Неизвестно - Сергеев Виктор. Луна за облаком

• Название: Сергеев Виктор. Луна за облаком
• Автор: Неизвестно
• Жанр: Прочая старинная литература

---

— Да что вы, Озен Очирович! Я уж не знаю, как и сказать, что­бы убедить вас в обратном. Ну что тут мои слова? Слова — ничего-о! Слова не убавят, не прибавят.

— Ладно, не горячись. Выходит, что... уволить я тебя обязан. Сам понимаешь. Уволить с должности старшего прораба. Если твер­до надумал отказаться от бригады, то посиди пока дома. Отдохни, как говорят, душой и телом. Какие новости будут — дам знать. Вот так, Григорий Алексеич.

Григорий нехотя положил телеграмму на стол управляющего и вышел.

Глава двадцать первая

Ьсли у тебя размеренная и устоявшаяся жизнь, если ты привык в одно и то же время вставать, уходить на работу, обе­дать, возвращаться домой, отдыхать, ложиться спать, привык общать­ся примерно с одним и тем же кругом лиц, окружающих тебя на ра­боте и дома, наблюдать сутолоку на одних и тех же улицах, площа­дях, в магазинах, тогда и время для тебя как бы приспосабливает­ся, становится не очень заметным, не очень навязчивым, порой ты его не замечаешь, а если и замечаешь, то только лишь для того, чтобы воскликнуть: ба, еще один день прошел! Как летит время1 По­сле такого восклицания, в котором трудно сказать, чего больше— удовлетворения, сожаления или удивления — ты опять надолго за­бываешь о времени.

Тысячи, многие тысячи дней ушли и что осталось от них у тебя? От всей массы времени — много, что осталось, а что ты помнишь о таком-то месяце, о такой-то неделе, о таком-то дне? Ровно ничего. Все слилось, все притерлось одно к другому.

Но вот тебя вырвали, выбито из ритма привычной тебе жизни. Все поменялось местами, смешалось... Что-то ушло, на смену ему что-то пришло. Хочешь или не хочешь, тебе надо привыкать к ново­му порядку. И ты привыкаешь. Как можешь, как умеешь.

Странно тогда ведет себя время. Оно уже не приспосабливается к тебе, не-ет, оно вдруг как бы сваливается на тебя из своего бытия и уж после ты не жди от него покоя.

И тот месяц, когда время не приспосабливалось к тебе, входит в твою память, как входит в землю фундамент, чтобы держать на се­бе что-то. И после того месяца тебе кажется, чго ты прожил не ме­сяц, а значительно дольше.

Подобное состояние испытывал Трубин, оказавшись не у дел Всего лишь несколько дней отделяли его от прежней размеренной, устоявшейся жизни, а ему представлялось, что на стройке все уже переменилось, и Бабий уже не тот Бабий, и Колька Вылков не такой, и Шайдарон не похож на обычного Озена Очировича. Несколько дней выросли в длинную цепочку... Трубину думалось, что все забыли о нем и никто никогда не вспомнит. Ну, а если даже кто и вспомнит, так только для того, чтобы сказать: вот-де, мол, был такой, а сняли и можно теперь без него.

Он внушал себе, что все это не так, что на стройке не могло за это небольшое время произойти чего-либо существенного, а тем более с Бабием или Вылковым. И, конечно, никто его не забыл.

Трубин хотел не думать о времени, но время стояло на своем. Время заставило его вспомнить старый студенческий прием на слу­чай разных невзгод и трудностей. Этот прием назывался «неотврат­ное самопринуждение». Он применялся чаще всего тогда, когда надо было прожить до стипендии столько-то дней и каждый день расхо­довать не больше того, что задумано при наложении на себя «неот­вратного самопринуждения», или когда надо было прожить до экза­менов столько-то дней и каждый день усваивать из пройденной про­граммы не меньше того, что нужно было. Но если в институте он знал, на чем, собственно, держалось «неотвратное самопринуждение», то сейчас не знал. Принуждать себя — к чему? К тому, чтобы не ду­мать о времени? Не думать о времени — это не думать о снятии с ра­боты, не думать о бетонировании, о Чимите, ее профессоре. Все это свыше сил, и никто и ничто тут не помогут.

Ну, а что же Софья? Как она?

Софья пока принимала удары судьбы, как должное. «Пришла беда — отворяй ворота». Она снова заговорила о том, что ей надоели белые и синие бланки отчетности, что осточертело ездить в банк и выколачивать там кредиты, что с представителями субподрядчиков постоянно ругань...

— Но где такое дело, чтобы всюду тишь, гладь да божья благо­дать?— возразила ей мать.— Что подумают о тебе в тресте?

— Ах мне все равно!— отмахнулась Софья. — Пусть думают, что им угодно.

— Я не хочу, чтобы над тобой злословили по всему городу.

— И так злословят предостаточно.

О чем дальше спорить? Не о чем. Они надолго умолкали.

Фаина Ивановна как-то незаметно изменилась. Все чаще слыша­лось из кухни ее недовольное бормотание, понятное ей одной. Все чаще она покрикивала на дочь: то не так прибралась в комнате, то не так белье погладила.

— Как жить-то без меня станешь?— без конца спрашивала она Софью. — И дня не проживешь.

Заявился сотрудник уголовного розыска.

— Отыскался похититель часиков,— сообщил он Трубину.

Григорий промолчал: «Кого это они отыскали? Неужели Чепезу-

бова?»

— И представьте, грабитель из вашего строительного треста. Мало того, ваш знакомый. — Товарищ из угрозыска держался не­сколько свысока: мы, мол, знаем, нам все ведомо, не то, что вам, про­стым смертным. — Фамилия грабителя Чепезубов. Знаете такого?

— Знаю.

— Не можете не знать. Сами оформляли в кадры.

— Оформлял.

— Вы что-то не очень довольны исходом дела?

— Объяснять долго. А коротко — посторонние не поймут.

— Ну-ну. Между прочим, преступник самолично явился с по­винной в милицию. Это ему несомненно зачтется.

— Са-ам?— переспросил Трубин. — Как это сам?

— Очень даже просто. Такие случаи бывают. Погуляет на воле иной уркаган и «завяжет». Это означает — бросает воровать. Бросает по многим обстоятельствам: кому тюрьма не понравилась, у кого со­весть заговорила, кто видит, что у него перспективы нет. Ну вот, «за­вяжет» уркаган, а на него когда-то было «дело» заведено: у нас или в колонии, или еще где. За то «дело» ему грозит кое-что. Но он все равно идет в милицию, сдается на милость и рассказывает о своем «деле», надеясь на снисхождение. И ясно, этого добивается. Ни вот... должен вас огорчить... часики-то пока не нашлись, преступник успел их продать, кому — не знает или не хочет сказать. Оцените их сто­имость. Это для приобщения в суд.

— Не представляю, какая им цена.

— Примерно. Это ж не для комиссионного магазина.

— Ну, если вам обязательно надо... Они стоят литр водки. Не больше, не меньше. Чепезубов получил за часы литр водки.

— Вам даже это известно? Странно... Каким образом?

— Случайно встретился с его покупателем. И хочу вас заверить, что мы поладили с ним, никаких недоразумений между нами нет.

— Придется дать знать по начальству, и если что — вызвать повесткой.

— Как вам угодно.

«Время будто бы остановилось для меня, а ведь этого нельзя до­пускать.— думал Трубин после ухода сотрудника милиции. —Нельзя. Время все-таки движется!»

Было это или не было? Полчаса назад...

На столе недопитые водка, пиво, стаканы, рюмки. И ничего из закусок. «У меня нечего подать на стол. Хожу по столовым,— оправ­дывался Трубин. — В магазин то некогда, то забываю».

«Нечего — так нечего»,— сказали ему.

Неудобно, неловко чувствовал он себя. Оправдывался несвязно, неубедительно. А для человека, может быть, в жизни самое тяже­лое — оправдываться.

Бабий посмеивался:

— Григорий Алексеич, да брось ты с этой закуской! Что мы, жрать сюда пришли? Водку запьем пивом. Колька!— Это он Вылко- ву. — Ты чего мало взял пива?

— Да у меня язва.

— Желудка?! Неужели? Вот бедища!

— Да не-ет, не желудка. Язва кармана!

Они вот все время шутили и ему посмеяться бы вместе с ними, но за стеной неслышно сидели Софья и Фаина Ивановна, от них тя­нуло на него отчужденностью — смех в горле застревал.

В главном корпусе ничего особенно не случилось. Забывать Тру­бина никто не собирался. И у него отлагло на душе, посветлело.

Лишь однажды задело за живое. Бабий сказал, что они бетонируют с прогревом плиты. Он знал, что с прогревом... Но пока об этом молча­ли — это одно, а когда проговорились,— это уже другое. Они поняли, что ему неприятно, и заговорили о Ленчике Чепезубове.

— Я с ним объяснился, Григорий Алексеич,— сказал Вылков.— Объяснился железно! «Можешь ли ты жить на белом свете после этого?» Ну он, должен вам передать, он, как узнал чьи часы, Григо­рий Алексеич, так глаза потерял. «Врешь,— говорит,— брешешь!»— «Ты бы,— говорю,— брехал, а не я. Иди и спроси у Трубина»—«А он что — знает?» — Это Ленчик у меня спрашивает. «Как же ему не знать, когда он сам про тебя и подумал».

— Колония ему, что дом родной,— вставил Федька Сурай.

«И этот пришел сюда»,— подумал Трубин.

— Тебя бы туда,— сказал Вылков.

— За что?

— До чужого тоже охоч.

— Я не ворую. Два-три гвоздя, если возьму когда. Разве в том воровство? Я и использую гвозди аккуратно: ни один не согну, не выброшу. Не то, что ты.

Трубин спросил: