Кларисе Лиспектор - Осажденный город

• Название: Осажденный город
• Автор: Кларисе Лиспектор
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-8301-0108-4

В романе Кларисе Лиспектор «Осажденный город» история города рисуется как история любви — любви истинной, с враждебностью, ненавистью, изменой, и в «палитре» писательницы — романтизм и философия, миф и фольклор, тонкий психологический анализ и изыски модернистского стиля. Судьба города — главного героя романа — переплетается с судьбой наивной деревенской девушки Лукресии.

---

Тот отошел сразу, но неторопливо.

Она улыбнулась, в восторге:

— Он ушел, доктор…

Нотариус, однако, уже не смотрел на нее, вновь углубясь в свою папку с бумагами. Лукресия Невес погасила свою улыбку. Кашлянула в знак смутной солидарности. Она была торжественна и радостна на пороге большого города. Пожарная машина прогудела за окном, возглашая его величие.

9. СОКРОВИЩЕ НАПОКАЗ

Ни жестом, ни взглядом нельзя было выразить новую реальность. И посреди этой роскоши находилась Лукресия Коррейя, растрепанная и в дезабилье, не научась еще властвовать над сокровищем, не угадывая еще, как далеко простирается набитый богатствами трюм нового корабля. Она обращала теперь меньше внимания на саму себя, отчаянно счастливая, бродила туда-сюда и рассматривала все вокруг, стараясь обставить новый мир, какой Матеус вызвал, надев ей на палец бриллиантовое кольцо.

Оказалось, наконец, что у нее не хватает времени ни на что, как у людей.

Пансион, где Матеус и Лукресия поселились, предоставлял удобства, уже вышедшие из моды. Никто из новых жильцов, однако, не променял бы его на другой, более современный. Далее запустение, царящее в салонах, напоминало им время нужды или достатка, какое пережито в родном доме, — и в особенности «другой город», откуда они приехали.

В холле, уставленном пальмами, сквозь фризы стен уже проступало дерево, и мухи в столовой отбрасывали огромный город в эпоху, когда водились мухи. И уже через несколько дней стало казаться новоприбывшей, что она уже долгие годы не видела ни одной коровы и ни одной лошади.

В этой-то обстановке, благоприятной и для созреванья и для загниванья, Матеус царственно утвердил Лукресию Невес. После первого же завтрака она поняла значенье кольца, надетого ей на палец мужем

— Надеюсь, что ты будешь здесь счастлива, — сказал ей этот последний, так вот скромно показывая на деле свой характер.

На Лукресию эти остатки плохо скрытого самодовольства действовали так же завораживающе, как непрерывный шум этого большого города.

Ибо в Сан-Жералдо двигатель вещей оставался невидим, а здесь всплывал на поверхность, и было уже непонятно, где двигатель, а где сама вещь. Лукресия считала себя самым неопытным участником жизни города и позволяла мужу руководить собою при посещении «мест», в надежде, что вскоре все поймет и про эти такси, снующие навстречу друг другу под крики газетчиков, и про этих женщин, прыгающих в нарядных туфлях через лужи…

Ибо этот город, в отличие от Сан-Жералдо, казалось, каждую минуту выставлял себя напоказ, и люди тоже выставляли себя напоказ каждую минуту.

Матеус Коррейя сводил ее в Музей, в Зоологический сад, в Национальный Аквариум. Именно таким путем стремился он показать ей свою собственную структуру, — показывая вещи, какие надлежит видеть в структуре города. Терпеливо, надеясь, что эта женщина станет в конце концов равной ему.

И все она понимала со вниманием, словно ей показывали, куда вешать платья, где ванная и где зажигается свет.

Бродя по Музею об руку с мужем, она рассматривала старинные машины в их ленивой эволюции до превращения в такую важную вещь, как машины современные. Она все понимала и восхищалась мужем.

Но в Национальном Аквариуме, как ни старалась, не смогла понять, «что такого для своей души» Матеус здесь нашел. И, устав странствовать по душе мужа, которая, казалось, растеклась по всему городу — едва нырнет здесь, как всплывет, иная и неповторимая, в другом конце, — совсем уже устав, она дала себе передышку и посмотрела собственными силами: вот рыбы.

Несколько раз Матеус тянул ее за руку — пора уходить. Но она, в предвестье будущей жестокости, стояла твердо, как в пол вросла. С накипающей злобой глядела на поверхность воды в аквариуме, вделанном в стену — снизу доверху. Снизу доверху — глядела, как рыбы, почти коснувшись поверхности, вновь устремлялись легкой стаей в глубину, чтоб вновь и вновь повторить свою попытку — кроткие, терпеливые, бессонные — перепрыгнуть линию воды.

Единственным местом, где они могли жить, была их тюрьма. Именно это увидела она, непреклонная, сравнивая воду пленных рыб с предместьем Сан-Жералдо — и сердито ткнув локтем Матеуса, который настаивал, что пора уходить.

Даже в своем родном городе Матеус Коррейя продолжал быть чужеземцем, человеком, который из всех мест извлекал то, что могло оказаться ему полезным. Жил в бегах по улицам, но всегда спокоен и элегантен.

От него шел какой-то холод, бока, ноги, шея, все было как ледяное — воздействие, возможно, его безмолвных запираний на целый час в ванной. Он выходил оттуда весь холодный, седеющие волосы смочены одеколоном. Гладкие ногти тускло белели на крупной руке; в кармане пиджака — надушенный платок. У него был вид адвоката или инженера — весьма таинственный притом вид. Она не интересовалась делами мужа — но как он прихорашивался, чтобы идти в должность!

Непрерывное самосовершенствование. Он был исполнителен и энергичен. Исполнителен без унижения, как гладиатор на жалованье. А она, будучи женой, служила ему. Вытирала его пот, растирала его мускулы. Унизительно ей казалось жить, завися от уходов и приходов, от привычек Матеуса, стирая и гладя рубашки, которые городская пыль тут же марала, или потчуя его мясом и вином.

Но она могла лишь слепо подчиняться маятному этому распорядку, мотивы которого уже, кажется, давно остались для нее позади, могла лишь тратить долгие месяцы на подготовку к сражению…

В надежде, что в один прекрасный день кто-нибудь раздавит ее колосса — и она… с ужасом… станет свободной… Каждый раз, когда он возвращался домой, она поражалась, что супруг еще не в тюрьме. Здесь все, казалось, жили незаконно, занимали странные какие-то должности. Матеус Коррейя, например, был… посредником.

Подобная функция делала его загадочным и самодовольным: по утрам он легко закусывал, целовал ее сквозь запах кофе, зубной пасты и утренней горечи во рту. Кольца на пальцах позванивали, как цепь раба.

И, закончив прислуживать ему, она оставалась сидеть у стола, глядя на его сборы. Все теперь здесь носило имя Матеуса Коррейя. Душ Матеуса. Метла Матеуса. Маникюрные ножницы Матеуса. Не было, верно, на свете жизни более внешней, чем у него; а она погружалась в себя все глубже, участвуя в этой жизни. Ей не хотелось даже получше узнать его.

Но когда бывал в ударе, он блистал остроумием. «Иногда я просто от смеха помираю», — писала она матери в свободные минуты. Ана перебралась на ферму к сестре.

Лукресия и сама попала под какое-то колесо «совершенной системы». Если она думала, что, заключив союз с чужеземцем, она навсегда стряхнет с себя город Сан-Жералдо и окажется в мире фантазии, то она ошиблась.

Она оказалась в другом городе, это да… — что там, в другом городе, в другой реальности!.. — всего лишь более цивилизованной, ибо речь шла о великой столице, где вещи уж так перемешались, что люди либо жили в сфере, для них недосягаемой, либо крутились в каком-то колесе. Она вот и сама попала под одно из колес «совершенной системы».

Может, уж ее раздавило — голова внизу, а нога отскочила в сторону…

Но со своей позиции — вдруг даже удачной, кто знает, — она видела все достаточно хорошо, стоя в дверях пансиона. Глядя, как сталкиваются тысячи гладиаторов на жалованье.

И пока эти статуи проходили мимо — мыши, мыши, да и только, ни на секунду не остановятся, погрызут, что попадется, что ухватят, и трясутся со смеху. «Ну как провели лето? спрашивали друг друга, давясь смехом, пропели? Попляшите теперь!..» По совести сказать, навряд ли пропели. Напротив, эти гладиаторы были крайне практичны.

Стремясь к чему-то «высшего порядка», Лукресия попыталась еще пару раз сходить в театр, выждав момент, когда достигала трудной для счета цифры, как семь или девять, чтоб прибавить такую фразу: «Сколько раз мы за последнее время были в театре? Дома я ходила чуть ли не каждый день».

И вот она сидит среди публики, в то время как балет на сцене продолжается, а темнота обмахивается веерами. Она слилась с иным каким-то народом и, составляя часть этой безымянной толпы, чувствовала себя знаменитой и неизвестной в одно и то же время.

Позади ее ложи, позади темноты, она четко угадывала салон — еще салон — еще салон — бегущие. В проходах носки ног запаздывали на бегу, руки раздвигали шторы, и люди, задыхаясь, прибавлялись к темноте… она сама, возбужденная веерами, потела в своем первом «замужнем» черном платье — «я вышла замуж летом» — среди «высшего порядка».

На сцене ноги и руки танцевали, но Лукресия Невес Коррейя не совсем улавливала, в чем было дело. От сокровенного неведенья времен Базарной Улицы она перешла к неведенью публичному. Хотя очень старалась усвоить выражение лица других и все эти слова, какими мир Матеуса выказывал свое знание подробностей и профессиональной стороны вещей.