Элен Каррер д’Анкосс - Александр II. Весна России

• Название: Александр II. Весна России
• Автор: Элен Каррер д’Анкосс
• Издательство: РОССПЭН, Фонд "Президентский центр Б. Н. Ельцина"
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-8243-1427-4

Новая книга Э. Каррер д’Анкосс, постоянного секретаря Французской академии, посвящена одному из самых выдающихся представителей царской династии Романовых Александру II — «весне России». Автор пытается понять причины удивительного противоречия: почему именно в период восстановления внешнеполитического статуса страны и проведения беспрецедентных внутригосударственных преобразований, предпринятых Царем-Освободителем, в России поднялась не менее беспрецедентная волна террора против него.

Книга предназначена для широкого круга читателей, интересующихся отечественной историей.

---

В «Исповеди», искренность которой, впрочем, вызывает сомнение, учитывая письма, которые он одновременно писал семье, Бакунин выражал разочарование крахом революции 1848 г. «Счастливые дни» обернулись для него кошмаром поражения революций, в которые он верил. Он больше не возлагал надежд на европейский революционный дух. Чего ждать от Европы, которая после кратковременного революционного безумия подчинилась вчерашним хозяевам? Как и Герцен после 1848 г., он больше не верил в революционный потенциал Франции, где он столько ожидал от Прудона и Луи Блана. Одним словом, он как и другие, возложил надежду на Россию, на возможность ее радикального преобразования.

Этот акцент на России и ее революционных возможностях объясняется также неприятием Бакуниным Германии, которое только усугубили его сложные отношения с Марксом. Написанную им в молодости работу он озаглавил «Кнуто-Германская империя и социальная революция». По его мнению, немецкие социалисты, во главе с Марксом, по природе своей приверженцы государства и организации. Бакунин же, напротив, считал, что энергия, способная изменить мир, накапливается в низах общества. В этом отношении, казалось ему, ни одно общество не могло сравниться с русским, что подтверждал ход истории. Крупные крестьянские восстания, периодически вспыхивавшие в России, свидетельствовали о революционном потенциале мужика. Русский крестьянин всегда был готов идти за теми, кто призывал его восстать, будь то Стенька Разин или Пугачев, потому что в отличие от немцев у него не было никакого государственного мышления, никакого стремления к организованности. В то же время для мужика характерна готовность к бунту, способная проявиться в любой момент.

Бакунин всегда настороженно относился к революционному непостоянству элит, но тем не менее надеялся, что увлеченные свойственным русскому народу революционным настроением, они сумеют присоединиться к нему, и поддержать его борьбу. Он написал позже: «Одною из главных обязанностей революционной молодежи должно быть установление всеми возможными средствами и во что бы то ни стало живой бунтовской связи между разъединенными общинами. Задача трудная, но не невозможная, так как история указывает нам, что в смутные времена, напр., в лжедмитриевской междуусобице, в стеньки-разинской и пугачевской революции, а также и в новгородском бунте, в начале царствования императора Николая, сами общины, собственным движением, стремились к установлению этой спасительной связи».

Крестьяне и община, структурная единица организации крестьянства, — таковы, в глазах Бакунина, основные составляющие грядущей революции. Ибо «крестьяне говорят не „земля нашего хозяина“, а „наша земля“. Таким образом, характер социальной революции уже определен, она уходит корнями в сам характер народа и его организации в общины. Земля принадлежит общине, у крестьянина только право ею пользоваться». Именно эта организация, присущая только России, должна была, по его мнению, придать социальный характер будущей русской революции.

Понятно, почему бакунинские призывы к новым Пугачевым обеспокоили монарха настолько, что он позаботился о том, чтобы заточить его в крепость, пользующуюся мрачной репутацией. Из всей интеллектуальной элиты, без конца обсуждавшей будущее России, мятежный Бакунин, с его отрицанием всех организованных структур, безусловно, воспринимался как самый опасный, как враг, от которого следовало навсегда избавить русский народ. Николай I и его окружение уже видели в его учении ростки анархизма, который окажет на Россию в будущем столь глубокое влияние.

Со страстным призывом Бакунина к противостоянию любым формам порядка и подчинения закрывается период интеллектуальной истории России, начатый заговорщиками 1825 г. С восстания на Сенатской площади до 1855 г. протекли три десятилетия, в ходе которых ожесточенность интеллигенции постоянно росла, готовя почву для все более радикальных идей. Все началось с увлеченности конституцией молодых дворян-утопистов, еще плохо осознававших необходимость социальной базы у любого протестного движения. Незнакомые с этим политическим требованием, заговорщики 1825 г. поплатились за это жизнью. Уроки, которые вынес из этого преемник Александра I, объясняют вектор эволюции режима в России и противостоящего ему движения. Ужесточение внутренней политики, недоверие к элитам, характеризующие царствование Николая I, не оставляли никаких шансов организованной оппозиции. Вот почему, перед лицом этой самодостаточной власти, создавшей систему жесточайшей цензуры и приравнявшей в Своде законов 1832 г. любые попытки ограничить власть монарха или изменить способ правления к государственным преступлениям, оппозиция не могла даже самоорганизоваться. Интеллигенция, родившаяся в это время, которое Ламартин применительно к России так удачно назвал «неподвижность мира», была порождением ситуации, оставлявшей возможность мыслить только в рамках маленьких групп. Где дискутировать? Где собираться, не рискуя нарваться на окрик властей, если не в этих кружках, во множестве плодящихся в обеих столицах, Москве и Петербурге, в университетах и некоторых великосветских салонах?

Их появлению способствовали развитие образования, поощрявшееся монархом, и эволюция элиты, которая им воспользовалась. Долгое время образованием знати занимались частные учителя, затем военно-учебные заведения, а в университет шли прежде всего выходцы из средних слоев общества: духовенство, мелкие чиновники, купцы, свободные крестьяне. Именно их называли разночинцами; университет обеспечил их определенной общей идентичностью и возможностью найти свое место в крайне иерархизированном обществе. Но с конца 30-х годов XIX в. социальный состав студентов университета меняется. Дворянство начало интересоваться высшим образованием и отправлять детей в Московский университет, где те смешивались с разночинцами, разделяли их образ жизни и мыслей и в конечном счете оказывались в эпицентре дискуссий, происходивших вокруг идейных вождей славянофилов или западников.

Таким образом, за десяток лет, с 1830 по 1840 г., социальные контуры того, что называли интеллигенцией — образованные русские, недовольные миром, в котором живут, занятые поиском выхода из положения — изменились. Дворянство, которое в 1825 г. и в начале 30-х годов составляло эту элиту, открывается тем, с кем пересекается на университетских скамьях. Примечательная черта интеллигенции, которая тогда формировалась и расширялась в социальном отношении, в том, что она определяла себя только через свой бунтарский дух, свое умонастроение, а не какие-то социальные связи. Это не социальная группа, и тем более не класс: это состояние духа, сообщество обеспокоенных людей, отказывающихся принимать мир, к которому они принадлежат, и находящихся в поисках путей усовершенствования этого мира.

Другой характеристикой этой элиты может служить то, что за обилием дискуссий стояло полное отсутствие действий. Интеллигенция была изолирована от всего общества: в первую очередь из осторожности, ибо мысли вслух были, по мнению властей, на грани преступления и потому что осознавала свою неспособность действовать. Отсюда бесконечные споры, которых будет так много в чеховских пьесах.

В этом кругу, обреченном на подпольное существование, интеллектуалы занимались обсуждением проблем развития России, и в первую очередь той, что владела умами еще с XVIII в.: крепостного права. По отношению к крепостному, все остальные слои общества находились в привилегированном положении, и сохранение этой привилегии в XIX в. воспринималось как позор для общества и даже для морали. К концу правления Николая I интеллигенция оперировала не столько политическими, сколько моральными категориями, глубоко переживая свою вину, уверенная в неотвратимости расплаты. Вина, расплата: какими бы ни были религиозные воззрения интеллигенции, понятия для дискуссий заимствовались из языка Церкви, они отражали апокалиптическое видение истории России и призывали к радикальным мерам.

Представители всех течений русской интеллектуальной мысли разделяли это видение. К концу 50-х годов XIX в. интеллигенция ждет перехода от слов к действиям, перехода к борьбе за дело крестьян, которых чуть ли не обожествляет. Открыт путь к крайним мерам, подготовленным мыслями тем более радикальными, что до сих пор им еще не удалось воплотиться в дела. Но стоит умереть деспоту, стоит измениться системе, и интеллигенция сможет выплеснуть свое возмущение. Такой поворот событий наиболее предсказуем в связи с тем, что на рубеже 60-х годов ее ряды все активнее пополняют люди с более низким уровнем культуры и меньшим кругозором, иногда более циничные, те, кто внесет свой вклад в готовящиеся преобразования.