Юрий Нагибин - Самый медленный поезд

• Название: Самый медленный поезд
• Автор: Юрий Нагибин
• Жанр: Русская классическая проза

---

Наплывом возникает дощатая сцена, черное крыло рояля,

отражающее лица бойцов и офицеров, затем

взмокшее от волнения лицо артистки и ее руки,

бегающие по клавиатуре. Мощный звук рояля вдруг

усиливается в неимоверной степени, словно это уже не

рояль, а взрывы. Артистка самозабвенно играет,

ничего не замечая вокруг. В крышке рояля уже не

отражаются лица слушателей, что-то звенит, рушится,

и снова властвует рояль. Кончила испольнительница и

в изнеможении откинулась на стуле. Тишина. Она смотрит

в зал пыль, пустота, выбитые стекла, опрокинутые скамейки,

стулья, и лишь посреди первого ряда сидит командир,

прикрыв глаза рукой. Но вот он встает и начинает

бешено аплодировать.

Вагон. Рассказывает артистка.

- Оказывается, немец налет сделал и парочку фугасов под самые окна уложил. Все люди в укрытие спустились, а я ничего не заметила. Ну, этот командир меня к ордену представил. За проявленные доблесть и геройство. А надо бы за проявленную дурость.

- Чего зря говорить, правильно вас наградили, - заключает тетя Паша. А сюда как попали?

- Ну, надо же было орден оправдать. Сперва я в Ленинград сунулась. Там выступала, пока ногами вперед через Ладожское не вывезли. Отлежалась и на Сталинградский махнула. Здесь и работала в частях. Даже стихи читала. Мне сказали: раз артистка, значит, должна все уметь. Это был какой-то ужас.

- Да, в окопах не сладко! - усмехнулся одноглазый.

- Я говорю о своем чтении, - сухо поправляет артистка.

- Можно аккордеончик? - спросил Гребнев.

- Пожалуйста'

- Никто не возражает?

- Да нешто кто против музыки возразит! - говорит тетя Паша.

Гребнев играет и негромко поет:

На Смоленской дороге метель, метель, метель.

На Смоленской дороге столбы, столбы, столбы.

и т.д.

Медленно замирает отыгрыш мелодии,

в вагоне темнеет.

...Ночь. Тихо горят свечные фонари в двух концах вагона, да печурка бросает отсвет на лица спящих. Покачивается вагон.

Но вот зашевелился прикорнувший сидя инструктор Афанасьев. Обеспокоенно глянул в окно и осторожно, стараясь не шуметь, поднялся, застегнул дождевик. И тут же проснулся Гребнев, и приоткрыл заспанные глаза корреспондент.

- Погодил бы до станции, товарищ Афанасьев, - говорит Гребнев.

- Нельзя, брат, у меня сев. Это тебе не членские взносы собирать, отшутился Афанасьев.

- Опять ведь швы разойдутся, - тоскливо говорит Гребнев.

- Да нет, теперь крепко зашито!

- Ну, тогда и я с тобой, - и Гребнев подымается, опираясь на свою палочку.

- Это зачем же? - сердито говорит Афанасьев. - Тебе от станции ближе.

- Через Воронково доберусь.

- А нога, Владимир Николаевич?.. - присоединяет и свой голос корреспондент.

- Не по-партийному, брат! - укоряет его Афанасьев. - Христосика разыгрываешь!

Гребнев молча выходит в тамбур.

Афанасьев и корреспондент следуют за ним.

- Оба вы ненормальные! - кричит корреспондент. - Как можно в такую темень!..

- Мы солдаты.

- Счастливо оставаться, Сергей Иваныч, - спокойно и благожелательно говорит Гребнев.

Афанасьев молча пожимает руку корреспонденту. Приноровившись и подобрав плащ, Гребнев прыгает в ночь, следом - Афанасьев. Корреспондент встревоженно следит за ним и Гребнев оступился, упал. Афанасьев помог ему подняться. И вот они зашагали по шпалам, едва различимые в темноте, высокий и маленький, партии рядовые...

Корреспондент с задумчивой улыбкой

возвращается в вагон, закуривает.

Осторожно подымается со скамейки, где она спала рядом со своим приемным отцом, девочка, подсаживается к печи и внимательно, с недетской серьезностью смотрит на тлеющие угли.

Застонала во сне молодая беременная женщина, открыла большие, страдающие глаза, И тут же, с чуткостью любящего сердца, вскочила спавшая рядом на чемоданах черненькая кондукторша.

- Что с тобой?.. Тебе плохо?..

- Не знаю... знобит...

Черненькая хватает свое пальтецо и укутывает подругу.

- Спи, я сейчас подтоплю.

Она быстро подкладывает в печурку березовые щепки.

- А ты чего не спишь, полуночница? - спрашивает она девочку.

- Я думаю, - серьезно и отчужденно отвечает девочка.

- Вот те на!.. О чем ты думаешь?

- О Ленинграде... о многом...

- Ты разве ленинградка? Девочка кивает.

- Значит, мы землячки. А на Волге ты как очутилась?

- Я приехала к бабушке. Эвакуировалась, - медленно и четко произносит она трудное слово.

- Ты так говоришь, будто одна приехала.

- Одна, - так же серьезно и строго подтверждает девочка

- Одна? - кондукторша недоуменно, чуть испуганно смотрит на девочку. Такая махонькая!.. Да как же тебя мамка пустила?

- Мамы уже не было, - тем же страшноватым в своей ровности голосом отвечает девочка.

- Ну так папка.

- Папы уже не было. И Фенички не было. Никого не было. И бабушки тоже нет, ее бомбой убило.

- Господи! - всплеснула руками черненькая.

- Тише! - резко, хоть и вполголоса, сказала девочка - Папа Коля проснется. Он не велит мне про это говорить. И я не говорю никогда. Я думаю.

- И думать не надо. Зачем о такой страсти думать. Ты лучше думай, как с новым отцом заживешь. Он у тебя хороший!

- Я сама знаю. - Это звучит почти надменно.

- Вот и умница! О плохом никогда думать не надо. У тебя столько хорошего будет в жизни, столько интересного, веселого!

И, чувствуя добрую искренность этих слов,

девочка впервые открывается чем-то наивным, детским.

- Папа Коля сказал, что у него есть дома ворон, который умеет говорить. Он много слов знает: грач, греча, гром, гребенка. А я еще новым его научу.

- Золотце ты мое!.. - и вдруг странно замолчала черненькая, отвернулась.

- Чего вы плачете?

- Кто плачет? Глупости какие!.. - незнакомым басом отзывается черненькая и наклоняется к печке.

Девочка смотрит на ее склоненную голову, и что-то вроде слабой улыбки появляется на ее замкнутом лице...

...Утро. Поезд стоит на разъезде. Вдоль состава бежит одноглазый парень с чайником, от которого валит пар. Подымается по ступенькам вагона, входит внутрь.

Корреспондент выкладывает на бумагу свои миноги, готовясь к завтраку.

- Это что ж за змеи такие? - удивленно говорит одноглазый.

- Миноги, - с кислым видом отвечает корреспондент. - Хотите попробовать?

- Миноги? Чудесно! Давайте их сюда! - и артистка не без изящества выкладывает миноги на лист газетной бумаги. - К столу, товарищи.

- А вы присоединяйтесь к нам, - отвечает одноглазый. - Мы тут пир сообща затеяли.

- Эй, боец! - окликает его черненькая. - Тебя за смертью посылать! Где кипяток?

- Есть кипяток, товарищ начальник! - одноглазый парень проходит к печке.

Прихватив ведро с миногами, корреспондент следует за ним. Тут же собран "стол", вокруг которого разместились все пассажиры вагона: артистка, тетя Паша, девочка одноглазого. При чем артистка продолжает выкладывать из своего баула разную снедь: банку тушенки, банку консервированной американской колбасы, сухари, какие-то липкие конфетки. Черноглазая толсто режет хлеб.

- Кому змеи? - кричит одноглазый.

- Я тоже хочу с вами, - говорит жена бригврача, пытаясь подняться с лавки, но черненькая начеку.

- И думать не смей! - она ласково удерживает ее за плечи.

- Врач, что сказал? И все!

Она щедро намазывает хлеб маслом, наливает в кружку молока и несет подруге.

- Ты бы раньше сама поела, Дусенька.

- Авось успею! Вон у нас стол какой! - с гордостью говорит черненькая.

Меж тем остальные начинают энергично насыщаться.

- Я бы солененького чего съела, - говорит жена бригврача.

- А можно?

- И не сомневайся, - вмешивается тетя Паша. - Я, когда первого своего ждала, одной квашеной капустой питалась.

Черненькая тянется за каким-то мясом, но тетя Паша ее останавливает.

- Нет, солонины ей как раз не положено. А вот соленый огурчик - вреда не будет.

Черненькая не без опаски берет за хвост миногу и соленый огурец, относит подруге.

В вагон робко, неуверенно входит неопределенных лет человек с размытыми чертами лица и чаплиновскими усиками, в старомодном пенсне. Садится у прохода на край скамейки.

- Товарищи, у нас новый попутчик!1 - объявляет артистка.

Черненькая с ее чуткой натурой немедленно отзывается на это сообщение:

- Эй, гражданин, просим к нашему шалашу! Человек так же робко, неуверенно подходит. Смотрит на роскошную снедь, непроизвольно проглатывает слюну.

- Не могу... - тихим голосом произносит он. - Мне нечем соответствовать... Я все потерял..

- Да будет вам, садитесь! - и артистка освобождает ему место рядом с собой.

Человек неловко, застенчиво присаживается, затем, будто только сейчас вспомнив, говорит:

- Вот разве лишь... - из заднего кармана брюк достает сверток в газетной бумаге, начинает разворачивать.

Все с невольным интересом ждут, что там окажется. Даже одноглазый парень, усиленно потчевавший свою дочку, уставился на человека