Элина Драйтова - Повседневная жизнь Дюма и его героев

• Название: Повседневная жизнь Дюма и его героев
• Автор: Элина Драйтова
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Филология
• Год: 2005
• ISBN: 5-235-02775-2

В книге Элины Драйтовой увлекательно рассказывается о двух исторических эпохах: эпохе, в которую жил и творил Александр Дюма-отец, и эпохе, когда жили и совершали свои подвиги его герои. Автор с большой любовью описывает быт и особенности характера и отношений Александра Дюма с окружающими, мужчинами и женщинами, его увлечения и привычки.

---

Ну и, наконец, папаша Жиро, так сказать, представитель местной интеллигенции, музыкант и учитель музыки.

«Папаша Жиро был ни бедным, ни богатым. Он не дошел до «Золотой середины» Горация, но и не влачил жалкое существование. Его место органиста, кое-какие уроки, а также пять или шесть банковских билетов по тысяче франков, доход с которых ему выплачивал нотариус Ниге, приносили ему несколько сотен ливров ренты, на что он жил, счастливый, как Эпикур, и пользующийся всеобщим уважением, как Нестор» (Ч. И, VI).

Другой его особенностью было то, что он благодушно позволял местной молодежи разыгрывать себя, и настырные юнцы нередко пользовались покладистостью папаши Жиро: розыгрыши были неотъемлемой частью деревенских развлечений. Папаша Жиро сносил все эти выходки и каждый раз притворялся, будто очень испугался.

Итак, перед нами Скупец, гурман, Расчетливый чиновник и Добродушный учитель. Таковы, по описанию Дюма, типичные представители провинциальной сельской элиты. Не знаю кому как, но мне эти портреты чем-то напоминают гоголевских помещиков, и пусть типажи здесь другие — так ведь страна другая! — но портреты созданы не менее яркие.

Впрочем, есть отличие, характерное для Дюма: эти портреты не обличают. К любому из персонажей писатель относится с добродушной иронией, и ни один из них не становится карикатурой на какую-либо социальную группу. В конце концов, «в мире нет ничего напрасного» («Маркиза д’Эскоман». Ч. IV, IX).

Потому неслучайны и некоторые ностальгические ассоциации с детскими воспоминаниями. Ведь детство писателя прошло в Виллер-Котре, и он мог знать своих героев, а они — его. Из «Мемуаров» нам известно, что юному браконьеру Дюма приходилось удирать от лесничего Кретона, но здесь, скорее всего, совпадение фамилий, не больше. А вот папаша Жиро — это действительно старый знакомый писателя. Так звали несчастного учителя музыки, который безуспешно пытался научить Александра игре на скрипке. И папаша Жиро из романа прекрасно помнит об этой своей неудачной попытке. Он приезжает в дом Мадлена верхом, прямо на ходу читая очередной роман-фельетон Дюма, напечатанный в свежей газете.

«— Как?! — изумленно произнес Жиродо. — Вы читаете «Век», господин Жиро, значит, вы принадлежите к оппозиции?

— Я! К оппозиции! Я только учитель музыки и органист. И читаю я вовсе не «Век».

— А что же вы читаете?

— Роман с продолжением, опубликованный в нем. Его автор Дюма, один из моих учеников. (…)

— Вы учили Дюма играть на скрипке?

— Правильнее сказать, я пытался; но у меня никогда не было худшего ученика. В его голову невозможно было вбить ни малейшего понятия о музыке. Но я не отступал, так как делал это не ради платы. Его мать, которая бесплатно имела дрова, как вдова генерала, платила мне стружками; но это за уже преодоленную трудность. В конце концов я отказался. Проучившись три года, он так и не научился настраивать скрипку. Однажды утром я сказал ему: «Проваливай и делай, что хочешь». Он поехал в Париж и стал писать романы» (Ч. II, V).

Так вымысел переплетается с реальностью, и раз папаша Жиро знаком с Дюма и является ярким воспоминанием его детства, то, возможно, Мадлен, Пелюш и другие — тоже имеют прототипов… И что есть реальность?

Помимо описания ярких типов жителей этой сельской провинции, Дюма указывает на одну особенность их жизни: здесь все знают друг друга и глубоко вникают в чужие проблемы. Все тесно связаны друг с другом, а соседей не так уж много, и потому репутация каждого складывается на основе длительных наблюдений, и нет того человека, которому его репутация у соседей была бы безразлична.

Если «в среде парижских коммерсантов уважение, на что каждый имеет право, соразмеряется с цифрой выигранных доходов», если «торговая жизнь Парижа напоминает схватку, в которой забота о самосохранении не дает слишком глубоко вникать в дела и поступки равного тебе», то провинция с ее патриархальностью больше соответствует природе человека.

«В провинции накал борьбы не до такой степени захватывает вас; и хотя добиться здесь можно гораздо большего, сами потребности не столь безудержны. Здесь обращают внимание не только на триумф, но и на то, какой ценой он был одержан. В провинции можно быть коммерсантом, оставаясь человеком, и здесь обогащаются, не теряя память, и любят, и уважают здесь все же вопреки воле гроссбуха. Жулик-миллионер не пользуется в провинциальных кругах полной безнаказанностью, и порой слово «мошенник», произнесенное неизвестно кем, подхваченное ветром и разносимое шелестом тростника, три или четыре тысячи лет назад разоблачившим царя Мидаса, долетит до его ушей и заставит вздрогнуть среди нечистого богатства; тогда как, напротив, солидные качества — порядочность и честность, — любезные качества — ум или просто добродушие — имеют там свою цену и свое хождение, как банковские билеты или монета» (Ч. И,VII).

Но сельская жизнь далека от идиллии. Среди «этого изобилия земных благ» тоже есть нищета. И все же, «хотя в деревнях нищета еще глубже, еще сильнее, чем в больших центрах цивилизации (…) здесь она менее жестока и легче переносится» (Ч. Ill, I). Имея клочок земли, крестьянин может хоть как-то прокормиться. В лесу он собирает хворост, — значит, имеет возможность поддерживать в доме тепло. Кроме того, он не знаком с перенаселением бедных кварталов города: «… у него есть солнце, лучи которого люди еще не догадались поделить» (Там же).

Впрочем, нищета остается нищетой. Стоит человеку заболеть, стоит случиться недороду, и она хватает за горло. И никакая благотворительность не может помочь, ведь в деревне «богач находится в непосредственном контакте с несчастными, чья назойливость его утомляет и чей вид оскорбляет его деликатность» (Там же). Благотворительность становится столь же беспомощной, как и в городе.

Подобные рассуждения вложены в уста благородного графа Анри, которого трогает чужое горе. Причем, как ни странно, его слова, произносимые во время посещения деревенских бедняков вместе с любимой девушкой, не кажутся неуместными вкраплениями публицистической риторики. Они спокойно вплетаются в ткань романа, показывая, что взгляды молодых людей на жизнь весьма сходны, и завершаются тем, что больная старуха-крестьянка объявляет влюбленным, которые не успели еще сами себе признаться в своих чувствах, что они — прекрасная пара.

Вот такие интересные зарисовки деревенской жизни мы находим в романе «Парижане и провинциалы».

Что касается исторических и так называемых приключенческих романов Дюма, то, естественно, они больше тяготеют к городу, и если в романе содержится описание замка в провинции или сельского пейзажа, то обычно эти описания не предоставляют достаточно информации для того, чтобы судить о сельской жизни. Замок Меридор в «Графине де Монсоро» стоит среди парка, окруженного лесами Анжера. По описаниям мы знаем лишь привычный маршрут, приводивший Бюсси через леса в парк Дианы. Описания природы конкретны, окружающие виды легко себе представить, но автор не заостряет на них внимания: для действия они не важны.

Полуразрушенный замок барона Таверне в «Жозефе Бальзамо» также в большой мере является декорацией для действия. А вот в романе «Сильвандир» мы находим более интересное описание. И оно тем более любопытно, что изображает скромно живущего во времена Людовика XIV знатного барона, который не устремился вместе со всеми поближе к Версалю и, «пребывая вдали от солнца и, тем самым, от света… прозябал в безвестности и забвении» («Сильвандир», I).

Вот краткий отчет о его экономическом положении.

«Барон Аженор Паламед д’Ангилем (…) жил в замке, расположенном на равнине, владел шестьюдесятью овцами и шестью коровами, продавал на двести ливров в год шерсти и выращивал за тот же промежуток времени на триста ливров конопли, выручая всего пятьсот ливров, каковые он великодушно отдавал баронессе д’Ангилем — на ее наряды и на воспитание их сына.

У баронессы Корнелии Атенаис д’Ангилем было только шесть платьев, хоть и не слишком элегантных, но зато необычайно красивых: одно платье она сшила к свадьбе, другое — по случаю рождения сына (…) Остальные четыре платья баронессы были сшиты не в столь отдаленные времена и больше отвечали современной моде; однако и они, можно сказать, видали виды» («Сильвандир», I).

Наследственные владения д’Ангилемов, которые должны были перейти к сыну барона Роже, состояли из «Ангилема, Пентад и Герит, иными словами, шестидесяти арпанов пашни, двадцати арпанов лесных угодий и огорода, где росла капуста» (Там же).

Воспитание юного наследника поначалу сводилось к физическим упражнениям: верховая езда, охота, фехтование. Кроме того, священник из соседнего села обучил его основам грамматики. Затем юноше был выписан наставник — аббат Дюбюкуа.

Как видим, состояние барона было весьма скромным. Дюма уточняет: