Астрид Линдгрен - Кати в Париже

• Название: Кати в Париже
• Автор: Астрид Линдгрен
• Издательство: АСТ
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-271-17098-0

И снова Кати отправляется в путешествие, на этот раз на горизонте замаячила столица Франции. Друзья Кати квартал за кварталом обследуют Париж. Вместе с ними и ты сможешь совершить экскурсию по местным достопримечательностям, узнать малоизвестные эпизоды из жизни знаменитых парижан, таких, как Робеспьер, королева Марго, вор и поэт Франсуа Вийон и многих других.

---

Леннарт погладил меня по щеке.

— Чуточку дружелюбия, чуточку общительности, чуточку доверия… — повторил он.

— Наряду с известным недостатком упрямства, — продолжала я. — Вот все, что я требую от тебя. О, жизнь наверняка станет цветущей летней лужайкой! Разве ты этого не говорил?

— Да, любимая, будем надеяться, — сказал Леннарт. — Но единственное, что я пытаюсь сейчас внушить Петеру: нечего ждать, что другой человек преподнесет тебе счастье в подарочной коробке.

— Я замужем за самым умным человеком в мире, — закричала я, — и я люблю его.

— Хотя он и горюет обо всех прекрасных женщинах, которые существовали со дня сотворения мира, — сказала Ева.

Она вытащила свою большую пудреницу, протерла зеркальце, задумчиво посмотрелась в него и сказала:

— Дама с камелиями мертва, мадам де Севинье мертва, и, откровенно говоря, мои дела гоже плохи. Надо ложиться по вечерам чуть раньше!

— Но только не сегодня вечером, — обеспокоенно сказал Петер.

Нет, этим вечером Ева не спала. Она танцевала на Монмартре так, что только искры из-под ног летели.

— А эта парочка очень мило смотрится, — заметил Леннарт, увидев, как Петер с Евой скользят в упоении, тесно прижавшись друг к другу, так увлеченные танцем, что ничего не слышат и не видят. Когда они вернулись к нашему столику, казалось, будто они очнулись от опьянения, и Ева сказала мне:

— Он так безумно хорошо танцует, что, когда я с ним, я едва могу вспомнить, как выглядит Анри.

— Разрешите пригласить!.. — поспешно сказал Петер.

— Нет, теперь я посижу и постараюсь вспомнить, как выглядит Анри, — заявила Ева. — Во всяком случае, Париж — чудесный город, — добавила она.

А куда мы поехали после ночи на Монмартре, если не на крытые рынки!

— Неизбежно, как Эйфелева башня! — прокомментировал Леннарт.

«Это большее переживание, чем Эйфелева башня», — подумала я. Я любила рынки и торговые ряды с тех пор, как малышкой каждое воскресенье ковыляла с Тетушкой на Эстермальмский рынок. Я по-прежнему помшо тот весенний день, когда рынок был полон сирени, нарциссов и ландышей, и я, опьянев от аромата цветов, сбежала от Тетушки и была поймана ровно через час с блаженно сомкнутыми веками и носиком, утопающим в большущей'охапке сирени.

В моем детстве огромную роль играли запахи, и я, должно быть, бродила, принюхиваясь к цветам, как маленькая собачонка. И аромат сирени наполнил меня ликованием. Чудесно жить в мире, где так хорошо пахнет!

И подумать только, оказаться в крытых рынках Парижа! Я закричала от радости, увидев цветочный рынок Парижа в тысячекратном увеличении. Я странствовала среди моря роз, среди гор фиалок и лесов лилий и думала, что я в саду Эдема. Там были и горы клубники, горы белых кочанов капусты, горы оранжевой моркови, горы красных помидоров, и это было так красиво, что мне хотелось все съесть.

Но есть луковый суп я не захотела.

— Это необходимо? — спросила я Леннарта.

— Неизбежно, как Эйфелева башня! — ответил Леннарт. — Вообще-то я голоден.

Леннарт с Петером ели луковый суп в харчевне Аи Chien qui fume[117].Мы с Евой сидели рядом и смотрели, как они едят. И решили сохранить как позорнейшую тайну нашей жизни тот факт, что мы никогда не ели луковый суп в крытых рынках Парижа. Ева сказала:

— Когда девушки в конторе спросят меня: «Ну а луковый суп — вкусный?» — я отвечу: «Тра-ля-ля, траля-ля… я хорошо помню, как было в Лувре, тра-ля-ля».

У прилавка толпились огромные, сильные парни с волосатыми руками, кое-кто из les forts des hells[118], и они действительно выглядели так, словно могли поднять мешок картофеля на вытянутой руке.

— Хотя я не побоялся бы вызвать одного из них помериться силой, — заявил Петер.

— Петер по крайней мере так же силен, как любой fort des helles, — сказала Ева, и похоже, она думала, что les forts des hells так и надо, поделом им.

После лукового супа мы двинулись дальше среди сумятицы людей, автомобилей и телег по замусоренным тротуарам, где повсюду валялись солома и отходы овощей. Мы заблудились на темных улицах возле рынков.

Сад Эдема… среди роз, лилий и фиалок… да!

Но не здесь! Здесь жили несчастные, потерянные, les miserables[119]. «Жили» слишком сильно сказано. Они, существа, лишенные облика человеческого, валялись на тротуарах и по всем углам, странные бородатые маленькие старички и тощие старые ведьмы в жалких лохмотьях. Здесь не было ничего от веселой бедности наших clochardier на углу улицы возле отеля. Это были существа, опустившиеся и впавшие в такую глубокую нищету, что больше напоминали животных, чем людей.

У большого города множество разных ликов. «Париж — чудесный город!» — сказала Ева, протанцевав целую ночь на Монмартре. Что если бы я спросила у этого оборванца в сточной канаве, считает ли он Париж чудесным городом?

Сомневаюсь, вряд ли он даже знает, что живет в Париже.

IX

Cтарые города удивительны! В городе, что зовется Париж, снуют люди, проживают там свою короткую жизнь, работают, любят, смеются и плачут. Постепенно они умирают, и по их улицам ходят уже другие люди, которые работают, и любят, и смеются, и плачут, и скоро уходят навсегда. Но разве не оставляют они все после себя частицу своего счастья и своей боли, своих страстей, своих мыслей, горя и тоски, своей ненависти и страха? И разве я, бродя по их городу, не чувствую этого? Разве сами камни мостовых не бормочут маленький тихий рассказ о тех, кто жил здесь раньше?

Хотя те, кому сейчас отпущен короткий миг жизни, шумят и грохочут изо всех сил, я, бродя по Парижу, все же слышу маленький бормочущий рассказ мостовых. В городе столько достопримечательностей! Pont Neuf, Place de la Concorde, Place de la Bastille[120], Place de l’Hotel de Ville[121].

Но рассказ, который я слышу, нельзя назвать по-настоящему красивым. Как и во всех старинных городах, брусчатка мостовой повествует большей частью о крови, поте и слезах, потому что таковы люди!

Кровь, пот и слезы! В холодной камере замка Консьержери[122] я слышу шепот несчастной королевы и немного оплакиваю судьбу Марии-Антуанетты. «Боже, сжалься надо мной! В глазах моих больше всего слез о вас, мои бедные дети!» Эти слова она написала в день своей смерти на странице молитвенника именно здесь, одинокая, горестно одинокая, разлученная с детьми и с человеком, которого любила… о, я не в силах думать об этом! Я прячусь за Леннартом и Евой, так как не хочу, чтобы они видели мои слезы, пролитые из-за Марии-Антуанетты.

«Скажите ему, что все на свете расстояния и все страны мира не в силах разлучить сердца любящих», — написала она однажды.

А мысли королевы летели в маленькую далекую Швецию, где жил ее возлюбленный. Дошел ли когда-ни-будь до Акселя фон Ферсена ее привет? Не знаю — и из-за этого тоже плачу сейчас! И мне снова так же горько из-за этого, как в школе, когда я прочитала о печальном завершении бегства королевской семьи, и я злюсь на Людовика XVI за то, что он сунул свой длинный нос в Варенн[123] и был узнан. Иначе все, возможно, кончилось бы благополучно и никакой камеры королевы в замке Консьержери не было бы. А мне не понадобилось бы стоять здесь и глотать слезы!

Счастливо бы кончилось? А разве не счастливый конец — умереть так, как умерла Мария-Антуанетта? А иначе, пожалуй, ее вспоминали бы как маленькую куколку, растратившую все дни своей жизни на игры и танцы, в то время как целый народ голодал и испытывал страдания. А сейчас мы прощаем ей легкомыслие и сумасбродства за величие, выказанное ею перед смертью. Нет, я больше не оплакиваю смерть королевы! Я горюю лишь из-за ее печальной любовной саги и из-за того, что у нее так жестоко отняли детей. А еще из-за того, что то самое письмо, начертанное ею ранним октябрьским утром 1793 года, так никогда и не попало к ее золовке Madame Элизабет[124].

За это я ненавижу Робеспьера больше, чем за все его остальные жестокости! Что случилось бы, если бы он позволил получить это письмо мадам Элизабет, дабы она могла рассказать несчастным королевским детям, что в последние минуты жизни матушка думала о них? Что случилось бы, если бы королева могла через все расстояния и через все страны послать последний тайный привет несчастному маленькому шведскому дворянину, томившемуся в своей стране в ожидании, страхе и беспокойстве! Нет, такая человечная и такая естественная мысль не могла возникнуть в холодном змеином мозгу Робеспьера! Вместо этого чрезвычайно заботливо прячет он письмо под матрасы своей кровати. О, я вижу его! Он каждый вечер наверняка достает его оттуда и перечитывает, прежде чем задуть перед сном свечу. «…Не в силах разлучить сердца! Хе-хе!» — смеется он своими тонкими злобными губами и снова, довольный, засовывает письмо под матрасы. И спит на нем, и размышляет там каждую ночь целых девять месяцев. Но однажды ночью в июле 1794 года на кровати уже больше не увидишь monsieur Робеспьера, его голова уже не покоится на мягкой подушке! Нет, потому что у monsieur Робеспьера уже нет больше головы, он расстался с ней именно тогда на Place de la Revolution![125]