Жан-Пьер Неродо - Август

• Название: Август
• Автор: Жан-Пьер Неродо
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-235-02564-4

Книга французского ученого Ж.-П. Неродо посвящена наследнику и преемнику Гая Юлия Цезаря, известнейшему правителю, создателю Римской империи — принцепсу Августу (63 г. до н. э. — 14 г. н. э.). Особенностью ее является то, что автор стремится раскрыть не образ политика, а тайну личности этого загадочного человека. Он срывает маску, которую всю жизнь носил первый император, и делает это с чисто французской легкостью, увлекательно и свободно. Неродо досконально изучил все источники, относящиеся к жизни Гая Октавия — Цезаря Октавиана — Августа, и заглянул во внутренний мир этого человека, имевшего последовательно три имени. Книга снабжена богатым иллюстративным материалом. Перевод осуществлен по изданию: Jean-Pierre Neraudau. Auguste. Paris. Les Belles Lettres, 1996.

Ouvrage publié avec l'aide du Ministère français chargé de ia Culture — Centre national du livre.

Издание осуществлено с помощью Министерства культуры Франции (Национального центра книги).

---

«Отец мой ростовщик, а сам я вазовщик».

То, что Цезарь Октавиан никогда не зарился на чужие коринфские вазы или чужую драгоценную мебель, не вызывает ни тени сомнения — подобные вещи его не интересовали. Но то, что он позволил разгулу жестокости, отметившему начальный этап деятельности триумвиров, увлечь себя и, глядя на рекой текущую кровь, почувствовал ее вкус, — это вполне возможно. В насилии труден только первый шаг; осознание же первого совершенного убийства толкает человека на второе, третье и так далее. Во всяком случае, в античности люди именно так представляли себе падение преступной души в бездну зла.

По роковой случайности, примерами которой так богата древнеримская история, провозвестницей наступления новых времен стала длинная цепь кровавых преступлений, творимых под именем проскрипций. Триумвиры составили список своих врагов и занесли их имена на таблички, вывешенные в общественных местах. Здесь же указывалось, что этим людям объявлен «запрет на огонь и воду», что означало: в течение 24 часов они под страхом смерти должны покинуть город. Смертная кара ждала каждого, кто посмеет оказать помощь объявленному вне закона; тому же, кто укажет его местонахождение, а еще лучше — лично казнит, полагалась награда. В качестве доказательства, и в самом деле неоспоримого, требовалось предъявить отрубленную голову жертвы.

Проскрипционный эдикт начинался словами, которыми триумвиры пытались объяснить мотивы своего решения:

«Если бы на свете не существовало предателей, которые, вымолив себе милость, становятся врагами своего благодетеля и злоумышляют против него, Цезарь не пал бы от руки тех, кого он пленил, когда они подняли против него оружие, а затем милосердно простил, допустил в круг своих друзей и осыпал должностями, почестями и дарами, а нам не пришлось бы с такой широтой принимать суровые меры против тех, кто нанес нам оскорбление и объявил нас врагами народа»[58].

Таким образом, триумвиры избрали для себя роль жертв неблагодарности — явление, в политике не новое и знакомое каждому. Наученные примером Цезаря, они решили опередить противника.

Римляне, еще не успевшие забыть проскрипции Суллы, с остервенением предались чудовищной вакханалии предательств, насилия и убийств. Как позже Августин скажет о проскрипциях Суллы, «это было уже не исступление войны, а исступление мира»[59]. О мерзости этой бойни напоминает своим соратникам и «Цинна» Корнеля, когда склоняет их к участию в заговоре:

Я красок не щадил и не смягчал названий
При пересказе всем известных злодеяний.
В стремленье убивать никто их не был злей,
Потоплен был весь Рим в крови своих детей.
Кто был убит в толпе, на площади шумящей,
Кого среди семьи настиг удар разяший.
Убийца поощрен был высшею ценой.
Задушен муж бывал в ночи своей женой,
Сын умертвить отца решался без пощады,
За голову его прося себе награды[60].

Эти страшные картины запечатлел Антонио Карон на своем полотне «Резня триумвирата», написанном по просьбе Екатерины Медичи в качестве иллюстрации того, каким ужасом оборачиваются гражданские войны. Художнику вполне хватило античных документов, авторы которых подробно описали улицы и площади с лежащими на земле обезглавленными телами и ростры с отрубленными головами. Очередному убийце, спешащему с доказательством в руках за обещанной мздой, приходилось дожидаться своей очереди — слишком много было таких, как он…

Улицы то и дело оглашались криками палачей, стоном жертв, женским и детским плачем. От застывших кровавых луж поднимался в воздух тошнотворный сладковатый запах. Воды Тибра несли к морю изуродованные тела, и на реке расплывались красные пятна…

В охваченном ужасом городе трусость и героизм соперничали между собой. Трусы спешили воспользоваться моментом и бежали доносить на родственников и друзей или пускались на любую низость, лишь бы самим избежать смерти. Герои умирали с гордо поднятой головой или помогали близким бежать. Не каждый сын стал убийцей отца. Один римлянин уложил своего родителя на погребальные носилки и вынес из дома — якобы на кладбище. Не каждая жена перерезала горло мужу. Одна римлянка с такой отвагой и преданностью укрывала своего суженого от преследователей, что спасенный супруг и 40 лет спустя хранил ей благодарность, восславив умершую к тому времени жену в погребальной речи[61].

В этой атмосфере и хорошее, и дурное принимало крайние формы. Но если добрые дела творились в тайне, что лишь подчеркивало их величие, то преступления, напротив, совершались на виду. В первом списке, включавшем имена 17 человек, от которых их противники стремились избавиться прежде всего, оказалось имя Цицерона. Антоний так и не простил ему Филиппик. 17 декабря 43 года в формиях он пал от руки подосланного центуриона. Чтобы убийство оратора, который до последних дней олицетворял республиканскую законность, обрело особый символический смысл, его отрубленные голову и руку выставили на всеобщее обозрение на ростральной трибуне. Говорили, что до этого супруга Антония Фульвия иголкой проткнула ему язык.

Цезарь Октавиан, таким образом, отдал во власть злопамятному Антонию человека, которого еще недавно почтительно называл отцом. О дальнейшем ходе событий ясно и недвусмысленно повествует Августин:

«Затем все могущество Цезаря перешло в руки существа испорченного и оскверненного всеми пороками — Антония. Цицерон решительно противостоял ему, защищая воображаемую «свободу» родины. Тогда-то и появился другой Цезарь — чрезвычайно одаренный юноша, приемный сын Гая Цезаря; именно он впоследствии стал известен под именем Августа. Цицерон покровительствовал этому юному Цезарю, рассчитывая с его помощью одолеть Антония. Он надеялся, что, избавившись от Антония и лишив его власти, сумеет восстановить республиканскую свободу. Слепец, он и не подозревал, что юноша, чье честолюбие и силу он поддерживал, выдаст его Антонию, превратив в заложника примирения, и единолично завладеет той самой республиканской свободой, за которую так упорно ратовал Цицерон»[62].

Несколько лет спустя, в 30 году, Цезарь Октавиан добился того, что консулом на несколько месяцев был избран сын Цицерона. Еще позже, в самые последние годы языческой эры, имел место такой случай. Однажды он зашел — по своему обыкновению, без предупреждения — в комнату к одному из внуков. Мальчик читал какую-то книгу, которую и попытался спрятать от деда, однако тот оказался проворнее. Завладев свитком, он, не присаживаясь, погрузился в чтение и читал довольно долго, после чего вернул ребенку книгу со словами: «Это был ученый человек, сынок, и он очень сильно любил свою родину». Сочинение принадлежало перу Цицерона[63].

Означает ли это, что Август пытался заставить окружающих забыть о том, что когда-то он совершил предательство по отношению к человеку, которого называл отцом, то есть стал соучастником отцеубийства? С годами он постиг, что в основе любого великого начинания лежит убийство. Разве не такой ценой было оплачено основание Рима? Разве не пришлось первому Бруту, основателю республики, казнить своих сыновей? Разве далекий потомок этого Брута ради спасения той же республики не поднял руку на Цезаря, олицетворявшего отцовскую власть? И Цезарь Октавиан, став Августом, старался придать этим убийствам характер ритуальной жертвы, хотя на самом деле они служили не созиданию, а уничтожению старой республики. Но из собственной памяти ему так и не удалось изгнать страшных воспоминаний о кровавом крещении, оставившем на его руках несмываемые пятна, а в душе — неизгладимый запах смерти.

А крови было пролито немало. К 17 первым жертвам — заклятым врагам каждого из триумвиров — вскоре добавились другие, число которых с трудом поддается подсчету. По одним данным, погибло 300 человек — 150 сенаторов и столько же всадников, по другим — 300 сенаторов и две тысячи всадников. В любом случае, жертв было слишком много и слишком дорогой оказалась цена хрупкого согласия, заключенного между собой троицей временных правителей.

Пока продолжалась кровавая бойня, Цезарю Октавиану приходилось прислушиваться к пожеланиям своих солдат, а те хотели, чтобы достигнутые соглашения скрепил брачный союз. И он взял в жены Клавдию — дочь тогдашней супруги Антония Фульвии от ее предыдущего брака с Клодием Пульхром, в 50-е годы прославившимся своей непримиримой враждой с Цицероном.

Но этот заключенный по расчету брак не мог заставить жителей Рима забыть о трагических событиях, сопровождавших приход к власти триумвирата. Обескровленное тело города лишилось значительной части сенаторской аристократии и самых видных всадников и, подобно чудовищу загробного мира, увенчалось сразу тремя главами, словно обратившись в символ Апокалипсиса. 1 января 42 года уцелевшие после массовой расправы сенаторы приняли сенатус-консультум, провозгласивший Цезаря божеством, а Цезаря Октавиана — сыном бога. На земле шло истребление людей, зато в сонме небожителей появилось новое божество, именем которого творилась нынешняя бойня и предстояло твориться последующим. Но первым делом следовало расправиться с убийцами Цезаря, в ожидании неминуемой схватки укрывшимися в Македонии.