произошло полное поражение Раисы Львовны и Нины Гавриловны. По-моему, из Толи вышел бы великолепный артист. Жаль, пропадет талант! Мы с Ирой прыгали от счастья, что так хорошо все обошлось. Но это было еще не все: Андрея Михайловича назначили завучем! Николай Иванович давно его уговаривал. Он отказывался из-за перегрузки, но теперь уже вмешалось высшее начальство. Срочно подыскивают математика. Андрею Михайловичу оставляют физику и должность завуча.

Радостные, бежали мы по коридору. В классах смеялись ребята. Из огромного окна над лестницей било в глаза веселое солнце.

— Подожди! — вдруг остановилась Ира и посмотрела из-под руки. — Снова кто-то посторонний ходит в школе. Из МОНО, что ли?

Высокий, плечистый мужчина в темно-синем костюме торопливо прошел в зал. Мы на цыпочках последовали за ним, воровато заглянули в дверную щель… Да это же наш Николай Иванович! В новых штиблетах. Рубашка с галстуком. Фуфайки и в помине нет. Где тут узнаешь его!

— Вот. Сегодня, наконец, выдали костюм из мастерской. Два месяца, бездельники, шили. Хорошо? Как по-вашему? — с довольной улыбкой обратился он к нам, слегка поворачиваясь.

По-нашему? Мы были смущены и горды небывалым доверием. Мы одобрили все. Это был наш, комсомольский, директор!

____

Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог…

— Хорошо, но смелее! Не бормочи под нос! — со слабой улыбкой говорит Валентина Максимовна Жорке, ставит оценку в журнал и вызывает Ваньку Барабошева.

— «Мой дядя самых честных правил…»

— Так, так, — устало кивает расстроенная учительница и долго смотрит в журнал.

— Башмаков!

— «Мой дядя…» — с пафосом начинает Генька, будто это его собственный дядя, работающий в Совнаркоме.

Кирилл громко хмыкает.

— Пусть не мешает! — обиженно требует Генька.

— Послушайте, ребятушки! Неужели никто не выучил ничего другого? И это из всего «Евгения Онегина»? — взывает чуть ли не со слезами Валентина Максимовна.

Есть отчего заплакать: все мальчишки выучили начало романа, а девчонки — письмо Татьяны. Кроме Иры, которая тоже выучила начало с пресловутым дядей. Урок подходит к концу, а все одно и то же…

— Поднимите руку, кто выучил другое?

Подняли я и Кирилл.

— Начнем с девочки! — решает Валентина Максимовна.

Я знала «Евгения Онегина» чуть ли не целиком. Для меня не было большего наслаждения, чем твердить оттуда целые строфы. Начнешь одну, а за нее цепляется другая, третья, как жемчужное ожерелье. Сойдя с поезда и взглянув на звездное небо, я тут же вспоминала:

Морозна ночь. Все небо ясно:
Светил небесных дивный хор
Течет так тихо, так согласно…

Отправляясь зимним утром на колодец, гремя ведрами, зычно оглашала воздух:

Пришла, рассыпалась; клоками
Повисла на суках дубов…

Что же мне выбрать сейчас? Может быть:

Враги! Давно ли друг от друга
Их жажда крови отвела?

Нет, это, наверное, выучил Кирилл, он как-то говорил, что ему тут нравится философская мысль.

— Быстрее, десять минут осталось до звонка! — подгоняет Валентина Максимовна.

Я вздыхаю и погружаюсь в пушкинские стихи, как в чистое, глубокое озеро:

Условий света свергнув бремя,
Как он, отстав от суеты,
С ним подружился я в то время.
Мне нравились его черты,
Мечтам невольная преданность,
Неподражательная странность
И резкий, охлажденный ум…

Все дальше, дальше… остановиться нет сил. Колдовские строки властно тянут за собой. Я перешагнула положенные по норме три строфы, но меня никто не остановил. Ох, какая стоит тишина! А может быть, все давно ушли и я одна в пустом классе?

Адриатические волны,
О Брента! нет, увижу вас…

Я, кажется, тону в этих волнах. Теплые, ласковые, они накрывают меня с головой. Теперь уж точно ничего не слышно и все ушли.

Придет ли час моей свободы?
Пора, пора…

Я выныриваю, наконец, на поверхность и заканчиваю так, словно действительно была под водой и мне не хватает воздуха, на полушепоте:

Вздыхать о сумрачной России,
Где я страдал, где я любил,
Где сердце я похоронил…

Я со страхом оглядываюсь и вижу, что все сидят на своих местах. Валентина Максимовна смотрит на меня благодарными глазами. С последней парты во весь рост поднимается Кирилл и начинает громко аплодировать.

— Хорошо, хорошо! Но здесь не театр, — останавливает его разнеженная Валентина Максимовна. — Еще есть время — послушаем тебя!

— Я выучил то же самое! — говорит Кирилл.

— Ничего! Это так прекрасно!

«То же самое? Зачем же я? Могла бы другое!» — мысленно упрекаю я себя, а Кирилл в это время отказывается:

— Не могу… Завтра я выучу другой отрывок…

— Ладно, — лукаво соглашается Валентина Максимовна, — а пока — условный «неуд»!

Звенит задержавшийся на две минуты звонок. Я бегу в зал и останавливаюсь у окна. Какой-то внутренний голос говорит мне, что я именно так должна сделать. Мне странно это, но я повинуюсь. Щеки пылают не меньше, чем у Татьяны. «Минуты две они молчали, но к ней Онегин подошел…»

— Как хорошо ты читала! — говорит Кирилл и смотрит мне в глаза. — Никак не ожидал, что ты этот кусок выберешь!

— Я могла прочитать другой. Я не знала…

— Ты выучила что-то еще?

— Почти все!

Он смотрит восторженно и недоверчиво.

— Честное слово, — уверяю я. — А как же ты теперь с «неудом»?

— Ерунда. Завтра исправлю. Он же условный!

— Нас видит Лилька, — говорю я.

— Пусть видит!

— А ты, оказывается, ловелас!

Теперь я знаю: мне нужно уйти. И я ухожу. Улетаю. Так невесомо мое тело и так радостно поет в нем душа!

— Что он тебе сказал? — не стесняясь Светы, спрашивает меня Лилька в классе.

— «Я негой наслажусь на воле», — нараспев говорю я.

— Нет. Обо мне! Что он сказал обо мне? — требует Лилька.

…Ее портрет: он очень мил,
Я прежде сам его любил,
Но надоел он мне безмерно… —

не унимаюсь я.

Когда Лилька бледнеет, на носу у нее появляются веснушки. Сейчас они выступили особенно резко.

— Лилька! Это же Пушкин! — кричу я, но она исчезает за дверью, и на следующем уроке — физике — ее место пустует. Рафик удивленно моргает ресницами, глядя на брошенный Лилькой портфель.

— Ната, а когда ты читала стихи, дверь в лаборантскую была открыта. Андрей Михайлович, наверное, слышал, — говорит Света.

Но меня это сейчас не интересует. Настроение скисло. Зря я Лильке так ответила. И вообще в жизни многое делается зря!

Мои мысли прервал вызов к доске. Андрей Михайлович с полуулыбкой смотрел на меня, будто припоминал что-то.

Я добросовестно готовила урок, но сейчас все начисто вылетело из головы. Законы механики, хоть умри, не вспоминались.

— Я не смогу вам ответить, — уныло говорю я.

— Я знал, что не сможешь. Где уж после волшебной пушкинской музы найти место каким-то рычагам! Но послушайте, что сказал Архимед, — обратился он к классу. — «Дайте мне точку опоры — и я переверну мир!» Разве здесь нет поэзии? Еще какая! А вы: «Адриатические волны, о Брента!..»

О, какой поднялся веселый шум! Все были просто счастливы таким поворотом Архимедова рычага! А как мечтательно, с какой грустью произнес он лирические строки из «Онегина»! Наверное, вспомнил, как сам был захлестнут этими волнами. Они прошли над его головой и теперь уж больше не обманут, не завлекут… На нем парадный черный костюм. Значит, сегодня он идет навещать маленькую дочку…

На мою парту шлепнулась записка и перебила мои мысли.

Наша жизнь — это сказка для нас,
Это наша морская стихия,
И, как волны, в назначенный час
Разбиваются жизни людские!
                          Ты веришь в судьбу?

— Натка! Андрей Михайлович смотрит! — в испуге прошептала Света.