Айрис Мердок - Монахини и солдаты

• Название: Монахини и солдаты
• Автор: Айрис Мердок
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-699-33392-9

Впервые на русском — знаковый роман выдающейся британской писательницы, признанного мастера тонкого психологизма.

Гай Опеншоу находится при смерти, и кружок друзей и родственников, сердцем которого он являлся, начинает трещать от напряжения. Слишком многие зависели от Гая — в интеллектуальном плане и эмоциональном, в психологическом, да и в материальном. И вот в сложный многофигурный балет вокруг гостеприимного дома на лондонской Ибери-стрит оказываются вовлечены новоиспеченная красавица-вдова Гертруда, ее давняя подруга Анна, после двадцати лет послушания оставившая монастырь, благородный польский эмигрант по кличке Граф, бедствующий художник Тим Рид, коллеги Гая по министерству внутренних дел и многие другие…

---

Часть седьмая

— В это время скалы подступают ближе, — сказала Анна.

Смеркалось, но было еще светло.

Они вынесли столик на террасу и сидели, попивая белое вино. Сентябрьские вечера были очень теплыми.

— Да, — подхватила Гертруда, — они как бы расплываются в глазах, теряют резкость, не могу описать точнее…

— Понимаю, — сказала Анна, — и у меня тоже, они все будто скачут.

— А что бы вы сказали относительно того, какого они сейчас цвета? — спросил Граф.

— Розовые? Нет. Серые? Нет. И определенно не белые, хотя белесоватые.

— Пестрые, — сказала Гертруда. — Правда, пестрые — это не цвет. Сейчас я их вообще едва различаю, они танцуют.

— В польском языке, — заметил Граф, — слова, обозначающие цвет, употребляются также и в глагольной форме.

— Что вы имеете в виду? — не поняла Гертруда.

— Там говорят не просто: «это вещь красная», можно и так: «эта вещь краснится».

— Очень любопытно, — сказала Анна. — Значит, цвет воспринимается как активно исходящий из предмета, а не пребывающий пассивно в нем.

— Совершенно точно.

— Скалы определенно розовятся! — воскликнула Гертруда. — Смотрите, они изменились… а теперь снова стали расплывчатыми. Господи, какой покой!

Все на минуту замолчали, слушая вечер.

— Цикады умолкли.

— Такая тишина, такой покой, лист не шевельнется.

— Все недвижно, кроме скал!

— Посмотрите на листья ив и олив — они просто замерли, и у каждого серебряная каемка.

— Как на картине, — заметила Анна.

— Еще вина? — спросил Граф.

— Граф у нас ведает вином, — сказала Гертруда.

— Завтра мне нужно будет съездить за покупками, — объявила Анна.

— Всегда ты у нас ездишь по магазинам, — сказала Гертруда.

— Ну, водитель должен этим заниматься. А мне еще нужно заехать в гараж заправиться.

— Мы с тобой.

— Нет-нет, вы двое должны пойти погулять.

Анна привезла Гертруду и Графа в «Высокие ивы» на «ровере» Гая. Все время после его смерти машина простояла на приколе, но оказалось, что она на ходу. Гай, рачительный хозяин, оставил ее в идеальном состоянии. Анна, только что получившая права, поначалу нервничала, и большая мощная машина наконец решила ехать сама.

Мысль отправиться втроем во Францию возникла довольно неожиданным образом. Гертруда заявила, что Анне нужен отдых. В конце концов, она пятнадцать лет никуда не выезжала из Англии, и пора ей снова посетить Францию, Италию. Анна в ответ сказала, что, по ее мнению, это Гертруда нуждается в перемене обстановки, и если Гертруда хочет поехать за границу, то она поедет вместе с ней. В это время заглянул Граф, теперь регулярно бывавший на Ибери-стрит, и присоединился к разговору. Отдых Гертруде безусловно нужен. Они принялись обсуждать, куда ей и Анне отправиться. Грецию не упоминали. Сама Гертруда и предложила поехать в «Высокие ивы». Анна догадывалась, что она хотела выдержать натиск мучительных воспоминаний о счастье, испытанном здесь с Тимом, и навсегда освободиться от них: сначала был призрак Гая, теперь — Тима. К этому времени стало казаться, что приглашение Гертруды Графу поехать вместе с ними было естественным, неизбежным, обычным проявлением вежливости. Удобно ли ему будет взять короткий отпуск? Почему бы ему не приехать и не пожить с ними хотя бы недолго? Ведь ему, несомненно, тоже нужно отдохнуть. Это была идея Графа, чтобы Анна отвезла их. (Граф, конечно же, не умел водить машину.) И он настойчиво уговаривал ее согласиться. Анну необычайно тронула и взволновала его просьба. Значит, Граф хочет, чтобы она везла его. Между водителем и пассажиром возникают особые отношения. Но потом она поняла, что целью Графа было перейти дорогу Манфреду. Граф обретал уверенность, становился сущим Макиавелли.

Они находились во Франции уже три дня. И все это время неизменно сияло золотом солнце и стояла жара. Анна, словно в зеркале, видела, как могла бы она быть счастлива здесь, если бы только не ее безответная любовь. Словно земной мир, от которого она была отлучена так надолго, вернулся к ней и стоял в позе кавалера, протягивающего к ней руки, приглашая на танец. Нет, неудачное сравнение. Скорее он был похож на дивное животное, лениво разлегшееся перед ней, тихо урча и позволяя любоваться собой. Анна никогда не любила монастырский сад. Он казался ей маленьким, неестественным и убогим. Она, когда подходила ее очередь, работала в нем, но без всякого интереса и радости. Монастырь был ее затвором, укрытием: крохотная келья, часовня, темные коридоры, пахнущие просфорами. В долине же царил, как сказала Гертруда, нездешний покой. Луг, на котором когда-то давно танцевали среди голубых цветов Тим с Гертрудой, сейчас пожелтел, сухая колкая трава казалась в вечернем свете ровной и шелковистой. Там и тут торчали розовато-лиловые круглые головки чертополоха. Старые скрюченные оливы протягивали остроконечные серебристые ветви, как заколдованные существа — скованные руки. Даже вечно трепещущие ивы вдоль ручья сейчас затихли. Только скалы двигались, таинственно живые в неверном свете. Это был их час. Днем они были резко, слепяще недвижны.

Пока отдыхающим большего не требовалось. Хватало потрясения от того, что они оказались один на один друг с другом. В дороге сюда, полной довольно принужденного веселья, было легче. Теперь же им, оказавшимся в этом, раз установленном, данном пространстве, неожиданно пришлось устраиваться, осторожно учитывая их отношения. Гертруда, конечно, определила каждому его комнату. Сама заняла большую спальню, бывшую ее и Гая. Анна получила маленькую угловую комнату с видом на две стороны: на долину и расщелину в скалах. Графу достался диван внизу в бывшем кабинете Гая рядом с гардеробной. Что до всего остального, то тут Анна взяла инициативу на себя. И правда, она казалась естественным лидером маленькой компании. Остальные двое с ленцой и смехом подчинялись ей. Анна закупала продукты и организовывала стол. Они решили обходиться простой пищей: хлебом, сыром, салатами, оливками и вином, отдавая дань фруктам, которых было в изобилии в это время года: инжиру, арбузам и теплым, золотистым и пушистым абрикосам. Всякая всячина из деревенских морозильников позволяла разнообразить эту диету. Анна, занятая своей ролью самозваной хозяйки, обнаружила, что спокойно может оставлять Гертруду и Графа одних. В других же случаях ссылалась на головную боль. И это не было притворством. Старый враг, мигрень, вновь стал навещать ее, возможно, из-за того, что она постоянно смотрела на те загадочные, пестрые, расплывающиеся в глазах скалы.

С самого их приезда сюда они полюбили гулять по долине, взбираться на ближние скалы. Вчера они все вместе завтракали в маленьком ресторанчике при деревенской гостинице, и Анна придумала несколько поводов отправиться сегодня за покупками. Они долго сидели, попивая вино. Вечером играли в бридж, в котором Граф оказался настолько хорош, что ему приходилось намеренно делать неверные ходы, чтобы поддерживать у остальных интерес к игре. Партнерши много смеялись и не замечали, что Граф им подыгрывает. Никто не воспринимал игру всерьез. Гертруда, которую бриджу научил Гай, на деле играла совсем неплохо. В Анне, которая много лет не брала карт в руки, поначалу взыграло честолюбие, она старалась припомнить былое умение и выиграть, но вскоре оставила попытки, особенно когда поняла трюки Графа. Бридж превратился в чистую рулетку.

— Ты не мерзнешь, дорогая? — спросила она Гертруду. — Принести тебе шаль?

— Нет, не нужно.

— Есть будем? Я хочу сказать, есть особо нечего, но то, что есть, — будем?

— Анна всегда говорит, что ничего нет, а потом закатывает пир!

— Прямо-таки как с хлебами и рыбой.[120]

— Я помогу готовить, — сказал Граф.

— Нет, нет… — Анна никогда при Гертруде не называла его Питером.

— Анна — это Марфа, а я — Мария![121]

— А кто же тогда я? — спросил Граф.

Они засмеялись, как всегда смеялись какой-нибудь нелепой шутке.

Несмотря на некоторое подспудное напряжение, настроение у всех было радужное. Гертруда купила себе два новых платья, в одном из которых и ходила: желтое, легкое, с широкими рукавами, и к нему маленькие голубые бусы из венецианского стекла. На Анне было платье с цветущими вишнями, которое подарила Гертруда. Она решительно отвергла попытки Гертруды подарить ей еще что-нибудь из одежды. У нее было подозрение, что все новые приобретения Гертруды оплачены Графом. А тот щеголял в летних расклешенных брюках в мелкую сине-белую полоску и свободной голубой рубашке навыпуск с коротким рукавом и отложным воротничком. Из-под брюк торчали босые тощие ноги в изящных, безукоризненно чистых сандалиях. Он впервые предстал перед Анной одетым столь непринужденно. И она сомневалась, что это ему идет. Она смотрела, как он сидит, развалясь в кресле, вытянув длинные ноги, неслышно барабаня пальцами по скатерти и с нежной улыбкой поглядывая на Гертруду. Его светлые, змеино-голубые глаза, казавшиеся холодными, когда он бывал грустен, сейчас узко искрились из собранных улыбкой морщин. Солнце успело положить на его щеку розовый загар, похожий на румяна. Но его тонкие, в редких черных волосах руки, нелепо торчавшие из коротких рукавов, были совсем белыми. Анна смотрела на эти худые волосатые руки, и ей страстно хотелось нежно-нежно погладить их.