Иван Науменко - Сорок третий

• Название: Сорок третий
• Автор: Иван Науменко
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Тут, в знакомых до боли местах, прошло Митино детство. Не только детство. Когда подрос, возмужал, он еще охотнее бродил по лесу. Малыши собирали ягоды, а он с середины лета ходил за грибами, блуждая по лесу до поздней голой осени.

Мите сейчас восемнадцать. Значит, уже лет десять знает он этот лес. Жил в будке, в одиночестве. Друзей-грибников у него не было, и поэтому лес как бы научил его думать и мечтать. Куда не залетали его мысли под шум высоченных, мохнатых сосен, на этих вот розовых вересковых просторах! О войне, о том, что придется ходить по родному лесу с винтовкой, он в те далекие безоблачные дни не думал. В жизни, наверное, так и бывает приходится делать то, о чем совсем не думаешь.

Молодой березняк колонна оставляет справа. Бригаде, видимо, выделен участок между Птаховой и Дроздовой будками. Фактически под самым местечком. Скоро будет песчаный пригорок, где в первую осень немцы расстреливали евреев, за пригорком - заросшее осокой болотце с чахлыми сосенками. Дальше - как пойдут, если возьмут вправо, ближе к железной дороге, - встанет гряда смешанного, преимущественно лиственного леса; если левее, в обход болотца, - до самого поля будут сосны и вереск.

Между тем объявляется привал. Митя ложится на вереск. Лобик падает рядом. Он совсем изнемог. В бабкином кожушке взмок, вспотел, как птица в жару ртом хватает воздух. Ничего удивительного - отмахали верст двадцать.

Солнце вот-вот зайдет. Тут, в лесу, свет его красноватый, непривычный, как бы зловещий.

- Знаешь, куда пришли? - спрашивает Митя у Ивана.

- Знаю, - Лобик безразличен. - Могут всыпать по десятое число.

- Не всыплют. Видишь, сколько народу?

- Что тот народ? Десять патронов на винтовку. Не очень-то навоюешь.

Сергей лег поодаль, даже немного похрапывает. Слипаются глаза и у Ивана. Мите спать не хочется. Летом, когда только началась война, немецкие летчики долбили по этим соснякам бомбами. Думали, что тут стоят войска. Еще теперь попадаются заросшие травой воронки, вывороченные деревья. По песчаной дороге, которая отсюда не больше чем за версту, немцы пришли в местечко. Позднее, осенью, Митя собирал вдоль дороги обрывки газет, которые оставили после себя солдаты. Страшные то были газеты. Немцы захватили полмира, хвалились, что захватят весь. "Heute wir haben Deutschland, morgen - die ganze Welt..."* Митя еще тогда перевел эти слова и тогда же припрятал в ямах, в старых окопах найденные патроны и гранаты. Оружие должно когда-нибудь стрелять, и вот он, Митя, стал партизаном. Видимо, каждый из двух или трех тысяч партизан, которых Митя сегодня видел, пришел в лес таким же путем. Не мог смириться с тем, что несли фашисты. Неважно, что у партизан мало патронов. Главное - человек не стал на колени...

_______________

* "Сегодня у нас Германия, завтра - весь мир..." (нем.).

Не захватили немцы весь мир. Теперь бегут. Наши освободили Брянск, Чернигов, должно быть, подходят к Днепру. Что значили страшные слова в немецких газетах сорок первого года? Пустой звук, бахвальство...

Захваченный рассуждениями, Митя с опозданием услышал продолжительное, грустное курлыканье, лившееся откуда-то с поднебесья. Повернувшись на спину, зорко вглядываясь, он на один только миг уловил взглядом чуть заметный в вечернем, уже темноватом небе треугольничек журавлиной стаи. Несмотря на близкую ночь, летят журавли на юг своим извечным путем...

Усталость берет свое, Митя задремал, и, может благодаря короткому сну на закате солнца, события ночи отражаются в его сознании странным, фантастическим зрелищем. Они идут лесом, перебираются через дорогу на Громы, а потом залегают среди пней. К пням Митя вроде бы имел касательство, так как поступил на службу в лесхоз именно тогда, когда начали вырубать лес между железной дорогой и большаком. Немцы сгоняли валить деревья жителей местечка, окрестных деревень, позднее лесничие составляли ведомость на выплату денег подневольным лесорубам, но почти никто не пришел за этими деньгами. Ведомости - пачки разноцветных бумаг лежали в железном сейфе, и, когда позднее понадобились марки на медикаменты, сигареты, сахарин, Митя брал их из кассы, расписываясь за неизвестных лесорубов...

Ткач подает команду, рота поднимается и идет дальше, минуя кусты, выбирается ближе к местечку, на поле. Отсюда неясно видны насыпь железной дороги, будка, в которой Митя жил, сосна на бугорке у дороги. По Птаховой будке, как и там, за пнями, по Дроздовой, строчат пулеметы, поднятая выстрелами партизанская цепь бежит к железнодорожному полотну.

Митя, выбрав из-под рельса балласт, закладывает шашку, озирается. Справа, слева над рельсами шевелятся темные фигуры. Звучит громкая команда, Митя чиркает спичкой, поджигает шнур. Брызнув искрами, он шипит, как змея. Двое или трое мужчин, ближайших Митиных соседей, приблизиться к рельсам не отваживаются, ложатся под насыпью. Швырнув на рельсы толовые шашки, будто гранаты, они со всех ног кидаются прочь...

Митя, отбежав метров сто, на землю не падает. Впервые за свою жизнь он чувствует: бой - это кипение крови, шальная, дикая радость. Железная дорога взрывается длинной огненной лавой, ослепительные столбы огня один за другим возникают на всем видимом протяжении, разлетаясь по лесу многоголосым эхом. Скоро все стихает. В непривычной затаенной тишине, которая на мгновение наступает, Мите вдруг кажется, что он слышит курлыканье журавлей...

II

На другой день через Рогали весь день валом валят партизаны. Возвращаются с железной дороги домачевские, горбылевские, октябрьские, даже дальние - стрешинские, парицкие - бригады и отряды. Ночная "рельсовая война" была успешной. Два или три дня немцы будут ставить заплаты, ремонтировать искореженную железную дорогу. Лесное войско тем временем отлежится, отоспится, чтоб снова налетать на нее, производить диверсии.

Молодые стройные хлопцы, мужчины размашисто шагают по рогалевской улице, критически поглядывая на босого Евтушика, который сидит на крыльце штабной хаты.

- Товарищ! Не ты ли лапти потерял? Висят на березе...

- Беги, брат, быстрей, а то кто-нибудь подберет...

- Летел с чугунки сломя голову. Видишь, хоть лапти потерял, но успел выспаться...

- На оккупированной территории он не жил. Жил в лесу, немцев не видал...

Евтушик огрызается:

- Куда размахался? Иди посидим. Мясом накормим. Вы же весной последнюю кобылу в Бобруйске продали...

На крыльцо неторопливо поднимается кряжистый, в кожаном пальто и запыленных сапогах человек. На боку болтается туго набитая командирская сумка.

За столом что-то пишет, слюнявя химический карандаш, Анкудович. После создания бригады он назначен начальником штаба. Подняв глаза на посетителя, Анкудович вздрагивает, густо краснеет и снова склоняется над бумагой. Человек нерешительно переминается с ноги на ногу.

- Не узнал, Анкудович?

- Узнал, товарищ Матвеев.

- Не очень ласково встречаешь бывшего командира.

- Нет причины для поцелуев. Не обижайся...

Анкудович растерялся. Как далекий призрак, возникает в памяти сорок первый год, истребительный батальон, который, спешно перебравшись в лес, стал называться партизанским отрядом. В отряде, которым командовал начальник милиции Матвеев, царила затаенность, подозрительность. Днем сидели в землянках, ели сухари, консервы, ночью, как волки, выползали на разведку. Будто лес сплошь был заселен немцами.

- Трудное время было, Анкудович. - Матвеев садится на стул. - Мне, думаешь, легко пришлось?

- Распускать отряд ты не имел права.

- Это было не в моей власти. Не забывай, надо мной стоял Филимонов, председатель исполкома. Он отдал приказ.

- Не виляй хвостом. Ты был командиром.

- Но ведь ты ушел в Литвиново и не вернулся.

- Вернулся, Матвеев. А тем временем ты драпанул...

Что Матвеев не убит, подался с Филимоновым на восток, за линию фронта, они, незадачливые партизаны, знали, но молчали. Слух этот пустили полицаи, и из-за тех, кто оставался в местечке, не стоило его опровергать.

- Не у одних нас так получилось, - продолжает Матвеев. - Некоторые районные отряды тоже не удержались. Знаешь же, как было...

- На других не кивай. У нас склады разграбили, актив перебили. Наша бригада еще и теперь слабее остальных.

Матвеев вдруг взрывается. С треском - отлетают две пуговицы распахивает кожанку, размашисто вышагивает по комнате.

- Ты что - белены объелся? Думаешь, без тебя прокуроров не было? Хватило на мою голову. Погляди - волосы повылезали. Ну, погибло двадцать, тридцать человек - что, я их немцам в пасть совал? Миллионы гибнут. Если хочешь знать, я собирался остаться. Тактика какая была - ждать, укрыться на зиму, чтобы снова собраться с силами весной. Ты же сам в селе жил. Вот и я так хотел. С Филимоновым не соглашался. Подался к одному, к другому. Возьми, спрячь. Всюду от ворот поворот. Кто хотел лезть в петлю из-за начальника милиции? Сам знаешь, какое тогда было настроение. Немцы трубили, что взяли Москву. Ну, я и пошел в эту взятую Москву. Не к немцам пошел - на фронт. Чтоб против них воевать. Ты же, сидя у жены на печке, ел блины со шкварками. Разводил тары-бары со Спаткаем, с Овчаром, чтоб тебя не тронули. А я семьсот верст на животе - голодный, холодный...