Валерия Нарбикова - Шепот шума

• Название: Шепот шума
• Автор: Валерия Нарбикова
• Жанр: Русская классическая проза

---

И Н.-В. обнял Веру и сказал: "Скажи мне, у тебя было с моим отцом?"

- Да, - сказала она.

- Когда?

- Вчера. Он приходил ко мне.

- Куда?

- Домой.

И потом она сказала:

- Он, понимаешь, умер.

И Н.-В. смотрел на Веру и ничего не понимал.

И он сказал:

- Я умру от сомнений.

И она сказала:

- А ты не сомневайся, все, что я сказала, - правда.

И он стал обнимать ее и страшно приговаривать: "Скажи, что ты врешь, скажи, скажи мне, милая, что ты врешь!"

И он так жутко сжимал ее, что она сказала: "Вру".

И кончился денек.

И наступил вечерок.

И как только вышла луна, то есть как только она показалась в окне, позвонил аГусев; он позвонил Н.-В. как сосед соседу. И Н.-В. обрадовался его звонку, потому что совсем не знал, что делать со спящим избитым Тютюней. Как будто аГусев знал. И аГусев зашел и правда знал. Он сказал: "Пусть спит, а мы ко мне пойдем, за что ты его побил?" И Н.-В. сказал аГусеву: "А может, его под душ и домой?" И тут из комнаты вышла Вера, и аГусев, увидев ее, почему-то ужасно засмущался.

- Из-за нее побил? - сказал.

- Нет, - сказал Н.-В.

- А пойдем к нему, - сказала Вера.

И Н.-В. стало приятно, что Вера не собирается ехать домой, а хочет еще остаться.

Они вошли к аГусеву домой, и Вера никак не могла понять, что за странная такая у аГусева комната. И только когда она присмотрелась, то поняла, что мебель в комнате из больницы, там даже стояла такая белая больничная ширмочка, какие ставят в кабинетах, чтобы больные за ними раздевались. И кровать была реанимационная, на таких винтиках, что ее можно было поднимать и опускать, и катать. Такой обстановки она еще в квартирах, по правде сказать, не видела. И на пластмассовом больничном столике стояла тяжелая бутылка французского коньяка.

- Не могу я один его выпить, - сказал аГусев, - не привык. Пошел за тобой, а вы - вдвоем. Выпьем - втроем.

- Как странно, - сказала Вера, - какая странная жизнь.

И Н.-В. насторожился: он уже знал, что Вера употребляет слово "странный" и это у нее обозначает что-то свое, потому что, когда они любили друг друга и она нарочно надевала его рубашку, она говорила "странная одежда". А когда перед ней был явный мерзавец, она говорила: "Какой странный человек". И они выпили по рюмке. А на закуску у аГусева были "Альпийские" конфеты, и название было подходящим, потому что на шоколаде был такой белый налет от старости, и снег лежал на вершинах гор. Они выпили за папу, за маму, за Веру, "а вот еще у меня такой случай был - когда Ленин вышел сухим из воды, когда библиотеку затопило, я тогда как раз в библиотеке работал, а Ленин наверху стоял". Холодильник у Тютюни был совершенно пустой, в горах лежали диетические яйца. И коробки с яйцами, и коньяк на больничном столике, все, все напоминало о жизни. И было хорошо. аГусев был светский человек, и рассказчик и матрос. Он любил жизнь, как матрос и говорил о ней, как поэт.

И Вера стала рассматривать Н.-В. издалека, и издалека он был ей еще ближе, а потом она посмотрела на аГусева и увидела, что он красив, лицо его благородно, лоб велик и глаза светятся, и если бы он был еще великим человеком, хотя бы даже режиссером, даже не музыкантом и не писателем, хотя бы даже дирижером, какая бы у него была жизнь! Это была бы даже не жизнь, а такая вещь! Такая просто волна, которая бы несла его. И какие бы у него были тогда женщины! Которых бы он, которые бы его, с которыми бы ему! А дом! Какой бы у него был дом, разве он спал бы на реанимационной кровати, разве он раздевался бы за больничной ширмочкой и разве бы разве! Но аГусев сидел и, кажется, был счастлив. И счастье его не отходило от него! Ни на минуту. И оно гладило его по голове. Оно стояло немножко правее от него, а он сидел немножко левее от него, и получалось так, что он сам был в лучах счастья, а его счастье было в тени его. И это была картинка на память. И Н.-В. увидел, как Вера смотрит на аГусева, и он увидел, что она чего-то увидела, чего-то такое, что он сам не видел. И он стал смотреть, он всматривался - и он не видел. Он видел только, что аГусев сидит и довольно бессмысленно улыбается. Но не на это же она так смотрела! Не это же привлекало ее взгляд. А почему, правда, люди смотрят и видят совсем разное. Или у них глаза разные, или одни и те же предметы такими бывают разными, что на них только и остается, что по-разному смотреть.

А потом пришли девушки аГусева, и первая девушка пришла - первой, а вторая - второй. И первая девушка, которую впустил аГусев, он ее впустил и сразу захотел выгнать. Это была как раз такая девушка, которую всегда можно впустить, а потом - всегда выгнать. И он ее выгнал как-то незаметно, даже незаметно для нее самой. И после этой девушки пришла вторая, и она так долго заходила в комнату, это было не одно мгновение, это мгновение было равно ее приходу; она входила, входила и, ни на секунду не останавливаясь, она все никак не могла войти. И как только она их всех увидела, как только рассмотрела всех - только тогда она окончательно вошла. И в ней ничего такого не было. Особенного. Значит, аГусев в ней тоже что-то такое видел. И тоже что-то свое. Особенное. И как только она села, Вера с Н.-В. встали, и аГусев почти тут же вслед за ними встал. И началось такое быстрое перемещение, как будто ни у кого не было своего места. Как будто у каждого теперь было свое новое место, и это свое новое место каждый из них теперь искал. И не находил. И менялись местами. Вере было почему-то неудобно сидеть на кровати, и аГусеву с Н.-В. тоже было неудобно вдвоем сидеть на кровати. И вот тогда она - одним движением, как скатерть на стол, накинула на пол какой-то пледик. И вдруг все вместе сели на пол. Не сговариваясь. Вот это было место! Что это было за место! Под ночным, почти уже, темным потолком, прямо почти под кроватью и под столом, где было еще темнее. И как будто они вместе были как дети - вместе, а не как взрослые, отдельно, и даже неважно, как их сейчас звали вместе, потому что, как у всех детей, вместе у них не было имени. А напиток-то все не кончался, он все тянулся, он даже был длинее вечера, потому что вечер уже кончался. Приближалась ночь. А летом ночи короткие, как звезды, они только сверкнут, как снежинки зимой, и растают, как весной. И напиток кончился внезапно, когда девушка аГусева встала и сказала: "Наверное, мне уже пора". Но как только она это сказала, Н.-В. с Верой вдруг встали и ушли, а она с ним - остались. И Вера с Н.-В. поднимались по лестнице, а не на лифте. И тихо целовались, почти совсем не слышно, так нежно, не как на лестничной площадке, а как на полянке при весеннем ветерке. И они не так скоро дошли до квартиры Н.-В. И только у двери Н.-В. вспомнил про избитого, пьяного Тютюню. Но когда они вошли, никакого пьяного, никакого избитого, вообще никакого Тютюни не было. Ни в коридоре - нигде. Он протрезвел, вымылся и чистый уехал; он еще выпил и совсем пьяный и совсем грязный насовсем уехал. Все равно. Его не было. И Н.-В. закрыл дверь. Все-таки Тютюня был неприличный, но чуткий. Нет, он был неприличный, нечуткий, но человек. Нет, он был неприличный, нечуткий, нечеловек, но профессионал. Уехал он как профессионал. И Н.-В. с Верой еще тише стали обниматься, почти не трогая друг друга, почти издалека. Но совершенно самозабвенно. И у него были горячие руки, а у нее холодные, и у него были сухие губы, а у нее мокрые, и у них были закрыты глаза, и ничего не было видно, кроме темноты в темноте. И когда Н.-В. открыл глаза, он увидел, что у Веры глаза закрыты, и тут он увидел, что она спит. И он стал смотреть, как она спит. И он смотрел на нее при свете фонаря за окном. И спящая, она была похожа на себя, потому что есть люди, у которых наяву одно лицо, а во сне другое, а есть даже такие, которые наяву женщины, а во сне - мужчины, то есть женщины с усами. И пока Вера спала, Н.-В. думал о ней, а она о нем - нет; потому что во сне люди почему-то не думают, а действуют без раздумий.

И проснулся он от того, что стал падать во сне, причем, падал он не с неба на землю, а, наоборот, с земли на небо, и даже не сам падал, а как будто он сначала стоял на земле, а потом почувствовал, что земля в буквальном смысле уходит у него из под ног и он остается на месте, а земля со всеми домами, людьми, деревьями падает вниз, а он падает в небо, и вот он уже видит ее внизу в виде маленького шарика, и можно умереть от горя, если опять каким-то чудесным образом не попасть на нее, и он проснулся даже не от падения, а от этого горя, и, увидев, что Вера спит, он увидел прямо в комнате, прямо посреди комнаты - своего отца, и он никогда раньше не говорил ему "папочка", и вдруг он, как маленький, сказал ему: "Папочка, я остался один в небе без земли, какое горе". И Свя сказал ему: "Не бойся, я с тобой". И после этого Н.-В. уже хотел поговорить со Свя как взрослый со взрослым, но почему-то он продолжал говорить с ним как ребенок со взрослым. И он сказал ему: "Папочка, зачем же ты меня бросил?", и Свя сказал: "А я не бросил тебя, я умер". И почему Н.-В. не испугался и не удивился этому, как будто он был маленький мальчик и еще не боялся смерти. Он только боялся, что Свя куда-нибудь денется, и скорее хотел спросить его об одной вещи, о Вере, о том было ли между ними что-нибудь такое на самом деле, потому что он так и не мог поверить в это на самом деле. И он сказал ему: "Папочка, зачем же ты у меня отнимаешь мою девочку, ведь это моя девочка, это я ее люблю".