Николай Туроверов - Меч в терновом венце

• Название: Меч в терновом венце
• Автор: Николай Туроверов
• Издательство: МГТУ им. М.А. Шолохова
• Жанр: Поэзия
• Год: 2008
• ISBN: 5-8288-1127-4

В 2008 году настали две скорбные даты в истории России — 90 лет назад началась Гражданская война и была зверски расстреляна Царская семья. Почти целый век минул с той кровавой эпохи, когда российский народ был подвергнут самоистреблению в братоубийственной бойне. Но до сих пор не утихли в наших сердцах те давние страсти и волнения…

Нам хорошо известны имена и творчество поэтов Серебряного века. В литературоведении этот период русской поэзии исследован, казалось бы, более чем широко и глубоко. Однако в тот Серебряный век до недавнего времени по идеологическим и иным малопонятным причинам не включались поэты, связавшие свою судьбу с Белой гвардией. Цель этой книги восполнить данный пробел в знании отечественной литературы и восстановить в сознании русских людей творчество прекрасных и незаслуженно забытых поэтов Белого стана.

Меч в терновом венце — это особый Наградной знак, учрежденный в 1918 году в память легендарного 1-го Кубанского (Ледяного) похода и ставший символом всего Белого движения.

---

ЦАРЕУБИЙЦЫ

Мы теперь панихиды правим,
С пышной щедростью ладан жжем,
Рядом с образом лики ставим,
На поминки Царя идем.
Бережем мы к убийцам злобу,
Чтобы собственный грех загас.
Но заслали Царя в трущобу
Не при всех ли, увы, при нас?
Сколько было убийц? Двенадцать,
Восемнадцать иль тридцать пять?
Как же это могло так статься —
Государя не отстоять?
Только горсточка — этот ворог,
Как пыльцу бы, его смело.
Верноподданными — сто сорок
Миллионов себя звало.
Много лжи в нашем плаче позднем,
Лицемернейшей болтовни.
Не за всех ли отраву возлил
Некий яд, отравлявший дни?
И один ли, одно ли имя —
Жертва страшных нетопырей?
Нет, давно мы ночами злыми У
бивали своих Царей.
И над всеми легло проклятье,
Всем нам давит тревога грудь.
Замыкаешь ли, дом Ипатьев,
Некий давний кровавый путь?

БАЛЛАДА О ДАУРСКОМ БАРОНЕ

К оврагу,
Где травы рыжели от крови,
Где смерть опрокинула трупы на склон,
Папаху надвинув на самые брови,
На черном коне подъезжает барон.

Спускается шагом к изрубленным трупам,
И смотрит им в лица,
Склоняясь с седла, —
И прядает конь, оседающий крупом,
И в пене испуга его удила.

И яростью,
Бредом ее истомяся,
Кавказский клинок,
(Он уже обнажен)
В гниющее
Красноармейское мясо,
Повиснув к земле,
Погружает барон.

Скакун обезумел,
Не слушает шпор он,
Выносит на гребень,
Весь в лунном огне.
Испуганный шумом,
Проснувшийся ворон
Закаркает хрипло на черной сосне.

И каркает ворон,
И слушает всадник,
И льдисто светлеет худое лицо.
Чем возгласы птицы звучат безотрадней,
Тем,
Сжавшее сердце,
Слабеет кольцо.

Глаза засветились.
В тревожном их блеске —
Две крошечных искры,
Два тонких луча…
Но нынче,
Вернувшись из страшной поездки,
Барон приказал:
«Позовите врача!»

И лекарю,
Мутной тоскою оборон
(Шаги и бряцание шпор в тишине),
Отрывисто бросил:
«Хворает мой ворон:
Увидев меня,
Не закаркал он мне!

Ты будешь лечить его,
Если ж последней
Отрады лишусь — посчитаюсь с тобой!..»
Врач вышел безмолвно
И тут же в передней руками развел и покончил с собой.

А в полдень,
В кровавом Особом Отделе,
Барону
(В сторонку дохнув перегар)
Сказали:
Вот эти… Они засиделись:
Она — партизанка, а он — комиссар.

И медленно,
В шепот тревожных известий
(Они напряженными стали опять)
Им брошено:
«На ночь сведите их вместе,
А ночью — под вороном — расстрелять!»

И утром начштаба барону прохаркал
О ночи и смерти казненных двоих…
«А ворон их видел?
А ворон закаркал?» —
Барон перебил…
И полковник затих.

«Случилось несчастье! —
Он выдавил (Дабы
Удар отклонить —
Сокрушительный вздох). —
С испугу ли
Все-таки крикнула баба,
Иль гнили объевшись,
Но…
Ворон издох!»

«Каналья!
Ты — сдохнешь,
А ворон мой — умер!
Он,
Каркая,
Славил удел палача!.. —
От гнева и ужаса обезумев,
Хватаясь за шашку,
Барон закричал. —

Он был моим другом.
В кровавой неволе
Другого найти я уже не смогу!» —
И, весь содрогаясь от гнева и боли,
Он отдал приказ отступать на Ургу.

Стенали степные поджарые волки,
Шептались пески,
Умирал небосклон…
Как идол, сидел на косматой монголке,
Монголом одет,
Сумасшедший барон.

И шорохам ночи бессонной внимая,
Он призраку гибели выплюнул:
«Прочь!»
И каркала вороном
Глухонемая Упавшая сзади
Даурская ночь.

Я слышал:
В монгольских унылых улусах,
Ребенка качая при дымном огне,
Раскосая женщина в кольцах и бусах
Поет о бароне на черном коне…

И будто бы в дни,
Когда в яростной злобе
Шевелится буря в горячем песке, —
Огромный,
Он мчит над пустынею Гоби,
И ворон сидит у него на плече.

НАСТУПЛЕНИЕ

Та страна, что могла быть раем,
Стала логовищем огня.
Мы четвертый день наступаем,
Мы не ели четыре дня.

Но не надо яства земного
В этот страшный и светлый час,
Оттого что Господне слово
Лучше хлеба питает нас.

И залитые кровью недели
Ослепительны и легки,
Надо мною рвутся шрапнели,
Птиц быстрей взлетают клинки.

Я кричу, и мой голос — дикий.
Это медь ударяет в медь.
Я, носитель мысли великой,
Не могу, не могу умереть.

Словно молоты громовые
Или воды гневных морей, —
Золотое сердце России
Мерно бьется в груди моей [4].

И так сладко рядить победу,
Словно девушку, в жемчуга,
Проходя по дымному следу
Отступающего врага.

РОДИНЕ

Россия! Из грозного бреда
Двухлетней борьбы роковой
Тебя золотая победа
Возводит на трон золотой…

Под знаком великой удачи
Проходят последние дни,
И снова былые задачи
Свои засветили огни.

Степей снеговые пространства,
Лесов голубая черта…
Намечен девиз Всеславянства
На звонком металле щита…

Россия! Десятки наречий
Восславят твое бытиё.
Герои подъяли на плечи
Великое горе твое.

Но сила врагов — на закате,
Но мчатся, Святая Земля,
Твои лучезарные рати
К высоким твердыням Кремля!

ПЕРЕХОДЯ ГРАНИЦУ

Пусть дней не мало вместе пройдено,
Но вот не нужен я и чужд,
Ведь вы же женщина — о, Родина! —
И, следовательно, к чему ж
Все то, что сердцем в злобе брошено,
Что высказано сгоряча?
Мы расстаемся по-хорошему,
Чтоб никогда не докучать
Друг другу больше. Все, что нажито,
Оставлю вам, долги простив, —
Все эти пастбища и пажити.
А мне — просторы и пути.
Да ваш язык. Не знаю лучшего
Для сквернословий и молитв,
Он, изумительный, — от Тютчева
До Маяковского велик.
Но комплименты здесь уместны ли?
Лишь вежливость, лишь холодок
Усмешки — выдержка чудесная
Вот этих выверенных строк.
Иду. Над порослью — вечернее
Пустое небо цвета льда.
И вот со вздохом облегчения:
«Прощайте. Знаю. Навсегда».

СПУТНИЦЕ

Ты в темный сад звала меня из школы
Под тихий вяз. На старую скамью,
Ты приходила девушкой веселой
В студенческую комнату мою.
И злому непокорному мальчишке,
Копившему надменные стихи,
В ребячье сердце вкалывала вспышки
Тяжелой, темной музыки стихий.
И в эти дни тепло твоих ладоней
И свежий холод непокорных губ
Казался мне лазурней и бездонней
Венецианских голубых лагун…
И в старой Польше, вкапываясь в глину,
Прицелами обшаривая даль,
Под свист, напоминавший окарину,
Я в дымах боя видел не тебя ль?..
И находил, когда стальной кузнечик
Смолкал трещать, все ленты рассказав,
У девушки из польского местечка
Твою улыбку и твои глаза.
Когда ж страна в восстаньях обгорала,
Как обгорает карта на свече, —
Ты вывела меня из-за Урала
Рукой, лежащей на моем плече.
На всех путях моей беспутной жизни
Я слышал твой неторопливый шаг.
Твоих имен святой тысячелистник,
Как драгоценность, бережет душа.
И если пасть беззубую, пустую,
Разинет старость с хворью на горбе,
Стихом последним я отсалютую
Тебе, золотоглазая, тебе!

В ЭТОТ ДЕНЬ