Борис Долинго - Аэлита. Новая волна /002: Фантастические повести и рассказы

• Название: Аэлита. Новая волна /002: Фантастические повести и рассказы
• Автор: Борис Долинго
• Издательство: У-Фактория
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2005
• ISBN: 5-9709-0124-5

Хорошо ли мы знаем мир, в котором живем? Сомнительно как-то. По правде говоря, дальше собственного города (ну, еще любимых курортных местечек) мы бываем редко. А там, за пределами обжитого пространства, происходит такое… Поинтересуйтесь, всмотритесь… И тогда однажды вы, может быть, решите, что попали в какие-нибудь параллельные миры. Они почти такие же, как наш, привычный, но со своими особенностями, чем и завораживают. Еще шаг, и вы понимаете, что угодили не куда-то, а в чуждые перпендикулярные миры. Вот уж где непривычные глазу картины, пугающая какофония звуков, невыразимые и непонятные своим мироощущением разумные (а разумные ли?) существа. Необъяснимей этого могут быть только миры за гранью. За гранью любых наших представлений, за гранью самой изощренной фантазии.

Вам интересна новая фантастика? Тогда добро пожаловать на страницы сборника «Аэлита». В реальные и, конечно же, абсолютно вымышленные миры!

Мгновение — и вы уже подхвачены НОВОЙ ВОЛНОЙ.

В очередной сборник фантастических повестей и рассказов вошли произведения молодых авторов, активно работающих в столь многоликом жанре.

Объединяющим началом новой литературной волны стал старейший российский фестиваль фантастики «Аэлита» (Екатеринбург), традиционно поддерживающий лучшие творческие силы.

---

«Кто-нибудь! Ну хоть кто-нибудь!»

Неожиданно сильный удар опрокинул его, и он упал на землю. Не понимая, что произошло, мотылек попытался взлететь, но что-то гигантское, лохматое и твердое придавило его.

«Крылья! Мои крылья!» — испугался Ян.

Большая кошка с короткой шерстью и черным пятном на морде с любопытством разглядывала красивую игрушку, бившуюся под лапой. Мелкое порхающее существо, которых она во множестве ловила в поле и приносила своим детям для забавы. Но запах какой-то знакомой. Кошка уткнулась мокрым носом в мохнатое брюшко бабочки.

«Добрый человеческий котенок, живший внизу. Выпустил. Покормил. Погладил. Добрый человеческий котенок. Такие странные. Меняются, их совершенно не узнать».

Кошка отпустила мотылька. Ян взмахнул крылышками. Похоже, они не пострадали. Какое-то время кошка и мотылек не отрываясь смотрели друг на друга.

«Я узнал тебя. Почему ты ушла?»

«А ты? Мне здесь хорошо. Здесь мыши».

«Помоги! — в отчаянье крикнул ей Ян. — Помоги! Моя подруга! Помоги!»

Он взлетел, закружился над кошкой, указывая направление. Кошка не спеша последовала за ним. Ян увидел, как чудовище наконец почуяло жертву и бросилось к его подруге.

«Скорее! Скорее!»

Огромная лапа неизвестного чудовищу существа одним ударом разорвала прочную сеть. Разозленный паук уполз в траву. Кошка, заметив мышь, погналась за ней, бормоча что-то о людях и мотыльках.

Ян сел рядом с испуганной Подругой. Ее лапки были в паутине, и двигалась она с трудом. Они отползли подальше от страшного места, устроились на широком листе. Подруга дрожала.

«Не бойся, все хорошо», — сказал ей Ян.

Он помог ей избавиться от липких нитей.

«Сладкий. Ты спас меня, сладкий», — шептала она, и Ян снова загордился собой и чуть-чуть знакомой кошкой.

Потом они долго любили друг друга и, уставшие, сидели рядышком, на травинке, сложив красивые крылья, прячась от врагов. Теперь они будут вместе. Пока солнце не скроется. Тогда его Подруга сделает в укромном месте кладку, откуда потом появятся их дети. Они, конечно, не увидят их рождения. Когда сияющий шар вновь поднимется над землей — они уже состарятся и умрут.

Но до этого момента у них еще день — то есть целая вечность. Столько всего впереди!

Ян коснулся своей Подруги.

«Сладкий!» — ласково произнесла она.

Старое радио в бывшем жилище кошки все это время дарило брошенному дому музыку и разговоры. И когда для мотыльков и бабочек закончилась вечность, произнесло:

— Доброе утро, дорогие радиослушатели! 6.01 по Москве, и «Минута новостей» снова с вами! О главном. Необычное явление зафиксировано во многих городах. Нам звонят и сообщают о множестве бабочек. Насекомые появляются в большом количестве, и что удивительно, в городах. Красота неописуемая! Советую всем выйти на улицу и полюбоваться этим зрелищем! После новостей нас ждет разговор с известным лепидоптерологом Аркадием Самуиловичем Штерном. Аркадий Самуилович расскажет нам о бабочках, об их поведении, думаю, нам всем будет интересно. К другим новостям. Время взрыва вновь переносится на завтра. У нас есть еще один день! О погоде. Погода сегодня хорошая. Везде!

Воронеж, Россия

Михаил Меро Так далеко от дома

Где-то между желанием выжить и отчаянием пролегает та эфемерная грань, скользя по которой, человеческое сознание отказывается от всяких надежд, этих жалких потуг что-то изменить в предопределенном, и начинает все глубже зачерпывать со дна памяти. Словно выискивает в образах прошлого оправдание и апологию прожитой жизни: вот такое было или вот это еще — значит, неплохо пожил, многого добился, значит, и не о чем жалеть.

Но бывает и иначе. Что-то незавершенное, недоказанное, недопережитое не дает успокоиться, не позволяет смириться с неотвратимым. И когда сотню раз логически доказано, что спасение невозможно, все же жжет сожаление, и мысли возвращаются к тому же: еще бы немного мне времени и сил…

Нечто подобное переживал в эти дни Петрал. Даже сейчас, свернувшись калачиком в крохотной пещерке, страдая от холода, жажды и непрестанной боли в искалеченных ногах, он продолжал думать об Алексе.

Этот обаятельный и безмерно талантливый человек с безупречным художественным вкусом, невероятной памятью и потрясающей работоспособностью, чьи разгромные и язвительные критические отзывы стали причиной самоубийства по меньшей мере двух не самых бездарных художников, да-да, именно этот беспощадный Алекс никогда и никак не высказывался по поводу работ Петрала. От него невозможно было добиться ни жеста, ни слова, ни даже звука — одобрительного или насмешливого похмыкивания — по этой запретной теме. Ничего.

Он словно оберегал самолюбие своего друга для неких грядущих свершений, держа его в курсе значимых культурных событий тысяч обитаемых миров и знакомя с новыми интересными персонами (не всегда относившимися к роду человеческому). Словно чего-то терпеливо ждал от Петрала, год за годом, десятилетие за десятилетием.

Не удивительно, что его любимым словом было «ничего». Пользуясь им, как скелетом для построения фраз, он мог выразить широчайшую гамму чувств и эмоций, но в работе и жизни отчего-то чаще всего пользовался типовыми конструкциями «снисходительный интерес» и «усталое недоумение».

— Ничего принципиально нового, — вещал он с надрывной и даже курьезной тоской в голосе. — И не важно, о чем мы говорим — о сенсорике ли, музыке, биопластике… да о чем угодно! Все, что появилось за последние сто лет, — не более чем комбинаторика штампов разной степени обветшалости.

Петрал мог сколько угодно возражать, называя десятки известных имен, — Алекс с легкостью разбивал все его доводы.

— Не спорь со мною, Пет. Все это только подражатели, которые худо-бедно научились скрывать прямые ссылки на первоисточники. Но им самим не создать ничего оригинального — на этот счет даже букмекеры уже не принимают ставок. А все потому, что человек перестал страдать, — продолжал он. — Нет, люди, как и тысячелетия назад, болеют и умирают, теряют родных и любимых, разбивают пальцы молотком и прикусывают языки. Но изменилось отношение к боли… Ничто не потеря — вот лозунг современного человека. Потому что почти все стало предметом выбора, замены или корректирующей эмотерапии. А страдание, ставшее твоим выбором, — это не более чем мазохизм. Страдание подлинно, когда планы рушатся и не сбываются надежды, когда человечек терпит поражение от невидимых и неосязаемых сил Рока…

Петрал не находил нужным мешать Алексу в его плавании по волнам этих пространных рассуждений, имевших душок банальности. Пожалуй, то был вполне равноценный обмен: терпимость за нейтралитет.

И вот он получил возможность проверить на своей шкуре, насколько справедливы слова Алекса.

* * *

Незадолго до розового рассвета Петрал начинал трудный подъем на вершину холма — подтягиваясь на руках, волоча за собой искалеченные ноги, готовые взорваться яростной болью от любого неосторожного движения. Цепляясь пальцами за трещины в спекшемся грунте, каждый раз он полз одним и тем же зигзагообразным маршрутом, своим телом прокладывая серпантин по крутому склону.

Здесь, наверху, кольцом стояло девять гранитных глыб, похожих на человекоподобные статуи с уродливыми жукоглазыми головами, сглаженные временем и песчаными бурями, а в центре, будто алтарь разрушенного храма, лежала вросшая в спекшуюся почву плита. Но Петрала эти древние развалины интересовали лишь как поверхности, на которых к утру выпадала скудная роса или, после особо холодных ночей, щетиной вырастал иней. Он старательно слизывал эти капли или крохотные ледяные иголочки — его единственный источник воды.

Он зависел от этих камней, потому что вокруг были только безжизненные пески, перетекающие за далекий горизонт. Его любимым камнем был тот плоский, что лежал в центре. На его волнистой кисловатой поверхности конденсировалось больше влаги. Она стекала по едва заметным бороздкам в углубления, скапливаясь мелкими лужицами, которых, впрочем, не хватало даже на один полноценный глоток.

Ловя языком последнее ощущение влаги на губах, Петрал приветствовал розовый рассвет. Крохотная вишенка выпрыгивала из-за горизонта, но скоро теряла весь алый цвет и выгорала в яркую серебряную монетку — белый карлик.

Когда тень от этого игрушечного солнца становилась отчетливой, Петрал начинал медленно и осторожно спускаться к основанию холма. У него было чуть меньше часа до зеленого рассвета, чтобы укрыться от пристального и обжигающего взгляда голубого ока.

У подножия холма, под выступающим из-под земли гранитным козырьком, располагалось его убежище — низкий и неглубокий грот. Это жалкое жилище, уходившее в тело холма не более чем на рост человека, было столь низкое, что при попытке перевернуться со спины на живот плечи застревали между земляным полом и гранитным сводом.