Яков Гордин - Дуэли и дуэлянты: Панорама столичной жизни

• Название: Дуэли и дуэлянты: Панорама столичной жизни
• Автор: Яков Гордин
• Издательство: Издательство Пушкинского фонда
• Жанр: История
• Год: 1997
• ISBN: 5-85767-066-7

Книга Я. Гордина «Дуэли и дуэлянты» посвящена малоизученному, но очень важному аспекту русской истории петербургского периода — дуэльной традиции русского дворянства. На материале архивных документов — военно-судных дел и многочисленных мемуарных свидетельств автор излагает историю дуэлей в России XVIII–XIX веков. Трагические и комические ситуации, сильные характеры и примеры слабодушия, борьба власти с правом дворян самим разрешать свои личные конфликты, мучительное осознание и, затем, яростное отстаивание понятия дворянской чести — все это дает яркую и разнообразную картину жизни, прежде всего столичной, с петровских времен до середины прошлого века.

В книге публикуются дуэльные кодексы и — впервые — «Дело о поручике Л.-Гв. Гусарского полка Лермонтове, преданном военному суду за произведенную им с французским подданным Барантом дуэль…».

Книга содержит около ста иллюстраций и рассчитана на широкий круг читателей.

---

5; 6; 7; 8, 9; 10 — как соответственные статьи «Дуэли на пистолетах, стоя неподвижно», которые (по отношению к оружию и заряжанию) применяются полностью и к этой дуэли.

11. Сигнал состоит из трех ударов в ладоши, производимых в равные промежутки времени. Промежутки могут быть двоякие:

а) каждый в три секунды;

б) каждый в две секунды.

Предоставляется усмотрению распорядителя дуэлью выбрать из этих двух способов один, причем он не обязан сообщать свой выбор секундантам противника.

12. Противникам может быть предложено снять сюртуки и жилеты, и секунданты противной стороны вправе их обыскать, как при прочих видах дуэли.

13. Секундант, распоряжающийся дуэлью, дает своему помощнику прочесть обоюдно заключенные условия и говорит потом: «Вы, гг., слышали установленные вашими секундантами и одобренные вами условия дуэли! Обещаете ли вы их выполнить честно?».

14. После утвердительного ответа противников они ставятся двумя младшими секундантами на те места, которые им достались по жребию, и получают там пистолеты, которые, по взведении курков, они должны опустить дулами вниз и в таком положении выжидать сигнал.

15. Все четыре секунданта занимают места на одной и той же стороне от противников, по линии, параллельной направлению выстрелов, притом так, чтобы каждому противнику находился бы ближе секундант чужой.

16. По занятии секундантами своих мест распорядитель дуэли должен еще раз напомнить противникам правила боя, говоря громко и внятно следующее: «Помните, гг., что честь вам велит добросовестно руководствоваться сигналом, который будет состоять в том, что я три раза ударю в ладоши. Пока я не ударил первый раз, вы не имеете права поднять оружия; пока же не последует третьего удара, вы не имеете права стрелять, но должны по этому удару выстрелить мгновенно. Внимание, гг., я дам сигнал!». После того им подается сигнал.

17. По первому удару противники приподнимают пистолеты, целятся до третьего и по этому удару стреляют мгновенно и одновременно[48].

18. Если бы один из противников выстрелил ранее третьего удара, то он бесчестен; если же он ранил или убил, то он считается коварным убийцей. Тот, по которому был произведен выстрел ранее третьего удара, вправе целиться столько времени, сколько ему угодно.

19. Когда один из противников выстрелил по третьему удару своевременно, а другой продолжал бы целиться, то секунданты должны, даже с опасностью для собственной жизни, воспрепятствовать ему произвести выстрел.

20. В последнем случае секунданты того из противников, который руководствовался правилами боя, должны отказаться от продолжения дуэли по сигналу и могут требовать по желанию своего клиента всякого другого вида дуэли. Однако последний вправе отклонить возобновление боя.

Секунданты виновного должны строго укорить его неблаговидностью поступка и могут вместе с секундантами противника назначить другую дуэль, — если, конечно, они по личному своему убеждению не считали бы себя вынужденными объявить своему клиенту, что слагают с себя его полномочие.

21. При возобновлении дуэли соблюдается тот же порядок, который изложен выше.

22. Если бы один из противников был ранен или убит против правил дуэли или против обоюдно заключенных условий, то секунданты должны безотлагательно принять к руководству указания, изложенные в ч. I, гл. VI, ст. 32 и 33[49].

Из повести А. А. Бестужева-Марлинского «Фрегат „Надежда“» (начало 1820-х годов)

<…> В это время офицер, сосед мой, наклонившись сзади меня к дипломату, сказал ему вполголоса:

— Il se pique d’esprit, ce lion marin[50]

— Oui-da, — отвечал тот. — Il s’en pique![51]— Et cette fois il n’est pas si bête qu’il en a l’air[52],— примолвил первый, презрительно покачиваясь на стуле.

Я вспыхнул. Такое неслыханное забвение приличий обратило вверх дном во мне мозг и сердце; я бросил пожигающий взор на наглеца, я наклонился к нему и так же вполголоса произнес:

— Si bon vous semble, mr., nous ferons notre assaut d’esprit demain à 10 heures passées. Libre à vous de choisir telle langue qu’il vous plaira — celles de fer et de plomb y comprises. Vous me saurez gré, j’espere, de m’entendre vous dire en cinq langues européennes, que vous êtes un lâche?[53] Не можешь представить себе, как смутился мой обидчик: он покраснел краснее своих отворотов, он окинул глазами собрание, как будто искал в нем подпоры или обороны, — но все отворотились прочь, будто ничего не слыхали. Наглец и тут хотел отделаться хвастовством.

— Очень охотно! — отвечал он, играя цепочкою часов. — Только я предупреждаю вас: я бью на лету ласточку.

Я возразил ему, что не могу хвастаться таким же удальством, но, вероятно, не промахнусь по сидячей вороне.

Противнику моему пришлось плохо, но мне было едва ль не хуже его. Гнев пробегал меня дрожью; я кусал губы чуть не до крови, я бледнел как железо, раскаленное добела. Невнятные слова вырывались из моих уст, подобно клочьям паруса, изорванного бурей… Присутствие людей, в глазах которых я был унижен и еще не отомщен, меня душило… наконец я осмелился поднять глаза на княгиню… Говорю: осмелился, потому что я боялся встретить в них сожаление, горчайшее самой злой насмешки… И я встретил в них участие, сострастие даже. Взоры ее пролились на мою душу как масло, утишающее валы… в них, как в зеркале, отражались и гнев за мою обиду и страх за мою жизнь… они так лестно, так отрадно укоряли и умоляли меня!.. Я стих. Общество занялось прежним, будто не замечая нашего à partel[54]; разговор катился из рук в руки. Я чувствовал себя лишним, встал, раскланялся и вышел, но уже без замешательства, без оглядок: обиженная гордость придала мне самонадеяния.

— Мы надеемся видеть вас почаще, — молвил хозяин, прощаясь со мною.

Ступая за дверь, я обернулся… О друг мой, друг мой! я худо знаю женскую сигнальную книгу, но за взор, брошенный на меня княгинею, я бы готов был вынести тысячу обид и тысячу смертей!.. Завтра со своими пулями и страхами для меня исчезло… Всю ночь мне виделась только княгиня. Меня волновал только прощальный взгляд ее.

Петергоф, 17 июля 1829. От того же к тому же (День после) В Кронштадт.

Брось в огонь историю кораблекрушений, любезный Нил: мое сухопутное крушение куриознее всех их вместе, говорю я тебе. Воображаю, с каким изумлением протирал ты глаза, читая последнее письмо мое. Илья влюблен, Илья щеголь, Илья в гостиной, Илья накануне поединка!! По-твоему, все это для моряка столько же несбыточно, как прогулка Игорева флота на колесах, — и между тем все это гораздо более историческое, чем романы Вальтер Скотта. Счастливец ты, Нилушка, что не знаешь, не ведаешь, куда забросить может сердце вал страсти. Я стыжусь других, браню себя — и все-таки влекусь от одной глупости к другой. Беднягу ум укачало на этом волнении, и он лежит да молчит и, во все глаза глядя, ни зги не видит.

Впрочем, что ни толкуй, а от прошлого не отлавируешься. Дело было сделано: поединку решено быть; недоставало только тебя в секунданты… Благодаря, однако ж, принятому поверью в Петербурге через край охотников в свидетели суда божия, как говорили в старину — удовлетворения дворянской чести, как говорят ныне — с одинаковою основательностию. В десять часов утра мы съехались, раскланялись друг другу с возможною любезностию, и между тем как секунданты отошли в сторону торговаться о шагах и осечках, противник мой, видно по пословице: «утро вечера мудренее», подошел ко мне ласковый, тише воды, ниже травы.

— Мне кажется, капитан, — сказал он мне, — нам бы не из-за чего ссориться.

— Без всякого сомненья, нам не из-за чего ссориться, но драться есть повод, и весьма достаточный: я обижен вами как человек, как русский и как офицер; пули решат наше дело, — отвечал я.

— Но как решат, капитан? Убитый будет всегда виноват, а убитым можете быть и вы.

— Что ж делать, м. г.? Я ль виноват, что в вашем свете право заключено в удаче? Убьют — так убьют! Меня повезут тихомолком на кладбище, а вы поедете в театр рассказывать в междудействии о своем удальстве.

— Вы говорите об этом по преданию, капитан. Нынешний государь не терпит дуэлей; и если кто-нибудь из нас положит другого, ему отведут келью немного разве поболее той, в которую опустят покойника. Подумайте об этом, капитан!

— М. г.! обидчик вы, а не я; ваше дело было подумать о следствиях прежде, чем так дерзко шутить насчет другого!

— Но я вовсе не полагал, что вы знаете по-французски: вы сами сказали, что не говорите на этом языке.

— Значит, вы, м. г., плохо знаете русский язык, когда слово не говорю принимается за не понимаю!

— О! что касается до русского языка — я предаю вам его целиком! Мне вовсе неохота ломать копье за мадам грамматику; а так как я вижу, что вы благоразумный и достойный человек, капитан, то за удовольствие сочту кончить все по-приятельски.