Ролан Барт - Фрагменты речи влюбленного

• Название: Фрагменты речи влюбленного
• Автор: Ролан Барт
• Издательство: Ad Marginem
• Жанр: Философия
• Год: 1999
• ISBN: 5-93321-002-1

Необходимость этой книги заключается в следующем соображении: любовная речь находится сегодня в предельном одиночестве. Речь эта, быть может, говорится тысячами субъектов (кто знает?), но ее никто не поддерживает; до нее нет дела окружающим языкам: они или игнорируют, или недооценивают, или высмеивают ее, она отрезана не только от власти, но и от властных механизмов (науки, знания, искусства). Когда какой-либо дискурс вот так, сам собой, дрейфует в сторону неактуального, за пределы всяких стадных интересов, ему не остается ничего иного, как быть местом, пусть сколь угодно ограниченным, некоего утверждения. Это утверждение и составляет, в общем-то, сюжет начинающейся здесь книги.

http://fb2.traumlibrary.net

---

Уинникот

6. Фигурой фрустрации могло бы быть Присутствие (я каждый день вижу другого и однако этим не вполне удовлетворен; реально объект здесь, но воображаемо мне продолжает его недоставать). Фигурой кастрации могла бы быть Прерывистость (я согласен покинуть другого «без слез», я смиряюсь с трауром по отношениям с ним, я умею забывать). Разлука — фигура лишения; я сразу и желаю, и испытываю нужду. Желание склеивается с нуждой: таков навязчиво повторяющийся факт любовного чувства.

(«Желание — здесь, пылкое, вечное; но Бог превыше его, и воздетым рукам Желания никогда не достигнуть обожаемой полноты.» Речь Разлуки — текст с двумя идеограммами: воздетые руки Желания и протянутые руки Нужды. Я колеблюсь, болтаюсь как маятник между фаллическим образом воздетых рук и младенческим образом протянутых рук.)

Рейсбрук

7. Я в одиночестве сажусь за столик кафе; со мной подходят поздороваться; я чувствую себя в окружении людей, меня ищут, мне льстят. Но другой отсутствует; я вызываю его в самом себе, чтобы он удержал меня на грани этого подстерегающего меня светского любезничания. Я взываю к его «истине» (истине, ощущение которой он у меня вызывает) против истерии обольщения, в которую я явственно соскальзываю. Я возлагаю ответственность за свою светскость на разлуку с другим; я взываю к его защите, к его возвращению; пусть явится другой, пусть выручит меня, словно мать, пришедшая за своим ребенком, из светского блеска, из социального самодовольства, пусть вернет мне «благоговейную интимность, серьезность» мира любовного.

(X… говорил мне, что любовь предохранила его от светской суеты — групповых амбиций, погони за успехом, всяких махинаций, альянсов, расколов, ролей, властных инстанций; любовь превратила его в социальный отброс, чем он и наслаждался.)

8. Вот что гласит один буддийский коан: «Учитель долго, очень долго держит голову своего ученика под водой; мало-помалу пузырьки воздуха становятся все реже; в последний момент учитель вытаскивает ученика из воды, приводит его в чувство: когда ты станешь так же желать истины, как желал воздуха, тогда ты ее и узнаешь». Разлука с другим держит меня головой в воде; я постепенно задыхаюсь, мне не хватает воздуха; и вот посредством этого удушья я и восстанавливаю свою «истину» и подготавливаю Неуступчивость любви.

С.С.[185]

Ревность

РЕВНОСТЬ. «Чувство, рождающееся в любви и проистекающее из боязни, что любимый человек предпочтет кого-то другого.» (Литтре)

1. Ревнивец в романе не Вертер, а г-н Шмидт, жених Фредерики, человек с дурным характером. К Вертеру ревность приходит через образы (видеть, как рука Альберта обвивает талию Шарлотты), а не через мысль. Дело в том, что книга эта устроена (и в этом ее красота) трагически, а не психологически. Вертер не ненавидит Альберта; просто Альберт занимает желанное место — это противник (в прямом смысле конкурент), а не враг; он вовсе не «ненавистен». В письмах к Вильгельму Вертер не выказывает особой ревности. Лишь когда после его признаний начинается финальное повествование, соперничество становится острым, резким, словно ревность проистекает из простого перехода от «я» к «он», от дискурса воображаемого (насыщенного другим) к дискурсу Другого — законным голосом которого и является Повествование. У Прустовского рассказчика не много общего с Вертером. Он ведь, собственно, даже и не влюблен. Он лишь ревнует; в нем нет ничего от «лунатика», разве что когда он любит — влюбленно — Мать (бабушку).

Вертер, Пруст, Таллеман[186]

2. Вертер пленен образом: Шарлотта нарезает ломти хлеба и раздает их своим братьям и сестрам. Щарлотта — сама пирог, и пирог этот делят, каждому свой ломоть; я не один — нив чем не один, у меня есть братья, сестры, я должен делиться, должен примириться с дележом; ведь даже богини Судьбы — одновременно и богини Дележа, Мойры, последняя из которых — Немая, Смерть. Кроме того, если я не приемлю дележа любимого человека, то я отрицаю его совершенство, ибо совершенству свойственно быть делимым: Мелита делится собой, ибо она совершенна, и Гиперион страдает от этого: «Тоска моя была поистине безгранична. Мне следовало удалиться». Таким образом, я страдаю дважды: и от самого дележа, и от своей неспособности вынести его благородство.

Гельдерлин[187]

3. «Когда я люблю, я сугубый собственник», — говорит Фрейд (которого можно здесь принять за эталон нормальности). Положено быть ревнивым. Отказаться от ревности («быть совершенством») — значит, стало быть, преступить закон. Зулейка пыталась соблазнить Юсуфа, а муж этим не возмущен; скандал этот нуждается в объяснении — сцена разворачивается в Египте, а Египет находится под знаком Зодиака, исключающим ревность, под Близнецами. (Обратный конформизм: не быть ревнивым, осуждать собственничество в любви, жить в групповом союзе и т. д. — Да неужели! — посмотрим, что же тут на самом деле: а что если я принуждаю себя не ревновать, так как этого стесняюсь? Ревность — это так уродливо, так буржуазно; это недостойная озабоченность, усердие (zele) — вот что мы отвергаем.)

Фрейд, Джедиди, Этимология[188]

4. Как ревнивец я мучим четырежды: поскольку ревную, поскольку себя в этом упрекаю, поскольку боюсь, что моя ревность обидит другого, поскольку покоряюсь банальности; я страдаю оттого, что исключен, агрессивен, безумен и зауряден.

Резонанс

РЕЗОНАНС. Фундаментальный настрой субъективности влюбленного: слово, образ болезненно откликаются в эмоциональном сознании субъекта.

1. Резонирует во мне то, что я узнаю через свое тело: нечто тонкое, едва уловимое пробуждает внезапно это тело, до тех пор дремавшее в рассудочном знании общей ситуации; какое-нибудь слово, образ, мысль действуют, словно удар хлыста. Мое внутреннее тело начинает вибрировать, будто сотрясаемое откликающимися и перекрывающими друг друга трубами; возбуждение оставляет след, след этот расширяется, и (более или менее быстро) все оказывается разорено. В любовном воображаемом ничто не отличает ничтожнейшую провокацию от в самом деле важного факта; время делает рывок как вперед (мне в голову приходят катастрофические предсказания), так и назад (я с ужасом вспоминаю «прежние случаи»); от ничтожного толчка вздымается и подхватывает меня целый дискурс воспоминания и смерти: это царство памяти, оружие резонанса — «злопамятства».

Ницше[189]

(Резонанс проистекает из «непредвиденного случая, который […] внезапно меняет состояние персонажей»; это театральный эффект, «выделенный момент» некоей картины: патетическое изображение субъекта — разоренного, угнетенного и т. д.)

Дидро

2. Пространство резонанса — это тело, воображаемое тело, столь «связное» (слитное), что я не могу жить в нем, не ощущая какого-то общего смятения. Это смятение (аналогичное краске, которая заливает лицо от стыда или эмоций) — боязнь. При обычной боязни — той, что предшествует какому-либо испытанию, — я вижу себя в будущем провалившимся, оскандалившимся, разоблаченным самозванцем. При боязни любовной я боюсь своего собственного уничтожения, которое я вдруг прозреваю — ~ верное, во всех подробностях — при вспышке слова или образа.

Дидро[190]

3. Запутавшись среди фраз, Флобер бросался на свой диван: он звал это «маринадом». Если нечто резонирует во мне слишком сильно, оно производит в моем теле такой шум, что я вынужден оставить все занятия; я ложусь на кровать и, не сопротивляясь, даю разгуляться в себе «внутренней буре»; в противоположность дзэнскому монаху, от образов опустошавшемуся, я позволяю им себя наполнить, я до самого конца испытываю их горечь. Депрессия, стало быть, обладает собственным — кодированным — жестом, и именно это ее ограничивает; ведь достаточно, чтобы в какой-то момент я мог подменить его каким-то другим (пусть даже пустым) жестом (встать, подойти к столу, не обязательно сразу принимаясь за работу), и резонанс тут же слабеет и уступает место хандре. Кровать (днем) — место Воображаемого; а стол, что бы за ним ни делали, — снова реальность.

Рейсбрук

4. X… сообщает мне о касающемся меня неприятном слухе. Этот случай резонирует во мне двояко: с одной стороны, я принимаю близко к сердцу сам предмет этого сообщения, негодую на его лживость, хочу его опровергнуть и т. д.; с другой, отчетливо различаю и подспудный импульс агрессивности, который подтолкнул X… — почти неосознанно для него самого — передать мне обидную информацию. Традиционная лингвистика ограничилась бы анализом самого сообщения; напротив, активная Филология прежде всего стремилась бы интерпретировать, оценить силу (в данном случае реактивную), которая его направляет (или притягивает). Ну а как же поступаю я? Я сопрягаю обе лингвистики, усиливая одну другой; я болезненно обосновываюсь в самой субстанции сообщения (т. е. содержании слуха), в то же время с подозрительностью и горечью рассматривая во всех деталях стоящую за ней силу; я проигрываю по обоим счетам, ранен со всех сторон. Это и есть резонанс — ревностно практикуемое тщательное вслушивание; в противоположность психоаналитику (и не без причин), как нельзя далекий от того, чтобы «плавать», пока другой говорит, я всецело слушаю, во вполне сознательном состоянии; я не могу помешать себе все расслышать, и мучительна для меня сама чистота этого выслушивания: кто смог бы вынести без страданий множественный и однако очищенный от всякого «шума» смысл? Резонанс превращает выслушиваемое в умопостижимый гам, а влюбленного — в слушателя-монстра, превращенного в один огромный слуховой орган, — словно само выслушивание перешло в состояние высказывания: во мне говорит ухо.