Александр Русов - Суд над судом: Повесть о Богдане Кнунянце

• Название: Суд над судом: Повесть о Богдане Кнунянце
• Автор: Александр Русов
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1984

В 1977 году вышли первые книги Александра Русова: сборник повестей и рассказов «Самолеты на земле — самолеты в небе», а также роман «Три яблока», являющийся первой частью дилогии о жизни и революционной деятельности семьи Кнунянцев. Затем были опубликованы еще две книги прозы: «Города-спутники» и «Фата-моргана».

Книга «Суд над судом» вышла в серии «Пламенные революционеры» в 1980 году, получила положительные отзывы читателей и критики, была переведена на армянский язык. Выходит вторым изданием. Она посвящена Богдану Кнунянцу (1878–1911), революционеру, ученому, публицисту. Ее действие переносит читателей из химической лаборатории конца девяностых годов прошлого века в современную лабораторию, из Нагорного Карабаха — в Баку, Тифлис, Москву, Петербург, Лондон, Женеву, из одиночной тюремной камеры — в трюм парохода, на котором бежит из ссылки двадцативосьмилетний герой, осужденный по делу первого Петербургского Совета рабочих депутатов.

---

Но оптимизм Куно был явно избыточным.

ГЛАВА XXIV

Начальник Привислинского районного охранного отделения — начальнику Московского охранного отделения:

«В Россию должен прибыть участник Лондонского съезда, известный революционный деятель под кличкой „Богдан“, который принял предложение польских социал-демократов быть ответственным организатором Варшавско-Лодзинской военной организации и который предполагает проехать границу по паспорту Степана Дехтярика. Приметы его: 28 лет, среднего роста, темный шатен, небольшие усики и бородка.

Получены следующие телеграфные распоряжения:

1) Случае проезда через вверенный Вам пункт лица, упомянутого депеше № 1818, имейте в виду экстренный розыск. Имеются сведения, что по паспорту Дехтярика может проехать Богдан Кнунянц.

2) Степан Дехтярик 7 сентября выехал из Парижа через Вену и границу. Благоволите распорядиться посылкой филеров. Пограничному офицеру дано знать, чтобы арестовал только в том случае, если окажется разыскиваемым Кнунянцем.

3) Прибывающий Варшаву „Богдан“ есть видный социал-демократ Гавриил Корш».

Начальник Бакинского губернского жандармского управления, полковник Минкевич:

«Из доклада заведующего заграничной агентурой от 1907 года усматривается, что Богдан Кнунянц, он же Рубен, вместе со своей женой Елизаветой, урожденной Голиковой, проживали в Берлине по паспорту на имя Куно и Зельды Стиглус. По сведениям президента берлинской полиции от 1907 г., супруги Стиглус прибыли 14 сентября 1907 года в Вильмерсдорф, близ Берлина. По сведениям заграничной агентуры от 12 октября 1907 года, Кнунянц (Рубен) присутствовал на VII международном конгрессе социалистических партий в Штутгарте…»

…То есть был одним из российских делегатов на Штутгартском конгрессе II Интернационала. Среди других опознанных полицией лиц — Ленин, Луначарский, Плеханов, Богданов. Кнунянц следует в полицейском списке под № 5. Август Бебель, Роза Люксембург, Миха Цхакая, Максим Литвинов…

Резолюция конгресса о войне:

«В случае, если все же война разразится, рабочие должны активно выступать за скорейшее окончание ее и всеми средствами стремиться к тому, чтобы использовать вызванный войной кризис для возбуждения народных масс и ускорить падение капиталистического классового господства».

1907 год. До начала войны семь лет. До ее окончания — более десяти. В Штутгарте — социалистический конгресс. В России — реакция. Жаркая, распаленная ею театральная жизнь. Газета «Бакинское эхо» обсуждает пьесу в двух действиях А. Каменского «Леда», поставленную группой миллионеров на домашней сцене. Главная героиня появляется в одних только туфельках и начинает произносить монологи о том, что «жизнь должна быть красивой», что «пора сбросить с женщины полотняные мешки». «Я, — говорит в заключение героиня инженеру, также присутствующему на сцене, — объявляю войну ханжам и мещанам», — после чего встает и уходит. Инженер рыдает. Занавес.

После Штутгарта — Гельсингфорс. Четвертая конференция РСДРП (Третья общероссийская). Из Гельсингфорса — в Петербург.

Пожалуй, только здесь, в Петербурге, я нахожу ответ на собственные недоуменные вопросы, связанные с побегом Богдана из Обдорска. В первых числах декабря у Богдана и Лизы Кнунянцев родился сын Валентин. Побег состоялся весной.

Дойдя до этого места, я вспомнил ранний зимний вечер тысяча девятьсот сорок восьмого или сорок девятого года в нашей старой квартире, в доме напротив бывшего охранного отделения, небезызвестного, я полагаю, обоим моим дедушкам и их друзьям. Я уже вернулся из школы, сделал уроки. В дверь постучали.

— Дядя Валя пришел.

Маленький, первически подвижный гость поспешно стаскивает с себя пальто, будто торопясь поскорее войти, и начинает свое традиционное расхаживание по комнатам.

Была ли в тот вечер в руках у него отвертка? Приходя к нам, он обычно принимался налаживать радиоприемник или телевизор. Паять, чинить, усовершенствовать.

Если я вспомнил про телевизор, то это, пожалуй, все-таки сорок девятый год. Именно тогда дядя Валя принес и установил в столовой, рядом с балконной дверью, первый, с крошечным экраном, телевизор. В дальнейшем все телевизоры покупал он. Увозил старые — привозил новые, желая создать для бабушки максимум удобств.

И холодильник привез тоже он. Наладил, включил;

— Пусть пока постоит.

Сказал так, будто ему некуда было его деть. Холодильник «простоял» более двадцати лет. В другой раз купил замечательно красивую люстру старинной работы:

— Пусть повисит.

Ну и так далее.

Так вот, как-то зимним вечером 1949 года зашел к нам Валентин Богданович и сказал, что надобно нам пойти с ним к какому-то знакомому.

Мы вышли из нашего переулка на улицу Горького оказались у ярко освещенной, застекленной двери.

— Входи, — сказал дядя.

Мы сели за столик, официантка принесла мороженое, а я все еще не догадывался, что дядюшка пошутил ее мной, не понимал, что он просто привел меня есть мороженое. Никогда раньше я в кафе не бывал, и красивый тот вечер (кажется, даже с музыкой), почему-то (быть может, именно из-за музыки) напоминающий новогодний, запомнил на всю жизнь.

Никогда до того и, пожалуй, никогда уже после никто меня таким образом из дома не уводил. Я ждал повторения, но дядя не любил делать то, чего от него ждали.

Вспоминая дядюшкино лицо той поры и рассматривая фотографии его отца — «Б. Кнунянц в петербургской тюрьме, 1906 год», «Б. М. Кнунянц в Сибири, 1907 год», — я нахожу, что внешне они очень похожи, отец и сын. Только сыну уже за семьдесят, а вечно молодому беглецу из Обдорска по-прежнему не исполнилось и тридцати.

Аскетизм и скромность Кнунянца-младшего — качества, мировые запасы которого, наряду с запасами серебра, катастрофически убывают с каждым годом, присутствуют у него в таких избыточных количествах, что будь эти качества витамином или, скажем, ферментом, их бы хватило, пожалуй, на всех жителей большого многоэтажного современного дома.

Бабушка рассказывала, что после войны его встретил тогдашний министр связи.

— Как, — удивился, — ты до сих пор не академик?

«У него много ценных изобретений, — как бы солидаризуясь с министром, заметила явно отставшая от жизни бабушка, — и слишком мало пробивной энергии. — („Пробойной“, сказала она, подойдя на этот раз гораздо ближе к истине.) — В людях его поколения я замечаю некоторую усталость, что ли. Словно их родители израсходовали не только все свои силы, энергию, страсть, но и тот их запас, который предназначался детям».

В памяти застряли чьи-то слова: «Валентин — необычайно талантливый человек».

На праздновании 90-летия со дня рождения Богдана Кнунянца в Музее Революции его единственный сын прятался за колонной, чтобы его не обнаружили и не вытащили в президиум. («Сын за отца не отвечает» — так несколько неловко аргументировал он свое поведение.) Поэтому вместо сына на собрании представительствовал племянник юбиляра. В генеральской форме он выглядел импозантно и, по общему мнению, служил украшением президиума.

В своих воспоминаниях бабушка пишет:

«После кратковременной тифлисской встречи с Богданом в августе 1905 года я не видела его более трех лет. С тревогой следила за перипетиями его жизни, за его публикациями, выступлениями, побегом из ссылки.

С приходом реакции настали тяжелые дни. В кругах партийной интеллигенции царили уныние и равнодушие. Происходила переоценка ценностей. Живя в Баку, я начала получать безграмотные анонимки с предупреждением не появляться больше на армянских фирмах. Уже летом 1908 года приходилось передвигаться по городу с охраной, которую организовал рабочий табачной фабрики Мирзабекянца Нерсес Баргамов, назначенный в годы Советской власти директором московской фабрики „Дукат“. Мне не могли простить создание большевистских ячеек на Биби-Эйбате — цитадели дашнакцаканов и социалистов-революционеров. Некий полусумасшедший тип по имени Геворк, которого я даже не знала, почти ежедневно писал мне в письмах, что ноги моей не должно быть больше ни на Баилове, ни на Биби-Эйбате. Грозился убить. Дошло до того, что Людвиг и Тигран отправились к нему с группой вооруженных рабочих и потребовали, чтобы он оставил меня в покое. Видимо, испугавшись, он дал слово больше не преследовать меня и даже поместил забавное объявление в газете „Баку“ по поводу того, что „приносит извинения Ф. Г. — то есть Фаро Гнуни (так раньше писалась наша фамилия) — и никаких претензий к ней не имеет“.

Зимой 1908 года, усталый, издерганный, больной, приехал Богдан. Лиза потребовала, чтобы он остался с сыном и с няней в Баку, где ему не составляло труда зарабатывать деньги на содержание семьи. Она же намеревалась уехать в Петербург окончить Бестужевские курсы».