Юрий Щеглов - Победоносцев: Вернопреданный

• Название: Победоносцев: Вернопреданный
• Автор: Юрий Щеглов
• Издательство: Астрель: АСТ
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-17-022237-8, 5-271-08107-9

Новая книга известного современного писателя Юрия Щеглова посвящена одному из самых неоднозначных и противоречивых деятелей российской истории XIX в. — обер-прокурору Святейшего синода К. П. Победоносцеву (1827–1907).

---

Реконструкция события с помощью художественного приема

Если читатель захочет более подробно и полно воссоздать, что наблюдал Константин Петрович сквозь щель шторы на Литейном проспекте, когда стряхнул набежавшие воспоминания, пусть представит себе большую картину Ильи Ефимовича Репина «17 октября 1905 года», изображающую бурную манифестацию народа петербургского на другой день по объявлении царской милости. Полотно это Победоносцев не видел — оно впервые было выставлено на 13-й передвижной выставке. Репин не входил в число любимых художников Константина Петровича, который довольно резко отзывался о его творчестве, особенно об интерпретации сюжетов из русской истории. Ни Иван Грозный, ни царевна Софья не удовлетворяли взыскательный вкус и не отвечали придирчивой строгости знатока прошлых эпох.

Между тем признанный мастер портретной живописи тяготел к созданию многофигурных композиций, монументальных по размаху, в которых освоенное цветом пространство словно раздвигало замкнутую раму, увеличивало и приближало жизненное событие, превращая зрителя чуть ли не в непосредственного участника. Репин буквально втягивал наблюдающего со стороны человека в действие. Этот психологический эффект присутствия устранял преграду, отделяющую создателя от личности, к которой он обращался. Умение использовать подобное свойство изобразительного искусства — божественный дар, который дается не каждому и талантливому художнику. Вспомним репинский «Годовой поминальный митинг у стены коммунаров на кладбище Пер-Лашез в Париже». Крошечный холст — тридцать шесть на пятьдесят девять сантиметров — производит грандиозное впечатление. Разнообразие цветовых пятен поражает. Здесь и черное, и черно-красное, белесоватое и серо-голубое, а рядом и серо-коричневое. Но главная удача Репина — в композиционном построении. Портретных изображений мало. Мы видим толпу со спины и как бы вливаемся в нее и вместе с тем получаем возможность подробно разглядеть все, что сосредоточено вокруг реющего над толпой красного стяга. Траурное полукольцо людей охватывает знамя, массу венков и Стену коммунаров, ограниченную блекло-зелеными деревьями, склонившими под ветром вершины. Движение ветра и вершин соответствует траурному событию.

На какое бы произведение Репина мы ни обратим взор, везде ощущается волшебный эффект присутствия. Мы меняемся, попадая в разные ситуации, но мы всегда и везде постоянно присутствуем.

Эффект присутствия, который проявился с такой завораживающей откровенностью в небольшой парижской вещи Репина, в несколько более завуалированном виде в высшей степени свойственен гораздо точнее проработанной и многоплановой картине «17 октября 1905 года», о которой писали меньше, чем она того заслуживала. В окаянное советское время трактовали вяло и поверхностно, в дореволюционную пору — стараясь использовать характерность, присущую кисти Репина, и мощную живопись — в целях, далеких от замысла автора. Если отрешиться от довольно примитивной юдофобии[21], которой Василий Розанов портил и унижал многие свои произведения, то его коротенькое эссе о репинском холсте следует признать лучшим откликом современника, отчего ценность даже пристрастного и во многом извращенного взгляда удваивается.

Василий Васильевич как интерпретатор Ильи Ефимовича

Важно, что Розанов — не всегда верный интерпретатор и свидетель в силу состояния души — не был склонен к злокозненной лжи, хотя необъяснимая для христианина юдофобия толкала к установлению фантастических и нелепых связей и отношений между совершенно разнородными явлениями. Но так или иначе в эссе есть верные наблюдения, правда, соседствующие с вымыслом и попыткой навязать зрителю собственное небезукоризненное впечатление. Основная мысль Розанова выражена лаконично и с большой энергией: «Это — так! Это — верно!» Он повторяет ее дважды и трижды: «Боже, до чего все это — так!», «Так — было! Так мы все видели!» Нет причин сомневаться в искренности и правдивости приведенных утверждений. Общее настроение манифестации и изображение участников, безусловно, схвачены Репиным с достоверностью, хотя в деталях выбор Розанова слишком индивидуален, не обладает достаточной аргументацией и довольно случаен. Дьявол, разумеется, скрывается в деталях, что автор эссе прекрасно знает. Вот почему возражать Розанову по поводу того или иного возмутительного замечания — занятие пустое. Догадки Розанова по поводу еврейских лиц легко оспорить. Но не в том сейчас моя задача, а в том, чтобы показать с помощью чужой речи даровитого свидетеля, что предстало на Литейном перед Константином Петровичем, когда он стряхнул с себя мучительные воспоминания. К подобному художественному приему я уже прибегал в романе о Малюте Скуратове, рассказывая о бесчестье, которое нанесли митрополиту Филиппу Колычеву в церкви. Глава «Магический кристалл Пукирева» целиком опиралась на рисунок знаменитого мастера.

Да, когда Литейный наполнился шумом и гамом, Константин Петрович вначале отпрянул от окна, но потом вновь раздвинул массивные складки штор, и ему в глаза бросился маньяк с «сумасшедшим выражением лица» и без шапки. «Расклокоченная борода» и неопрятная шевелюра тщательно выписаны художником и воспринимаются как типологически образующие черты. Это зрелище не могло пройти мимо внимания Победоносцева, тем более что маньяка несли на плечах. Что касается его взора, то, думается, Репину удалось уловить и передать фанатичность «назарея» революции, а не то, что приметил Розанов: «глаза в однуточку». В ту пору, судя по портретной галерее, людей с замершим и устремленным взором фанатиков встречалось немало. Похожий взор бросает в пустоту женщина в работе Репина «Арест пропагандистки», и у несчастного Каракозова, чью казнь художник наблюдал воочию, глаза выражают ту же отчаянную волю, смешанную с ужасом. Маниакально настроенный человек, выброшенный мятежной толпой на плечи людей, является неким центром полотна и как бы управляет движением народной массы. Его лицо вовсе не отражает навязанной Розановым мысли: «До шапки ли тут, когда конституция». Именно такие экземпляры человеческой породы с маниакальной настойчивостью клеймили реакционность, как им мнилось, самодержавного режима и звали взбудораженных зевак на Литейный, к дому символа нерадостного прошлого, коим считали обер-прокурора Святейшего синода. Впереди всей процессии гимназисты. Лица одухотворены. Они плохо понимают, что происходит, но возгласы, а быть может, и песня буквально вырываются из узенькой груди. Эти мальчики сложат глупенькие головы через десяток с небольшим лет на фронтах Первой мировой войны, а позднее в Петербурге и Москве, на Дону и в Крыму, будут плясать «барыню» в парижских кабаках и крутить баранку в Нью-Йорке. Странно, что Розанов был лишен подобных предчувствий, но Победоносцев — нет. И в дальнейшем мы убедимся в подлинности пророческих ощущений Константина Петровича.

Сейчас он, глядя на мальчиков, лишь покачал головой и прошептал:

— Неужели их никто не остановит на гибельном пути?

Черный папа

Курсистку — всю в черном и в изящной меховой шапочке — Победоносцев жалел не меньше гимназистов, хотя его не уставали обвинять в том, что он противодействовал женской эмансипации. Странно, ей-богу! Ведь Константин Петрович ценил в женщинах образованность. Он умел дружить с женщинами, и огромная часть его эпистолярного наследия обращена именно к женщинам. Курсистка счастлива, счастлива порывом к свободе, счастлива тем, что светлые идеалы осуществляются. Через десять лет она, как и моя мать, в лазаретах будет прикрывать остекленевшие глаза умерших тяжелыми николаевскими пятаками, задыхаясь от запаха йодоформа и гниющих конечностей. И за год до Первой мировой войны Розанов оказался глух к будущему. А Победоносцев — нет! Он выступал против использования женского труда в медицине, и его можно понять. Участие женщин в войнах в высшем смысле безнравственно и лишь облегчает милитаристам вовлечение стран в военные конфликты. Победоносцев был противником войн и, естественно, не мог одобрять присутствие женщин на фронте.

Сейчас курсистка захлебнется собственным голосом и, сообразив, что она стоит напротив дома обер-прокурора, начнет грозить ему кулачком и произносить проклятия:

— Долой черного папу! Долой реакцию! Да здравствует свобода!

Константин Петрович не испытывал к таким заблудшим девочкам никаких чувств, кроме сострадания:

— Бедненькая, сколько ей предстоит пережить! Что с ней станется в бурлящем безжалостными страстями человеческом море?!

Портреты еврейской четы ничего из того, что писал Розанов, не выражают. И уж, конечно, супруги не «идут за сумасшедшими мальчиками» и не «подбавляют к их энтузиазму хитрую технику, ловкую конспирацию и мнимонаучную печатную литературу». Евреи в революции шли, как мы знаем, своей дорогой, однако юдофобы им отводили в разное время разное место. Но, во всяком случае, они стали главными обвиняемыми, а вовсе не подсобным материалом в начинающейся катастрофе. Что не хуже Победоносцева понимал эмигрант Ленин, весьма, впрочем, ловко используя неприятие иудаизма обер-прокурором и его сторонниками. Разумеется, сосредоточенную физиономию чернобородого интеллигента Победоносцев выделил бы из толпы и уловил бы, безусловно, мрачный взор представителя той группы людей, с которой самодержавие не сумело найти общий язык.