Сосэки Нацумэ - ЗАТЕМ

• Название: ЗАТЕМ
• Автор: Сосэки Нацумэ
• Издательство: Издательство «Художественная литература»
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1973
• ISBN: 0734-198-7

Нацумэ Сосэки (1867–1916) — крупнейший японский писатель, ставший классиком современной японской литературы.

В однотомник вошли три романа писателя, признанные вершиной его творчества, — «Сансиро», «Затем», «Врата». Это в высшей степени сложные, многоплановые произведения, в которых отразились морально-этические поиски тогдашней интеллигенции, полная грозных и бурных событий жизнь начала века.

Акутагава Рюноскэ называл Нацумэ своим учителем, для нескольких поколений японцев Нацумэ Сосэки был колоссом и кумиром. Он и сейчас продолжает быть одним из самых читаемых писателей.

---

Дайскэ лежал, размышляя о будущем. Если отдаться на волю судьбы, его непременно заставят жениться. Он и так отверг многих невест. Дальше упорствовать невозможно: он либо потеряет расположение близких, либо, что того хуже, навлечёт на себя гнев. Пусть он потеряет расположение, только бы его оставили в покое и не заставляли жениться. А вот родительский гнев может повлечь за собой крупные неприятности. Но как можно жениться против собственной воли? В нынешний век это просто нелепо. Словом, Дайскэ зашёл в тупик.

В отличие от людей старомодных, таких, как отец, Дайскэ считал, что в определённых делах нельзя действовать по заранее придуманному плану, втискивая в его рамки самоё природу человека. Человеческая природа величественнее любого созданного человеком плана. И насиловать её так же бессмысленно, как с помощью свидетельства о разводе удостоверять супружеские отношения. Но Дайскэ и в голову не пришло бы идти с этими аргументами к отцу. Ничего не могло быть труднее, нежели в чём-либо его переубедить. Любая попытка неизбежно окончилась бы неудачей, рассердила бы отца не меньше, чем прямой отказ жениться.

С невесткой и братом ещё можно сладить. Куда опаснее, отец. Вряд ли за этой женитьбой не кроется ещё что-то, чего Дайскэ не знает. Но до сих пор у него не было случая выяснить, каковы подлинные намерения отца. В том, что он подозревает отца, Дайскэ не видел ничего безнравственного и потому совсем не считал, что такие отношения с отцом делают его самым несчастным из сыновей. Просто он опасался, как бы из-за всех этих дел они с отцом ещё больше не отдалились друг от друга.

Допустим, такое отчуждение окончится полным разрывом. Приятного в этом мало, но стерпеть можно. Гораздо страшнее последствия. Дайскэ лишится средств к существованию.

Того, кто пришёл к мысли, что картошка важнее алмазов, можно считать погибшим, — так всегда думал Дайскэ. Допустим, что отец лишит его помощи. Волей-неволей придётся забыть об алмазах и грызть картошку. А вознаграждение каково? Любовь. И не к кому-нибудь, а к чужой жене.

Сколько Дайскэ ни думал, ничего придумать не мог. Его будущее не подвластно ему, как жизнь и смерть, и, как жизнь и смерть, туманно. Лишь какие-то тени мелькают в сознании, и Дайскэ тщетно старается их поймать.

Сменяя друг друга, рождаются и исчезают смутные видения — летучие мыши, вспугнувшие темноту. Он видит, как трепещут их крылья. И вот уже он сам взмыл в высоту и парит в воздухе, гоняясь за видениями-мышами. Постепенно Дайскэ погрузился в сон.

Вдруг над самым его ухом ударили в колокол. Дайскэ проснулся, и первой мыслью была мысль о пожаре, но Дайскэ продолжал лежать. Во сне ему часто мерещились удары колокола. Одно время они преследовали его и после пробуждения. Несколько дней назад Дайскэ проснулся от ощущения, будто качается дом. Каждой частицей тела он явственно ощущал, как ходит под ним циновка. Случалось, что во сне у него начиналось сильное сердцебиение, которое не проходило, даже когда он просыпался. Тогда Дайскэ клал руку на грудь, устремлял взор в потолок и в такие минуты походил на святого.

Вот и нынче он лежал до тех пор, пока звон колокола не стих. Затем пошёл в столовую, где возле хибати стоял обеденный столик, а на нём что-то, накрытое салфеткой. Стенные часы показывали первый час. Служанка, видимо, уже поела и сейчас дремала у себя в комнате, облокотившись на кадушку для варёного риса. Кадоно нигде не было, наверно, куда-то ушёл.

Дайскэ отправился в ванную, смочил голову, вернулся и в одиночестве сел за столик. Покончив с трапезой, он снова пошёл в кабинет с намерением хоть немного почитать после долгого перерыва. Открыл европейский роман на странице с закладкой, но обнаружил, что совершенно забыл, о чём шла речь впереди. Такое редко случалось с Дайскэ, обладавшим прекрасной памятью. Со школьных времён он слыл книголюбом. И по окончании учёбы необычайно гордился тем, что в состоянии выписать любую книгу, не отказывая себе в остальном. Стоило ему день не почитать, и возникало ощущение пустоты. Поэтому, если ничто не мешало, он ежедневно наслаждался чтением. Порой ему казалось, что это истинное и единственное его призвание.

Дымя сигаретой, Дайскэ полистал уже прочитанные страницы, постарался восстановить в памяти, как развивался сюжет, и у него вдруг возникло неприятное чувство, словно ему надо было чересчур быстро перепрыгнуть из шлюпки на берег. Тем не менее Дайскэ заставил себя почитать часа два. Но больше не выдержал. Печатные знаки, разумеется, слагались в его сознании в слова и фразы, обретали смысл, но нисколько его не волновали. От такого чтения Дайскэ не получал никакого удовольствия, как если бы, изнывая от жары, стал вместо льда сосать пузырь со льдом.

Чтение сейчас не шло на ум. Он решил не заставлять себя и захлопнул книгу. Но ему надо было чем-нибудь заняться, ибо нынешнее его состояние не определялось просто скукой.

Дайскэ прошёл в столовую, накинул хаори, который Кадоно аккуратно сложил, сунул ноги в гэта, сброшенные у входа, и чуть не бегом устремился к воротам. Было около четырёх часов. Дайскэ сел в первый попавшийся трамвай. На вопрос кондуктора, куда он едет, ответил первое, что пришло в голову. Раскрыл бумажник. Там ещё оставалось кое-что из тех денег, которые он собирался истратить на своё путешествие и большую часть которых отдал Митиё. Купив билет, он тщательно пересчитал оставшиеся бумажки.

Этот вечер он провёл в одном из чайных домиков Акасака, где ему довелось услышать занятную историю. Красивая молодая женщина сошлась с одним мужчиной и зачала от него, но, когда пришло время рожать, печалилась необычайно и проливала слёзы. Все удивлялись, спрашивали о причине грусти, она же отвечала, что ей, такой юной, очень обидно рожать. Видимо, всем существом своим женщина вдруг ощутила быстротечность жизни, мимолётность истинной любви, которая исчезнет с появлением ребёнка, когда она станет матерью. Женщина эта, судя по всему, не была воспитана в строгих правилах. Дайскэ слушал с огромным интересом. Вот он, внутренний мир женщины, для которой ничего нет важнее собственной красоты и радостей любви.

Дайскэ решил на следующий день непременно увидеться с Митиё и придумал предлог. Он должен знать, сказала ли она мужу о деньгах, которые ей принёс Дайскэ, и как это отразилось на их отношениях. Он убедил себя, что именно это главная причина тревоги и он не успокоится, пока не поговорит с Митиё.

Дайскэ переоделся, отбросив в сторону всё, что надевал накануне, и почувствовал себя обновлённым. С каждым днём солнце припекало всё сильнее, и люди с нетерпением ждали дождей, которые принесут влагу. После вчерашних развлечений Дайскэ ощущал себя мрачной тенью на фоне весёлого солнечного пейзажа, и это сильно его угнетало. «Скорее бы сезон дождей», — надевая летнюю широкополую шляпу, думал Дайскэ, у которого мысли были такими же пасмурными и тяжёлыми, как грозовое небо.

Пока он добирался до Хираоки, вся голова его, до самых корней волос, покрылась испариной. Дайскэ снял шляпу и хотел войти, но дверь была заперта, лишь какая-то возня слышалась за домом. Дайскэ обошёл его с другой стороны и увидел возле кладовой Митиё. Склонившись и слегка вытянув свою тонкую шею, она вместе со служанкой натягивала на доску выстиранный и накрахмаленный кусок ткани, измятой и бесформенной. Заметив Дайскэ, она оторвалась от дела и так стояла, не произнося ни слова. Дайскэ тоже несколько секунд молчал, а потом проговорил:

— Не ждали?

Митиё отряхнула воду с рук, вбежала в дом с чёрного хода, сделав Дайскэ знак глазами, чтобы он шёл с парадного. «Приходится запирать от воров», — объяснила она, отпирая решётчатую дверь. Митиё вся раскраснелась от солнца, бледный лоб покрылся мелкими каплями пота. Глядя сквозь дверную решётку на удивительно тонкую, почти прозрачную кожу Митиё, Дайскэ терпеливо ждал, пока она откроет.

— Простате, что заставила вас ждать, — сказала Митиё, отступив на шаг и пропуская Дайскэ в дом. Дайскэ протиснулся в узкую дверь, едва не задев Митиё, и прошёл в гостиную. У столика Хираоки был заботливо положен лиловый дзабутон. Дайскэ это слегка задело. Удручающее впечатление производил бурьян на сухой, неухоженной земле в саду.

Дайскэ с грустью смотрел на запущенный сад, бормоча обычные извинения, что, дескать, помешал, простите, и искренне жалея Митиё, которой приходится жить в таком убогом доме. Положив на колени руки с чуть припухшими от воды пальцами, Митиё рассказала, что сейчас крахмалила во дворе материю — надо же как-то убить время. Хираока, видимо, постоянно не бывал дома, и Митиё в одиночестве томилась от скуки.

— Завидная у вас доля, — сказал Дайскэ нарочно, чтобы вызвать Митиё на откровенность, но она, видно, не собиралась делиться с ним своими переживаниями и молча вышла в соседнюю комнату. Зазвенели металлические ручки комода, и Митиё вскоре вернулась с красной бархатной коробочкой в руках. Там оказалось аккуратно вложенное кольцо, некогда подаренное ей Дайскэ.