Михаил Бойков - ЛЮДИ СОВЕТСКОЙ ТЮРЬМЫ

• Название: ЛЮДИ СОВЕТСКОЙ ТЮРЬМЫ
• Автор: Михаил Бойков
• Издательство: Сеятель
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1957

Я один из бывших счастливейших граждан Советскою Союза.

В самые страшные годы большевизма я сидел в самых страшных тюремных камерах и выбрался оттуда сохранив голову на плечах и не лишившись разума. Меня заставили пройти весь кошмарный путь "большого конвейера" пыток НКВД от кабинета следователя до камеры смертников, но от пули в затылок мне удалось увернуться. Ну, разве я не счастливец?

Книга выпущена в 1957 г. на русском языке в эмигрантском издательстве "Сеятель" в Буэнос-Айресе..

---

Слова Юрия Леонтьевича подействовали на толпу. Избивавшие Горлова отошли в сторону. Старосте удалось приостановить самосуд. Как выяснилось позднее он не хотел, чтобы в Холодногорске убили человека, из-за чего могли пострадать многие заключенные, и надеялся, что до вечера Горлова все-таки переведут в другую камеру.

До вечера в Холодногорске ничего нового не произошло. Горлов сидел уже не у двери, а справа от нее, привалившись к стене окровавленным лицом, и стонал в полузабытьи. От двери его оттолкнули надзиратели, производившие вечернюю поверку. Он снова попробовал просить их о переводе в другую камеру, но они грубо оборвали его:

— Хватить трепаться! Заткнись!.. Возле него, крадучись по-волчьи, бродили его бывшие подследственники, шопотом обсуждая подробности предстоящего самосуда. Они нетерпеливо поглядывали то на человека у стены, то на лампочки под потолком, ожидая когда в камере погаснет свет. В глазах энкаведиста, тоже устремленных на эти лампочки, застыл ужас…

Ставропольская электростанция в зимние месяцы работала плохо. Городу нехватало электрической энергии. Даже в тюрьмах, несколько раз за ночь, начиная с десяти часов вечера, на 10–15 минут выключался свет.

В ночь самосуда свет в Холодногорске погас в первый раз около десяти часов. На несколько секунд в камере воцарилась мертвая, ничем не нарушаемая тишина. Затем в нее ворвался неистовый человеческий вопль, мгновенно перешедший в дикое и невнятное, чем-то заглушаемое бормотанье. Прошло еще несколько секунд и раздались звуки, заставившие меня содрогнуться: хрустящие звуки множества ударов по чему-то мягкому и упругому.

Несколько десятков людей во мгле, опустившейся на Холодногорск, избивали человека. Они били, а камера молчала. Только один голос о. Наума посмел нарушить это молчание. Он произнес скорбно и тихо, но отчетливо, так что все услышали:

— Люди! Создания Божьи! Что вы делаете? Не надо, не надо…

Из мглы ему ответили хрипло, грубо и возбужденно:

— Молчи, батюшка! Не лезь в наши дела! Молчи!.. В камере вспыхнул электрический свет. Когда мои глаза привыкли к нему, я рассмотрел то, что осталось от Горлова. У двери валялся не труп человека, а его лохмотья, какая-то окровавленная смесь одежды и людского тела, измятые и изрубленные куски мяса. Из щели в раздавленном черепе, отдаленно напоминавшей рот, торчал большой пук тряпок. Костя Каланча подошел к этим жутким останкам человека, нагнулся над ними и удивленно свистнул.

— Вот это да! Такую штуковину я вижу в первый раз. Чем это они его?

Он оглядел ближайших к нему холодногорцев и понимающе кивнул головой.

— Ага! Вижу чем.

Понял сразу и я. В руках у некоторых заключенных были окровавленные металлические миски для супа. Краями этих мисок они забили Горлова до смерти.

Подошел к трупу и Юрий Леонтьевич. Постоял, покачал головой и сказал:

— Убили все-таки. Эх, зверье… Хотя… можно ли осуждать жертву за убийство палача?

Он покачал головой еще раз, подумал и обратился к окружавшим его заключенным, протрезвевшим от ненависти и с ужасом взирающим на дело своих рук:

— Вот что, граждане холодногорцы. Убили вы человека и, конечно, плохо сделали. Очень плохо. Но еще хуже будет, если вас за это к ответу притянут. А поэтому — молчок. Следователям и надзору ни слова о том, как это произошло. Советую язык за зубами держать крепко.

— А я от себя добавлю, — выступил вперед Костя Каланча. — Ежели какая сука про это стукнет, то урки ее везде достанут: и в кичмане, и в концентрашке. Запомните мои слова все стукачи, какие тут имеются.

Старосте и его помощнику никто ничего не ответил. В этот момент отрезвления холодногорцы не нашли слов. Юрий Леонтьевич подошел, к двери и постучал в нее. Из коридора послышалось недовольное ворчанье старшего надзирателя:

— Ну, что нужно? Чего вы сегодня никак не угомонитесь?

— Человек в камере умер. Заберите труп! — крикнул староста в дверное "очко"…

Войдя в камеру, тюремщик споткнулся об останки энкаведиста и на мгновение остолбенел. Оправившись от изумления, он всплеснул руками и растерянно начал спрашивать:

— Что это такое, а? Кто его, а? Кто убил? Зачем убили? Кто, кто?

Обычно Костя Каланча разговаривал с надзирателями дерзко и нагло. И в этот раз он не изменил своей привычке. Подойдя к тюремщику, вор с подчеркнутой небрежностью дотронулся до его плеча двумя пальцами и сказал:

— Не шумите, гражданин надзор! Никто вашего лягавого не убивал. Он, ни с того, ни с сего, стал биться об стенки, ну и побился.

— Ты, что брешешь?! — возмущенно заорал надзиратель. — Человек сам не может так побиться. Кто его убил? Говори!

— А это, гражданин надзор, я, при всем желании, сказать не могу, — спокойно ответил Костя.

— Почему?

— Не желаю вот так, как он побиться. А вам советую доложить начальству, что в Холодногорске произошло самоубийство. И для нас, и для вас так будет лучше.

— Да ведь такое нельзя скрыть от начальства! Оно все равно узнает! — в отчаянии воскликнул тюремщик.

— Ну, дело ваше. Действуйте, как хотите, — бросил вор, поворачиваясь к нему спиной…

Двое помощников старшего надзирателя вытащили труп Горлова в коридор. На том месте, где он лежал, осталась черная застывшая лужа крови…

Холодногорск не пострадал из-за убийства бывшего энкаведиста. Ни одного заключенного не подвергли за это репрессиям. Видимо, это убийство вполне соответствовало некоторым особенностям "повседневной оперативной работы" нового начальника краевого управления НКВД.

Глава 7 ПОСЛЕДНИЕ ЦЫГАНЕ

Были в Холодногорске и цыгане. Человек пятнадцать из разных таборов. Двое стариков из них когда-то пели в цыганском хоре знаменитого ресторана "Яр".

Холодногорские цыгане много рассказывали мне о том, за что и почему в СССР арестовывают их соплеменников; рассказывали и о своих следственных "делах". В большинстве случаев это были "преступления" политически-юмористические и в рассказах о них факты смешивались и переплетались с цыганским тюремным фольклором…

— Глянь! Чего это цыган волосья на себе рвет?

— А это он торопится облысеть. Боится, как бы советская власть у него последние волосья не отобрала".

Такую шуточную поговорку сложил русский народ о цыганах в Советском Союзе.

А вот и другая поговорка:

"Табор цыгана ликвидировали, его коней коллективизировали, гитару национализировали, а шкуру в тюрьме изолировали".

О таком народном творчестве я разговорился с сидевшим в Холодногорске вожаком одного цыганского табора.

— Такие поговорки о вас правильны? — спросил я его.

Он ухмыльнулся и ответил:

— Правильные они, да не совсем.

— Почему?

— Советская власть у нас не все отобрала.

— Что же она вам оставила?

— А три буквы.

— Какие буквы?!

— Из русской азбуки. С, О и В. Это теперь цыганское тавро. Вроде лошадиного. Только лошадям его на шкуру ставят, а цыганам на следственные дела…

Цыгане для советской власти — люди опасные. Они кочуют, государственных границ не признают и в колхозы идти не хотят. Поэтому большевики организовали сплошную ликвидацию цыганских таборов. Цыган арестовывают и без суда отправляют в концлагери, а на папках с их очень коротенькими следственными делами пишут: "С. В." или "С. О." — начальные буквы слов: социально-опасный и социально-вредный. Иногда цыгане попадают в тюрьму и за конкретные, хотя и весьма диковинные преступления.

С каждым годом цыган в Советском Союзе становится все меньше. Они вымирают в тюрьмах и концлагерях, без вины виноватые перед коммунизмом.

— Мы для большевиков самые последние люди, — говорили мне холодногорские цыгане.

А в их новых песнях, которые я слышал в Холодногорске, звучали безнадежность и обреченность:

С юных лет я в тюрьме пропадаю
И на волю мне выхода нет…"
…В последнем таборе
Последняя цыганка
Свою последнюю песню поёт…

Кочевал по Северному Кавказу цыган Кирила, всячески увертываясь от преследований советской власти. Наконец, власть его нащупала. В табор явились уполномоченные по подписке на "Заем индустриализации" и стали агитировать:

— Товарищи цыгане! Выполним наш долг! Все, как один, подпишемся на заем! По 300 рублей каждый.

— Какой такой заем? — спрашивает Кирила.

Уполномоченные объяснили ему. Послушал он, а потом ударил ладонями по голенищам сапог и закричал на весь табор:

— И что это за государства нищая такая! Даже у бедного цыгана грбши займае!

Цыгане отказались подписываться на заем. В тот же вечер весь табор был арестован, а впоследствии разослан по концлагерям. Кирилу, как зачинщика "антизаймового бунта", расстреляли.