Марина Аромштан - Жена декабриста

• Название: Жена декабриста
• Автор: Марина Аромштан
• Издательство: КомпасГид
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-904561-40-6

Что мы знаем о "временах застоя"? "Все! Это было совсем недавно" - скажут те, чья юность пришлось на те годы. "Ну, это было... Это было довольно давно. Тогда еще существовал Советский Союз", - скажут те, кто родился на излете восьмидесятых, накануне исчезновения этого самого Союза. Но и для тех, и для других книга Марины Аромштам "Жена декабриста" может оказаться откровением. Это попытка осмыслить себя и свое поколение (то, что впоследствии участвовало в перестройке и событиях 90-х), глядя в зеркало женской реальности.

"Декабристы хотели убить царя. Народовольцы хотели убить царя. Брат Ленина хотел убить царя. Обычно подвиги совершали мужчины. Но были и женщины. Софья Перовская. Первая в русской истории женщина-цареубийца. Первая повешенная женщина. Символ яростного феминизма, исполнения желаний о равенстве прав.

Но потом Перовская почему-то мне разонравилась. Точнее, мне не хотелось подражать ее смертельному феминизму. Я думала, бывают женские подвиги. Специальные женские подвиги - как подвиг жен декабристов.

Моя бабушка предала дедушку. Моя мама отказалась уехать с отцом на Север. Но со мной все будет иначе. Я рассчитаюсь за них с Судьбой".

---

А я только про лебеду знала! И то — на опыте не проверяла.

Речи о лопухах меня вдохновили. Я действительно вышла во двор, нарвала под окном травы, помыла, порезала и полила маслом. Есть это было невозможно — горечь страшная и почти не жуется. Но задуманный эксперимент требовал завершения — в силу негласного соревнования. Кто-то ходит зимой без шапки и бегает босиком по снегу, кто-то на стеклах прыгает, кто-то не ест мяса и масла — из принципа «Могу обойтись». А я вообще перейду на подножный корм. Поэтому я, давясь, проглотила всю эту траву и через полчаса открыла для себя феномен гастрита. Колики были страшные, маме пришлось вызывать скорую. А врач, услыхав историю болезни, все не мог уехать, смотрел на меня с сомнением и думал: по тому ли ведомству я прохожу?

Так что лопухи и подорожники на некоторое время были исключены из рациона. Но настои из хвойных иголок, супы из крапивы, одна ржаная лепешка в день вместо хлеба и вода вместо чая никуда не делись. Как и голодные дни. Мы с Сережкой учились «довольствоваться малым» — к ужасу моей мамы. Она считала, что привычку к этому приобрести невозможно. С отсутствием мяса и сахара можно справляться только по молодости, пока в организме есть резервы здоровья, и то это очень вредно — мы просто не понимаем. И как иссякают эти резервы, представления не имеем. А она имеет, она в эвакуации жила.

Мы спорили: а как же Геннадий Петрович? Ведь он уже немолод (в нашем представлении в свои тридцать пять он был почти стариком), а ставит на себе такие эксперименты, что салат из лопухов кажется царской трапезой. Мама только отмахивалась: демагоги! Смотрите — доиграетесь.

Но эта часть нашей жизни, проходившая под лозунгом «Твои возможности, человек!», была интересной и вдохновляющей. В отличие от занятий «в индивидуальном режиме».

Сережка, казалось, придумывал все новые и новые причины, по которым занятия не могли состояться— из-за его сессии, из-за насморка (моего), по причине покупки печатной машинки (для меня), генеральной уборки (у Марии Ильиничны), переезда Миши и Юли, из-за Владова запоя и Владовых творческих достижений. То и дело где-нибудь требовалась наше вмешательство, наши руки и головы, наши слова или просто наше присутствие. И каждый раз, узнав, что формирование мировоззрения откладывается, я испытывала тайную нечестивую радость: «Капитал» на моем столе давно уступил место подшивке из «Иностранки». Но радость смывало терпкой волной вины, когда все мы встречались у Марии Ильиничны. Геннадий Петрович держался все более отстраненно, меньше улыбался и вообще как-то осунулся и выглядел еще более худым и одиноким. Мария Ильинична, как и раньше, пыталась окутать его сетями трогательной заботы. Но он странным образом из них ускользал и оставался к ее заботе почти нечувствительным. Говорил только, что «работы» прибавилось. В Петрозаводске прошли обыски: за распространение нелегалки посадили трех человек. А одного — только за то, что нашли у него Солженицына — в единственном экземпляре. Сроки, правда, дали небольшие. Но все-таки.

Как же мне не хотелось про сроки!

Лето почти проскользнуло мимо и теперь торопилось закончить свои дела: на деревьях появились желтые листья, на болотах — я знала наверняка— начала наливаться клюква. И так хотелось оказаться в лесу — трогать деревья, шуршать листьями, дышать, смотреть.

Идея понравилась всем, кроме Влада: он соглашался идти в поход только с одним условием: к нему приставят носильщика. А самому превращаться в верблюда — это увольте. Лучше позагорать в профилактории — культурно, под зонтиком. (Культурно отдыхающий Влад — сюжет для «Крокодила».) Миша с Юлей сначала хотели идти, но потом вдруг резко передумали: что-то у них опять назревало, какой-то новый поворот с отъездом. И Митька, на которого очень рассчитывали, вдруг заболел.

В результате пошли втроем — я, Геннадий Петрович, Вакула.

И поход начинался как праздник, сулящий прозрачную жизнь, не осложненную темными мыслями. Будто время повернуло вспять и только вчера мы все вместе работали на овощебазе.

Здравствуй, лес! Мы пришли!

— Т-тихо. С-смотри.

Змея лежала на глинистом дне воронки — большая и черная. Змеиная кожа мутно поблескивала в свете солнечного дня. Почуяв ненужное внимание, она вытянулась и неторопливо заскользила куда-то, где ее не будет тревожить человеческий глаз. Зрелище завораживало.

— Да она т-тут д-делом занималась! — Сережка спустился вниз и извлек из щели между камнями какую-то сухую шелуху. — В-видишь?

— Что это?

— С-старая кожа.

— Фу-у! Брось. Эти движения змеиные — и вообще все змеиное — у меня прямо содрогание вызывают. Не могу смотреть — передергивает.

— Вы слишком любите свои комплексы. Нужно больше работать над собственным восприятием.

Не хочу я работать. Я хочу собирать клюкву.

— Н-надо в-в оба с-смотреть — когда по ягоды п-пойдем.

— Ты думаешь, их там много, в болоте?

Глаза у Сережки блестят. Возможные опасности — в виде струящихся между кочек змей — только подогревают охотничий азарт.

Мы торопились поставить лагерь, чтобы отправиться на болото до темноты — прямо сегодня, не откладывая. Геннадий Петрович, напротив, вел себя так, будто наша суета его не касалась: двигался подчеркнуто размеренно, требования предъявлял избыточные, так что каждый узел пришлось завязывать по три раза. Но палатка все-таки встала, и у кострища лежали дрова. И бревно для сидения легло на удобное место. И рюкзаки похудели, освободившись от спальников. Я достала бидон: клюква, клюква, мы тебя отыщем!

— Я думаю, теперь самое время заняться делом. — Геннадий Петрович словно не видел ни меня, ни бидона. Он извлек из рюкзака толстый том Плеханова. — Замечательную статью я тут отметил. Вы знаете, Ася, что римлянам слава Рима заменяла бессмертие?

Опять он за свое! Ну при чем тут римляне? Ведь мы в лесу.

— Геннадий Петрович! Давайте не будем сейчас. Мы ведь пришли за клюквой. Мы хотели сходить на болото.

— Кто это — «мы»?

Я некоторое время молчу

— Вы не пойдете?

— В последнее время вы выстраиваете иерархию ценностей странным образом.

— Г-ген-надий П-петрович! Н-надо идти. Чтоб д-до те-емноты в-вернуться.

— Раз вы решили развлекаться, развлекайтесь, — он даже не пытался скрыть раздражения. — Я займусь своими делами. Только имейте в виду: болото, клюква — ваш выбор. И вам за него отвечать.

Что он имеет в виду?

Вакула, видимо, понимает больше.

— Г-ген-надий Петрович. Б-болото — это б-болото. Д-даже маленькое. Я д-думал…

— Я же сказал: это ваше развлечение. — Геннадий Петрович садится на бревно и открывает книгу.

Ну и пусть. Я повернулась и пошла от стоянки, помахивая бидоном, с трудом сдерживаясь, чтобы не припуститься бегом. Сережка чуть замешкался, собираясь, а когда нагнал меня, мы, наконец, побежали, громко хохоча.

— Х-хватит, в-всех га-адюк распугаешь.

Значит, там есть гадюки. Страшные, ядовитые гадюки. Ура!

Лес, лес, лес! Как же я по тебе соскучилась.

— Тропа. К болоту, наверное?

Под ногами захлюпало. Почва здесь напоминала влажную губку. Лес посторонился, уступая место неровному пространству с мохнатыми кочками. Деревца-отступники, соблазненные видимостью пространства и света, заплатили красотой и величием. Их тонкие искривленные тела, как забытые посохи давно сгинувших странников, тщетно пытались разметить болото.

— А вот и клюква. Правда, не очень много. Только на крупных кочках. Ну и хорошо. Идти даже лучше. Интересней.

Болото сулило ягоду, ослабляя бдительность, соблазняло странного вида растениями, пугало черными змеевидными корягами — и заманивало, заманивало, заманивало вглубь.

— С-стой! Ася, с-стой!

Я вдруг понимаю, почему он кричит: тропа оборвалась. Завела в непроходимое место и растворилась — как в сказке. Будто и не было. Путь заколдован. Оглядываюсь. Шаг в сторону — и нога проваливается, уходит в жижу по самое колено. Я хватаюсь за куст, чтобы удержаться, вернуться на твердое место. Стаскиваю сапог, выливаю воду. Там, чуть правее, дна нет.

— С-стой! С-стой же, го-оворю! Н-не двигайся.

Вакула чуть бледен. Хотя, может быть, просто стоит спиной к солнцу. Я пугаюсь.

— Геннадий Петрович! Геннадий Петрович! Мы заблудились! Помогите! Пожалуйста, помогите!

Похоже на истерику.

— Ася, н-не кричи. Это б-бесполезно. Т-тебе же с-сказали — в-ваши игрушки.

— Как бесполезно? Как бесполезно? Мы же не выберемся. Посмотри: вода кругом.

— Т-ты, гла-авное, н-не д-двигайся. Н-не д-двигайся.

Я замираю.

— Х-хорошо, что т-топор в-взяли.

Это он взял топор, а я — только бидон. И палку — от гадюк. Я думала, гадюки — самое страшное. Но мы ни одной не встретили — только ту, что вначале. Сколько мы уже здесь торчим, без движения? И непонятно, что делать. Пройдет еще столько же времени, или даже больше, — ничего не изменится. Если так стоять, ничего не изменится. Стоило пить чай без сахара и питаться еловыми иголками, чтобы погибнуть бесславной смертью в луже! Мы умрем медленной смертью, ухватившись за куст. Как какой-нибудь Страшила. Я представляю, как это можно нарисовать — на картинке для детской книжки: «Конец маргиналов». Мысль — о картинке — почему-то меня смешит. Страх отступает. Ну да — смерть на болоте. Самое время подумать, что может заменить нам бессмертие. Ведь мы — не римляне, и вопрос не решен. Сережка смотрит с удивлением: